С.Есенин
***

Ах, как много на свете кошек,
Нам с тобой их не счесть никогда.
Сердцу снится душистый горошек,
И звенит голубая звезда.

Наяву ли, в бреду иль спросонок,
Только помню с далекого дня -
На лежанке мурлыкал котенок,
Безразлично смотря на меня.

Я еще тогда был ребенок,
Но под бабкину песню вскок
Он бросался, как юный тигренок,
На оброненный ею клубок.

Все прошло. Потерял я бабку,
А еще через несколько лет
Из кота того сделали шапку,
А ее износил наш дед.

Нельзя за любовь - любое,
Нельзя, чтобы то, что всем.
за любовь платят любовью
Или не платят совсем.

Принимают и не смущаются,
Просто благодарят.
или (и так случается!)
Спасибо не говорят.

Горькое... вековечное...
Не буду судьбу корить.
жалею тех, кому нечего
или некому подарить.

Вероника Тушнова

Николай Олейников
Таракан

> Таракан попался в стакан
> Достоевский

Таракан сидит в стакане.
Ножку рыжую сосет.
Он попался Он в капкане
И теперь он казни ждет

Он печальными глазами
На диван бросает взгляд,
Где с ножами, с топорами
Вивисекторы сидят

У стола лекпом хлопочет,
Инструменты протирая,
И под нос себе бормочет
Песню <Тройка удалая>.

Трудно думать обезьяне,
Мыслей нет - она поет.
Таракан сидит в стакане,
Ножку рыжую сосет

Таракан к стеклу прижался
И глядит, едва дыша...
Он бы смерти не боялся,
Если б знал, что есть душа.

Но наука доказала,
Что душа не существует,
Что печенка, кости, сало -
Вот что душу образует

Есть всего лишь сочлененья,
А потом соединенья

Против выводов науки
Невозможно устоять
Таракан, сжимая руки,
Приготовился страдать

Вот палач к нему подходит,
И, ощупав ему грудь,
Он под ребрами находит
То, что следует проткнуть

И, проткнувши, на бок валит
Таракана, как свинью
Громко ржет и зубы скалит,
Уподобленный коню

И тогда к нему толпою
Вивисекторы спешат
Кто щипцами, кто рукою
Таракана потрошат.

Сто четыре инструмента
Рвут на части пациента
От увечий и от ран
Помирает таракан

Он внезапно холодеет,
Его веки не дрожат
Тут опомнились злодеи
И попятились назад.

Все в прошедшем - боль, невзгоды.
Нету больше ничего.
И подпочвенные воды
Вытекают из него.

Там, в щели большого шкапа,
Всеми кинутый, один,
Сын лепечет: <Папа, папа!>
Бедный сын!

Но отец его не слышит,
Потому что он не дышит.

И стоит над ним лохматый
Вивисектор удалой,
Безобразный, волосатый,
Со щипцами и пилой.

Ты, подлец, носящий брюки,
Знай, что мертвый таракан -
Это мученик науки,
А не просто таракан.

Сторож грубою рукою
Из окна его швырнет,
И во двор вниз головою
Наш голубчик упадет.

На затоптанной дорожке
Возле самого крыльца
Будет он, задравши ножки,
Ждать печального конца.

Его косточки сухие
Будет дождик поливать,
Его глазки голубые
Будет курица клевать.

(1934)

Владей собой среди толпы смятенной ,
Тебя клянущей за смятенье всех,
Верь сам в себя ,наперекор вселенной,
И маловерным отпусти их грех.
Пусть час не пробил, жди не уставая,
Пусть лгут жрецы, не снисходи до них.
Умей прощать и не кажись ,прощая,
Великодушней и мудрей других.
Умей мечтать ,не став рабом мечтанья,
И мыслить ,мысли не обожествив,
Равно встречай успех и поруганья,
Не забывая ,что их голос лжив.
Останься тих, когда твоё же слово
Калечит плут, чтоб уловлять глупцов,
Когда вся жизнь разрушена и снова
Ты должен всё воссоздавать с основ.
Умей поставить в радостной надежде
На карту всё ,что накопил трудом,
Всё потерять и нищим стать, как прежде,
И никогда не пожалеть о том.
Умей принудить сердце, нервы, тело
Тебе служить, когда в твоей груди
Всё пусто ,всё сгорело
И только воля говорит- иди!
Останься прост, беседуя с царями,
Останься честен, говоря с толпой,
Будь прям и твёрд с врагами и друзьями,
Пусть все в свой час считаются с тобой.
Наполни смыслом каждое мгновенье ,
Часов и дней неумолимый бег,
Тогда весь мир ты примешь, как владенье.
Тогда мой сын ты будешь человек!
Джозеф Киплинг.

Поведаю вам таинство одно:
Уж сколько раз на свете исчезали
Империи, религии, регальи
И уходили города на дно,

Но сквозь пожары, бедствия и кровь,
Одну и ту ж свершая пантомиму
И для времён совсем неуязвима,
Шла девочка по имени Любовь.

Идёт Любовь. Звучат её шаги,
Как эхо долгожданного свиданья,
Её шаги волнуют мирозданье,
И между звёзд расходятся круги.

Пред ней равны рабы и господа.
Ей нипочём яд лести или злости.
Когда она хоть раз приходит в гости,
В наш дом приходит счастье навсегда.

Ю. Визбор

"Странница в ночи"

Как только вечер
Скроет остатки дня
И обратится в ночь,
Ты овеваешь
Туманным сном меня
И улетаешь прочь.

Странница в ночи,
Спутница безмолвья,
Расскажи, куда ты держишь путь?
Только не молчи,
Тайну приоткрой мне
И ответь хотя бы что-нибудь.

Твоих далеких странствий
Свободен путь,
И время и пространство
Бессильны тут,
Бессильны все соблазны
Земных сует,
Ты знаешь всё прекрасно
И видишь свет.

"Кто ты? Откуда?"—
Часто её во сне
Спрашивал я, не дыша.
И вот однажды
Голос ответил мне:
"Это твоя душа".

Странница в ночи
Спутница безмолвья,
А во сне ты входишь с ней в контакт.
Слушай и молчи
И одно запомни-
Всё в туманных снах не просто так.

Её далеких странствий
Свободен путь,
И время и пространство
Бессильны тут,
Бессильны все соблазны
Земных сует,
Ты знаешь всё прекрасно
И видишь свет.

Во тьме законов ложных,
В плену сует
Ты верь ей и, возможно
Увидишь свет.
Увидишь свет!

И. Тальков

А.Ахматова
ТАЙНЫ РЕМЕСЛА

1. Творчество

Бывает так: какая-то истома;
В ушах не умолкает бой часов;
Вдали раскат стихающего грома.
Неузнанных и пленных голосов
Мне чудятся и жалобы и стоны,
Сужается какой-то тайный круг,
Но в этой бездне шепотов и звонов
Встает один, все победивший звук.
Так вкруг него непоправимо тихо,
Что слышно, как в лесу растет трава,
Как по земле идет с котомкой лихо...
Но вот уже послышались слова
И легких рифм сигнальные звоночки,—
Тогда я начинаю понимать,
И просто продиктованные строчки
Ложатся в белоснежную тетрадь.

2.

Мне ни к чему одические рати
И прелесть элегических затей.
По мне, в стихах все быть должно некстати,
Не так, как у людей.

Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда,
Как желтый одуванчик у забора,
Как лопухи и лебеда.

Сердитый окрик, дегтя запах свежий,
Таинственная плесень на стене...
И стих уже звучит, задорен, нежен,
На радость вам и мне.

3. Муза

Как и жить мне с этой обузой,
А еще называют Музой,
Говорят: «Ты с ней на лугу...»
Говорят: «Божественный лепет...»
Жестче, чем лихорадка, оттреплет,
И опять весь год ни гу-гу.

4. Поэт

Подумаешь, тоже работа,—
Беспечное это житье:
Подслушать у музыки что-то
И выдать шутя за свое.

И чье-то веселое скерцо
В какие-то строки вложив,
Поклясться, что бедное сердце
Так стонет средь блещущих нив.

А после подслушать у леса,
У сосен, молчальниц на вид,
Пока дымовая завеса
Тумана повсюду стоит.

Налево беру и направо,
И даже, без чувства вины,
Немного у жизни лукавой,
И все — у ночной тишины.

5. Читатель

Не должен быть очень несчастным
И, главное, скрытным. О нет!—
Чтоб быть современнику ясным,
Весь настежь распахнут поэт.

И рампа торчит под ногами,
Все мертвенно, пусто, светло,
Лайм-лайта позорное пламя
Его заклеймило чело.

А каждый читатель как тайна,
Как в землю закопанный клад,
Пусть самый последний, случайный,
Всю жизнь промолчавший подряд.

Там все, что природа запрячет,
Когда ей угодно, от нас.
Там кто-то беспомощно плачет
В какой-то назначенный час.

И сколько там сумрака ночи,
И тени, и сколько прохлад,
Там те незнакомые очи
До света со мной говорят,

За что-то меня упрекают
И в чем-то согласны со мной...
Так исповедь льется немая,
Беседы блаженнейший зной.

Наш век на земле быстротечен
И тесен назначенный круг,
А он неизменен и вечен —
Поэта неведомый друг.

6. Последнее стихотворение

Одно, словно кем-то встревоженный гром,
С дыханием жизни врывается в дом,
Смеется, у горла трепещет,
И кружится, и рукоплещет.

Другое, в полночной родясь тишине,
Не знаю, откуда крадется ко мне,
Из зеркала смотрит пустого
И что-то бормочет сурово.

А есть и такие: средь белого дня,
Как будто почти что не видя меня,
Струятся по белой бумаге,
Как чистый источник в овраге.

А вот еще: тайное бродит вокруг —
Не звук и не цвет, не цвет и не звук,—
Гранится, меняется, вьется,
А в руки живым не дается.

Но это!.. по капельке выпило кровь,
Как в юности злая дечонка — любовь,
И, мне не сказавши ни слова,
Безмолвием сделалось снова.

И я не знавала жесточе беды.
Ушло, и его протянулись следы
К какому-то крайнему краю,
А я без него... умираю.

7. Эпиграмма

Могла ли Биче, словно Дант, творить,
Или Лаура жар любви восславить?
Я научила женщин говорить...
Но, боже, как их замолчать заставить!

8. Про стихи

Владимиру Нарбуту

Это — выжимки бессонниц,
Это — свеч кривых нагар,
Это — сотен белых звонниц
Первый утренний удар...

Это — теплый подоконник
Под черниговской луной,
Это — пчелы, это — донник,
Это — пыль, и мрак, и зной.

9.

Осипу Мандельштаму

Я над ними склонюсь, как над чашей,
В них заветных заметок не счесть —
Окровавленной юности нашей
Это черная нежная весть.
Тем же воздухом, так же над бездной
Я дышала когда-то в ночи,
В той ночи и пустой и железной,
Где напрасно зови и кричи.
О, как пряно дыханье гвоздики,
Мне когда-то приснившейся там,—
Это кружатся Эвридики,
Бык Европу везет по волнам.
Это наши проносятся тени
Над Невой, над Невой, над Невой,
Это плещет Нева о ступени,
Это пропуск в бессмертие твой.
Это ключики от квартиры,
О которой теперь ни гугу...
Это голос таинственной лиры,
На загробном гостящей лугу.

10.

Многое еще, наверно, хочет
Быть воспетым голосом моим:
То, что, бессловесное, грохочет,
Иль во тьме подземный камень точит,
Или пробивается сквозь дым.
У меня не выяснены счеты
С пламенем, и ветром, и водой...
Оттого-то мне мои дремоты
Вдруг такие распахнут ворота
И ведут за утренней звездой.

El Buka, ОТВРАТИТЕЛЬНОЕ первое стихотворение - противоречит правилам... скрываю. Как маты уберешь - маякни, раскрою пост.

Михаил Светлов

ИТАЛЬЯНЕЦ

Черный крест на груди итальянца,
Ни резьбы, ни узора, ни глянца,-
Небогатым семейством хранимый
И единственным сыном носимый...

Молодой уроженец Неаполя!
Что оставил в России ты на поле?
Почему ты не мог быть счастливым
Над родным знаменитым заливом?

Я, убивший тебя под Моздоком,
Так мечтал о вулкане далеком!
Как я грезил на волжском приволье
Хоть разок прокатиться в гондоле!

Но ведь я не пришел с пистолетом
Отнимать итальянское лето,
Но ведь пули мои не свистели
Над священной землей Рафаэля!

Здесь я выстрелил! Здесь, где родился,
Где собой и друзьями гордился,
Где былины о наших народах
Никогда не звучат в переводах.

Разве среднего Дона излучина
Иностранным ученым изучена?
Нашу землю - Россию, Расею -
Разве ты распахал и засеял?

Нет! Тебя привезли в эшелоне
Для захвата далеких колоний,
Чтобы крест из ларца из фамильного
Вырастал до размеров могильного...

Я не дам свою родину вывезти
За простор чужеземных морей!
Я стреляю - и нет справедливости
Справедливее пули моей!

Никогда ты здесь не жил и не был!..
Но разбросано в снежных полях
Итальянское синее небо,
Застекленное в мертвых глазах...

любимое:

Андрей Белянин

Для графини травили волка.
Его поступь была легка.
Полированная двустволка -
Как восторженная строка!

Он был вольный и одинокий -
На виду или на слуху.
Стрекотали про смерть сороки
Беспардонную чепуху,

Упоённо ворчала свора,
Егеря поднимали плеть,
Все искали, где тот, который
Призван выйти - и умереть...

Нет, любимая, даже в мыслях
Я не буду ничей холоп
И уже не подам под выстрел
Свой упрямый звериный лоб,

И моя негустая шкура
Не украсит ничей камин.
Пуля дура, конечно - дура,
Но ведь в поле и я - один...

Всё бело, и борзые стелят
По равнине беззвучный бег.
Эх, дожить бы хоть до апреля,
Посмотреть, как растает снег,

Как по небу бегут беспечно
Облака до краёв земли,
И влюбиться в тебя навечно -
За секунду до крика "Пли!"

1. (Елена Гуро)
ГОРОД
Пахнет кровью и позором с бойни.
Собака бесхвостая прижала осмеянный зад к столбу.
Тюрьмы правильны и спокойны.
Шляпки дамские с цветами в кружевном дымку.

Взоры со струпьями, взоры безнадёжные
Умоляют камни, умоляют палача…
Сутолока, трамваи, автомобили
Не дают заглянуть в плачущие глаза.

Проходят, проходят серо-случайные,
Не меняя никогда картонный взор.
И сказало грозное и сказало тайное:
«Чей-то час приблизился и позор».

Красота, красота в вечном трепетании,
Творится любовию и творит из мечты!
Передаёт в каждом дыхании
Образ поруганной высоты.

Так встречайте каждого поэта глумлением!
Ударьте его бичом!
Чтоб он принял песнь свою, как жертвоприношение,
В царстве вашей власти шёл с окровавленным лицом!

Чтобы в час, когда перед лающей улицей
Со щеки его заструилась кровь,
Он понял, что в мир мясников и автоматов
Он пришёл исповедовать – любовь!

Чтоб любовь свою, любовь вечную,
Продавал, как блудница, под насмешки и плевки, –
А кругом бы хохотали, хохотали в упоении
Облечённые правом убийства добряки!

Чтоб когда, всё свершив, уже изнемогая,
Он падал всем на смех на каменья в полпьяна, –
В глазах, под шляпой модной смеющихся не моргая,
Отразилась всё та же картонная пустота!

2. (Елена Александренко)
* * *
Жизнь моя – колючий ёжик,
Не жалеет скорых ножек,
Всё бежит, бежит, спешит
Ниточками дни расшить.
Жизнь моя – кудрявый ёжик,
Если радость приумножить.
И она в счастливый случай
Ходит вовсе без колючек.
Ходит, бродит наугад,
Собирает всё подряд…
Жизнь моя – капризный ёжик,
На меня она похожа.
Если кто-то к ней жесток –
Вся сжимается в клубок.
Жизнь моя – мудрейший ёжик,
Без любви она не может
Не бежать и не спешить,
Даже просто день расшить.

* * *
Море ласковее женщины,
Хоть оно и рода среднего.
Измотает до последнего,
Да и выбросит на берег.

3. (Сергей Юрский)
ПРАЗДНИЧНЫЙ ВЕЧЕР
Поэма застойного времени

Валентин Иваныч Прухо
Получил однажды в ухо.

Дело было возле дома.
И вокруг полно знакомых,
И при этом Вале Прухо
Очень сильно дали в ухо.

Мы не выпили ни капли,
Мы ещё и не разлили,
Мы в тот день на пьянку напле-
вали и с утра не пили.

Это день открытья съезда
Профсоюза Тяжмашстроя.
Мы стояли у подъезда –
Прухо, Бурцев, я – нас трое.

Подходил Бобцов с собакой,
Подходил Петрович с внуком,
Внук потом почапал с бабкой,
А Петрович в дом – за луком.

Бурцев открывал, а Прухо
Резал плавленый на дольки.
Вдруг глядим – бежит старуха,
Вроде мать Орлова Кольки.

В направленье Дома быта
Жмёт старуха с магазина.
А дорога вся разрыта,
И валяется резина.

Бурцев крикнул: «Спохватилась!
Не споткнись, уже налито!»
Та за шину зацепилась
И откинула копыта.

Ну, мы, ясно, все заржали
(но по-доброму, без злобы).
Тут с ведром старик Гужалин
Вышел, вынесть мусор чтобы.

Прёт по кочкам, рот разиня.
Я кричу: «Очки протри-то!»
Тот споткнулся об резину,
Шмяк! – и в сторону копыта.

Приподнялся кверху задом,
Зад в грязи… и матерится.
Мы смеёмся до упаду
(водка аж могла разлиться).

Тут Петрович тащит лук,
А в другой руке кастрюля.
Сзади кандидат наук –
Ихняя невестка Юля.

Луком машет, как кадилом.
Кандидат орёт: «Подлец!
Не для вас я холодила
Двое суток холодец!»

Прухо крикнул: «Студню хоцца!
Без закуски пить не буду!»
А Петрович всё несётся,
Руку вытянув с посудой.

Прухо крикнул: «Жми галопом!
Гля, она тебя добудет!»
Ну а та, как антилопа,
Скачет, тянется к посуде.

«Я, папаша, спал с лица!
Брюхо сводит голодуха!
Кинь, Петрович, холодца!
Помираю!» – шутит Прухо.

Прухо шутит: «Правда наша!
Глянь, учёная, здесь люди!
Он же мужнин твой папаша!»
Юлька в рёв: «Отдайте студень!»

Прухо крикнул: «Ты б разулся!
Кандидат, лишу веснушек!»
Тут Петрович долбанулся
Об резину – и с катушек.

Кандидат наук с налёта
Спотыкается об батю,
Вверх взлетает самолётом,
И – в канаве, как в кровати.

Бурцев так заржал, что рухнул –
Лбом об стол прямой наводкой.
Валентин Иваныч Прухо
Уронил бутылку с водкой.

Ну, дождались! – вот отместка!
В это время подходила
Кандидат наук, невестка,
Зубы, как у крокодила.

Нынче праздник, а не будни.
Влоск была одета Юлька –
Кофта настежь, морда в студне,
А в руке блестит кастрюля.

Но не с правой, где посуда,
Вале Прухо (с силой пушки)
Со словами «На, паскуда!» –
С левой – жжах! – по черепушке.

Это был эффект громадный!
Смирно, гвардии старшины!
Прухо стартовал с парадной,
Приземлился возле шины.

Юлька в дом прямой походкой,
Кинув Прухе: «Ну, покеда!»
Вот стою я в луже водки,
Намокают полукеды.

«Шайбу!» – крикнули с окошка.
Вечерело помаленьку.
Издаля неслась гармошка,
Там играли летку-еньку.

Мы Петровича собрали.
Наскребли – и взяли пива.
Побалдели… трали-вали…
В общем, кончилось красиво.

Ну, на Прухе эта малость
Зажила, как на скоте,
А невестка, оказалось,
Занималась карате.
30 декабря 1982 г. Внуково

Есть такой поэт в инете, Гаййй Фридман зовут- по крайней мере он сам себя именно так называет. Совершенно потрясли меня его стихи, вот его последнее:

Время расставить точки…
Вечер сгущает краски.
Бью головой о стену, чтоб не сойти с ума.
Я, как продукт, просрочен.
Плохо ходить без каски.
В небе кружат пингвины. Значит, опять зима.

Сколько мне лет не знаю.
Имя своё не помню.
Печень (как Прометею) выклевал алкоголь.
Заяц я без Мазая;
Камень в каменоломне;
В княжестве Нафталина я головная моль.

Счастье бывает где-то
И достижимо как-то.
Я бы хоть завтра двинул в дивные те места.
Спутались части света
И отсырела карта.
Бью головой о стену (кажется, неспроста).

Вечная павшим память.
Вечер, как вечность, долог.
Сердце стучит о рёбра пойманным карасём.
Я тренируюсь падать.
Доблестный мой психолог,
Ты ведь авторитетно мне обещал, что всё…

Слепо втыкаясь в вечер,
Птицы ломают шеи.
Бью головой о стену раз-ум-за-разум-раз.
Добрый шутник, диспетчер,
Пустит трамвай в траншею.
Преданные соседи вызовут амбуланс...

08.04.2007

good

Вот еще- его же...

Ом
Гаййй

Плоть предвкушает плоть.
В скважину рвётся ключ,
Жаждущий проколоть,
Неумолим, колюч.
Сладкий польётся сок,
Роза начнёт цвести.
Видишь, как твой сосок
Вырос в моей горсти?

В водовороте чувств
Сложим бессмертный гимн –
Стоном из сжатых уст –
Нашим телам нагим.
Ну же, давай начнём
И – до семи потов,
Чтоб нам с тобой о чём
Вспомнить было потом.

Выгнись, согнись дугой.
Я возьму тебя так,
Как ни один другой,
Ставивший прежде рак-
«Ом» – повторяй за мной.
Эта мантра – для нас.
Слышишь в костях прибой
Медитативных ласк?

Похоть – как снежный ком...
Взвинчена, горяча,
Бейся, срывайся, «Омм»
Хрипло и зло крича.
В страхе дрожит термит,
В норку забилась мышь.
Слышишь, прибой гремит
В связках, в сплетеньях мышц?

Выстони – напрягись –
Горлом густое «Оммм»,
Громко взвиваясь ввысь,
Падай назад ничком.
Ноги расставь, как V –
То бишь, мы победим.
(F)акт половой любви –
Нашей – неизгладим.

18.03.2006

А.Макаревич

И опять мне снится одно и то же:
За моим окном мерно дышит море,
И дрожит весь дом от его ударов,
На моем окне остаются брызги,
И стена воды переходит в небо,
И вода холодна, и дна не видно,
И корабль уже здесь, и звучит команда,
И ко мне в окно опускают сходни,
И опять я кричу: "Погодите, постойте!"
Я еще не готов, дайте день на сборы,
Дайте только день, без звонков телефона,
Без дождя за окном, без вчерашних истин,
Дайте только день!» Но нет, не слышат...
Отдают концы, убирают сходни,
И скрипит штурвал, и звучит команда,
(На моем окне остаются брызги)
И на миг паруса закрывают небо,
И вода бурлит, и корабль отходит...
Я стою у окна и глотаю слезы,
Потому что больше его не будет...
Остается слякоть московских улиц,
Как на дне реки, фонарей осколки.
А еще прохожих чужие лица.
И остывший чай. И осенний вечер.

Б.Л. Пастернак

НОЧЬ

Идет без проволочек
И тает ночь, пока
Над спящим миром летчик
Уходит в облака.

Он потонул в тумане,
Исчез в его струе,
Став крестиком на ткани
И меткой на белье.

Под ним ночные бары,
Чужие города,
Казармы, кочегары,
Вокзалы, поезда.

Всем корпусом на тучу
Ложится тень крыла.
Блуждают, сбившись в кучу,
Небесные тела.

И страшным, страшным креном
К другим каким-нибудь
Неведомым вселенным
Повернут Млечный путь.

В пространствах беспредельных
Горят материки.
В подвалах и котельных
Не спят истопники.

В Париже из-под крыши
Венера или Марс
Глядят, какой в афише
Объявлен новый фарс.

Кому-нибудь не спится
В прекрасном далеке
На крытом черепицей
Старинном чердаке.

Он смотрит на планету,
Как будто небосвод
Относится к предмету
Его ночных забот.

Не спи, не спи, работай,
Не прерывай труда,
Не спи, борись с дремотой,
Как летчик, как звезда.

Не спи, не спи, художник,
Не предавайся сну.
Ты - вечности заложник
У времени в плену.

1956

Никонов

Страна это сразу все страны.

Дворцы и неоновые рекламы,

река, вколоченная в гранит,

шум города, очень похожий на крик,

время, в котором, как в светофоре,

снизу на самый верх:

прошлое полное жизни,

настоящее - яркое пятно

и будущее одно на всех.

Ни одного достойного варианта.

Этот город уже ослеп -

дворники усыпили гирлянды,

и даже фонари стали светить тусклее.

Надо учиться маскироваться,

завязать или наоборот развязаться,

влиться в поток людей. Впрочем,

в этом месяце не отличишь дня от ночи

и музыки от стихов,

нормальных людей от сволочи.

В жарком пламени кабаков -

любовь это просто кусок пизды.

Мы сходили с ума от холода.

В это время года не разводят мосты

и всех девчонок увезли из города.

Я присутствовал при расстреле.

Их раздели

догола. Они были приговорены

и в ладошках прятали груди.

Расстрелом командовал президент великой страны -

Владимир Владимирович Путин.

Джоня, припомнился мне другой его стишок. Такой более грустный и.. серьезный, хоть и не менее несерьезный %)

Николай Олейников

СЛУЖЕНИЕ НАУКЕ

Я описал кузнечика, я описал пчелу,
Я птиц изобразил в разрезах полагающихся,
Но где мне силу взять, чтоб описать смолу
Твоих волос, на голове располагающихся?

Увы, не та во мне уж сила,
Которая девиц, как смерть, косила,
И я не тот. Я перестал безумствовать и пламенеть,
И прежняя в меня не лезет снедь.

Давно уж не ночуют утки
В моем разрушенном желудке.
И мне не дороги теперь любовные страданья —
Меня влекут к себе основы мирозданья.

Я стал задумываться над пшеном,
Зубные порошки меня волнуют,
Я увеличиваю бабочку увеличительным стеклом —
Строенье бабочки меня интересует.

Везде преследуют меня — и в учреждении и на бульваре —
Заветные мечты о скипидаре.
Мечты о спичках, мысли о клопах,
О разных маленьких предметах;
Какие механизмы спрятаны в жуках,
Какие силы действуют в конфетах.

Я понял, что такое рожки,
Зачем грибы в рассол погружены,
Какой имеют смысл телеги, беговые дрожки
И почему в глазах коровы отражаются окошки,
Хотя они ей вовсе не нужны.

Любовь пройдет. Обманет страсть. Но лишена обмана
Волшебная структура таракана.

О, тараканьи растопыренные ножки, которых шесть!
Они о чем-то говорят, они по воздуху каракулями пишут,
Их очертания полны значенья тайного...
Да, в таракане что-то есть,
Когда он лапкой двигает и усиком колышет.

А где же дамочки, вы спросите, где милые подружки,
Делившие со мною мой ночной досуг,
Телосложением напоминавшие графинчики, кадушки,—
Куда они девались вдруг?

Иных уж нет. А те далече.
Сгорели все они, как свечи.
А я горю иным огнем, другим желаньем —
Ударничеством и соревнованьем!
Зовут меня на новые великие дела
Лесной травы разнообразные тела.
В траве жуки проводят время в занимательной беседе.
Спешит кузнечик на своем велосипеде.
Запутавшись в строении цветка,
Бежит по венчику ничтожная мурашка.
Бежит, бежит... Я вижу резвость эту,
и меня берет тоска,
Мне тяжко!
Я вспоминаю дни, когда я свежестью превосходил коня,
И гложет тайный витамин меня
И я молчу, сжимаю руки,
Гляжу на травы не дыша...
Но бьет тимпан! И над служителем науки
Восходит солнце не спеша.

1932

А стишок Никонова мне не понравился.
Потому что - о чем речь? Речь о человеке, которому все надоело в городе: все люди одинаковые, "на будущем - пелена, на прошлом - туман с Невыы..", никто ничего не видит, особенно фонариии.. В таком чаду и хороших от плохих не отличить, и любовь ничего не стоит. Ну, что за новости. Никаких новостей - наслушались подобного, и в гораздо более интересной форме.
Что же делает автор? О! Сдабривает для пущего экшна унылое повествование "ядреной" эмоциональной фразой, лишенной содержательного (да и хоть сколько-нибудь выразительного) ядра:
И эта строка - еще полбеды))
Потому что потом начинается расстрел - ни у села, ни у города) Расстрел ради голых тел - с ладошками) И тут ведь надо опять вдарить, пустить последнюю горстку пыли в озадаченные очи читателя! Как это сделать? Вот так:

Финальный удар стишка свалить на презика - это почти что сказать, что во всех твоих бедах Господь виноват) Параллель, конечно, кощунственная, но сущность претензии равно идиотичная. Один человек в наше время ничего не решает. Во всяком случае, политик) Всю чернуху своего стишка венчать ВВП - это все равно что делать его президентом собственной (если судить по стихотворению, незатейливой) внутренней империи. Не понравился мне стишок. Это не значит, что ему не место в "Хороших стихах". Это значит, что в "Хороших стихах" есть место дискуссии)

а пастернак красавчик

Это- гениально и дуло этой поэмы, зажимая мою аорту, плещется усопшим братом из кружки спирта, охлаждая мои многоцветные галлюцинации и прокусывая крайнюю плоть шизофренического шарфика.... Джим Брим ________________________________________________________________

Черный человек
_______________

С. Есенин
_______________

Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.
Голова моя машет ушами,
Как крыльями птица.
Ей на шее ноги
Маячить больше невмочь.
Черный человек,
Черный, черный,
Черный человек
На кровать ко мне садится,
Черный человек
Спать не дает мне всю ночь.
4ерный человек
Водит пальцем по мерзкой книге
И, гнусавя надо мной,
Как над усопшим монах,
Читает мне жизнь
Какого-то прохвоста и забулдыги,
Нагоняя на душу тоску и страх.
Черный человек
Черный, черный!
"Слушай, слушай,
- Бормочет он мне,
- В книге много прекраснейших
Мыслей и планов.
Этот человек
Проживал в стране
Самых отвратительных
Громил и шарлатанов.
В декабре в той стране
Снег до дьявола чист,
И метели заводят
Веселые прялки.
Был человек тот авантюрист,
Но самой высокой
И лучшей марки.
Был он изящен,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою.
Счастье, - говорил он,
- Есть ловкость ума и рук.
Все неловкие души
За несчастных всегда известны.
Это ничего,
Что много мук
Приносят изломанные
И лживые жесты.

В грозы, в бури,
В житейскую стынь,
При тяжелых утратах
И когда тебе грустно,
Казаться улыбчивым и простым -
Самое высшее в мире искусство".

"Черный человек! Ты не смеешь этого!
Ты ведь не на службе
Живешь водолазовой.
Что мне до жизни
Скандального поэта.
Пожалуйста, другим
Читай и рассказывай".
Черный человек
Глядит на меня в упор.
И глаза покрываются
Голубой блевотой,
- Словно хочет сказать мне,
Что я жулик и вор,
Так бесстыдно и нагло
Обокравший кого-то. . . . . .
. . . . . . . Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.
Ночь морозная.
Тих покой перекрестка.
Я один у окошка,
Ни гостя, ни друга не жду.
Вся равнина покрыта
Сыпучей и мягкой известкой,
И деревья, как всадники,
Съехались в нашем саду.
Где-то плачет
Ночная зловещая птица.
Деревянные всадники
Сеют копытливый стук.
Вот опять этот черный
На кресло мое садится,
Приподняв свой цилиндр
И откинув небрежно сюртук.
"Слушай, слушай!
- Хрипит он, смотря мне в лицо,
Сам все ближе
И ближе клонится.
- Я не видел, чтоб кто-нибудь
Из подлецов
Так ненужно и глупо
Страдал бессонницей.
Ах, положим, ошибся!
Ведь нынче луна.
Что же нужно еще
Напоенному дремой мирику?
Может, с толстыми ляжками
Тайно придет "она",
И ты будешь читать
Свою дохлую томную лирику?
Ах, люблю я поэтов!
Забавный народ.
В них всегда нахожу я
Историю, сердцу знакомую,
- Как прыщавой курсистке
Длинноволосый урод
Говорит о мирах,
Половой истекая истомою.
Не знаю, не помню,
В одном селе,
Может, в Калуге,
А может, в Рязани,
Жил мальчик
В простой крестьянской семье,
Желтоволосый,
С голубыми глазами...
И вот стал он взрослым,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой, Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою"
"Черный человек!
Ты прескверный гость.
Это слава давно
Про тебя разносится".
Я взбешен, разъярен,
И летит моя трость
Прямо к морде его,
В переносицу... .
. . . . . . . . . . . .
...Месяц умер,
Синеет в окошко рассвет.
Ах ты, ночь!
Что ты, ночь, наковеркала?
Я в цилиндре стою.
Никого со мной нет.
Я один...
И разбитое зеркало...
______________________
14 ноября 1925

Это достаточно длинное стихотворение, но считаю, что оно стоит того, чтобы быть прочтенным...

Константин Симонов "пять страниц"

В ленинградской гостинице,
в той, где сегодня пишу я,
Между шкафом стенным
и гостиничным тусклым трюмо
Я случайно заметил
лежавшую там небольшую
Пачку смятых листов -
позабытое кем-то письмо.

Без конверта и адреса.
Видно, письмо это было
Из числа неотправленных,
тех, что кончать ни к чему.
Я читать его стал.
Било десять. Одиннадцать било.
Я не просто прочел -
я, как путник, прошел то письмо.

Начиналось, как водится,
с года, числа, обращенья;
Видно, тот, кто писал,
машинально начало тянул,
За какую-то книжку
просил у кого-то прощенья...
Пропустив эти строчки,
я дальше в письмо заглянул:

Первая страница

. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
Через час с небольшим
уезжаю с полярным экспрессом.
Так мы прочно расстались,
что даже не страшно писать.
Буду я отправлять,
будешь ты получать с интересом,
И знакомым читать,
и в корзинку спокойно бросать.

Что ж такое случилось,
что больше не можем мы вместе?
Где не так мы сказали,
ступили не так и пошли,
И в котором часу,
на каком трижды проклятом месте
Мы ошиблись с тобой
и поправить уже не смогли?

Если б знать это место,
так можно б вернуться, пожалуй,
Но его не найдешь.
Да и не было вовсе его!
В нашей жалобной книге
не будет записано жалоб:
Как ее ни листай,
все равно не прочтешь ничего.

Взять хоть письма мои -
я всегда их боялся до смерти.
Разве можно не жечь,
разве можно держать их в руках?
Как их вновь ни читай,
как их вновь ни сличай и ни мерь ты,

Только новое горе
разыщешь на старых листках.
Ты недавно упрямо
читала их все по порядку.
В первых письмах писалось,
что я без тебя не могу,
В первых письмах моих,
толщиною в большую тетрадку,
Мне казалось - по шпалам,
не выдержав, я побегу.

Все, что думал и знал,
заносил на бумагу сейчас же,
Но на третьей отлучке
(себя я на этом ловлю)
В письмах день ото дня
по-привычному громче и чаще
Повторяется раньше
чуть слышное слово "люблю".

А немного спустя
начинаются письма вторые -
Ежедневная почта
для любящей нашей жены,
Без особенных клякс
и от слез никогда не сырые,
В меру кратки и будничны,
в меру длинны и нежны.

В них не все еще гладко,
и, если на свет посмотреть их,
Там гостила резинка;
но скоро и ей не бывать...
И тогда выступают на сцену
последние, третьи,
Третьи, умные письма,-
их можешь не жечь и не рвать,

Если трезво взглянуть,-
что же, кажется, страшного в атом?
В письмах все хорошо -
я пишу по два раза на дню,
Я к тебе обращаюсь
за помощью и за советом,
Я тобой дорожу,
я тебя безгранично ценю.

Потому что я верю
и знаю тебя все короче,
Потому что ты друг,
потому что чутка и умна...
Одного только нет,
одного не прочтешь между строчек:
Что без всех "потому"
ты мне просто, как воздух, нужна.

Ты по письмам моим
нашу жизнь прочитать захотела.
Ты дочла до конца,
и тебе не терпелось кричать:
Разве нужно ему
отдавать было душу и тело,
Чтобы письма такие
на пятом году получать?

Ты смолчала тогда.
Просто-напросто плача от горя,
По-ребячьи уткнувшись,
на старый диван прилегла,
И рыдала молчком,
и, заслышав шаги в коридоре,
Наспех спрятала письма
в незапертый ящик стола.

Эти письма читать?
За плохое бы дело взялись мы,-
Ну зачем нам следить,
как менялось "нежны" на "дружны".
Там начало конца,
где читаются старые письма,
Где реликвии нам -
чтоб о близости вспомнить - нужны.

Вторая страница

Я любил тебя всю,
твои губы и руки - отдельно.
Удивляясь не важным,
но милым для нас мелочам.
Мы умели дружить
и о чем-то совсем не постельном,
Лежа рядом, часами
с тобой говорить по ночам.

Это дружба не та,
за которой размолвку скрывают.
Это самая первая,
самая верная связь.
Это дружба - когда
о руках и губах забывают,
Чтоб о самом заветном
всю ночь говорить, торопясь.

Год назад для работы
пришлось нам поехать на Север,
По старинным церквам,
по старинным седым городам.
Шелестел на лугах
одуряюще пахнущий клевер,
И дорожная пыль
завивалась по нашим следам.

Нам обоим поездка
казалась ужасно счастливой;
Мой московский заморыш
впервые увидел поля,
И луга, и покосы,
и северных речек разливы
И впервые услышал,
как черная пахнет земля.

Только здесь ты заметила
в звездах все небо ночное,
Красноватые сосны
стоят вдоль дорог, как стена...
Почему ты на Север
не ездила раньше со мною,
Почему ты на землю
привыкла смотреть из окна?

Как-то вышло, что здесь
ты, всегда мне дававшая руку,
Ты, с улыбкой умевшая
выручить в худший из дней,
Ты, которой я слушался,
мой поводырь и порука,
В нашем добром содружестве
бывшая вечно сильней,

Здесь, далеко от дома,
в поездке, ты вдруг растерялась,
Ты на все удивлялась -
на листья, кусты и цветы.
Ты смеялась и пела;
все время мне так и казалось,
Что, в ладоши захлопав,
как в детстве, запрыгаешь ты.

Вспоминаю закат,
переезд через бурную реку.
В мокрой лодке пришлось
на колени тебя посадить,
Переправившись в церковь
со строгими фресками Грека,
Мы, еще не обсохнув,
о них попытались судить.

Со смешным торжеством
мы по краскам века узнавали,
Различали святых
по суровым носам и усам
И до самого купола
дерзкой рукой доставали
И спускались обратно
по скользким и шатким лесам.

Ты попутчицей доброю
сделаться мне пожелала,
Чтоб не портить компании,
горькое пиво пила,
Деревянное мясо
с веселой улыбкой жевала,
На туристских привалах
спала, как в Москве не спала.

Помню это шоссе
с торопливой грозой, с облаками.
Я хотел отдохнуть,
ты сердито пожала плечом
И особенно громко
стучала в асфальт каблуками,
Чтобы мне доказать,
что усталость тебе нипочем.

Что ж, мой верный попутчик,
ведь эдак, пожалуй, и нужно -
И жевать что придется,
и с жесткой постелью дружить.
Жаль одно - что в поездке
мы жили подчеркнуто дружно,
Неурядицы наши
решив до Москвы отложить.

Это нам удалось.
Только это как раз ведь и страшно,
То, что распри свои
отложить мы впервые смогли.
Там начало конца,
где, не выдернув боли вчерашней,
Мы, желая покоя,
по-дружески день провели.

Третья страница

Помню время, когда
мы на людях бывать не умели,
Нам обоим мешали
их уши, глаза, голоса.
На веселой пирушке,
где много шумели и ели,
Было трудно нам высидеть
больше, чем четверть часа.

Чтобы лекции слушать,
нарочно садились не рядом.
Впрочем, кто бы, и как бы,
и что бы ни стал нам читать,
Разве мог помешать он
нам взглядом выпрашивать взгляда
И, случайно не встретив,
смертельной обидой считать?

Помню, ты на собрании.
Жду тебя долго. И трижды
То к дверям подхожу,
то обрывки ловлю сквозь окно -
Только б слышать твой голос!
Не важно, о чем говоришь ты,-
Пусть о сдаче зачетов,
не все ли мне это равно?

Что такое привычки,
мы даже не знали сначала;
Если знали из книг,
то старались о них забывать.
И друг друга любить
в это время для нас означало -
Каждый день, как впервые,
Друг другу себя открывать.
Было что открывать.
Было порознь накоплено каждым.

Чтоб вдвоем докопаться
до самых забытых углов,
Чтобы всякую мелочь
припомнить хотя бы однажды,
Нам на первых порах
ни часов не хватало, ни слов.

Но потом нам хватило
и слов, и часов, и рассудка,
Чтоб свои треволненья
ввести понемногу в русло.
Было дела по горло.
Не виделись часто по суткам,
С головой уходя
я в свое, ты в свое ремесло.

Мы учились делить
только то, что сегодня и завтра,
Разговаривать нынче
о том, что случилось вчера.
Это стало спокойным,
привычным, как утренний завтрак.
Даже время на это
отведено было с утра.

Мы друг другу за все
благодарными были когда-то.
Все казалось находкою,
все не терпелось дарить.
Но исчезли находки,
дары приурочены к датам,
Все и нужно и должно,
и не за что благодарить.

Куча мелких привычек
нам будние дни отравляла.
Как я ел, как я пил -
все заранее знать ты могла;
Как я в двери входил,
как пиджак на себе оправлял п.
Как садился за стол,
как вставал я из-за стола.

Все вдвоем да вдвоем.
Уж привычными смотрим глазами
И случайных гостей
принимаем все с меньшим трудом.
Через год, через два
мы уже приглашаем их сами,
И друзья, зачастив,
не стесняясь заходят в наш дом.

В шумных спорах о вечности
весело время теряем,
Стол газетой накрыв,
жидкий чай по-студенчески пьем.
Но, оставшись одни,
в эти дни мы еще повторяем:
"С ними было отлично.
А все-таки лучше вдвоем".

Если лучше вдвоем -
это значит, еще не насмарку,
Это значит, что ладим,
что все еще вместе скрипим...
Помню день, когда поняли:
словно почтовая марка,
Наша общая жизнь
была проштемпелевана им.

Как на грех, выходной.
Целый день толковали о разном.
И, надувшись, засели в углах.
Я в одном. Ты в другом.
Мы столкнулись в тот день
с чем-то скучным, большим, безобразным,
Нам впервые тогда
показалось, что пусто кругом.

Говорить не хотелось,
довольно уже объяснялись.
Спать и рано, и лень
застилать на диване кровать.
И тогда, как по сговору,
сразу мы оба поднялись
И пошли к телефону:
кого-нибудь в гости зазвать.

Вот и гости пришли.
Мы особенно шумно галдели,
Нашу утлую мебель
в два счета поставив вверх дном,
Мы старались шуметь,
чтоб не думать о собственном деле,
Мы старались не думать -
и думали все об одном:

Что впервые в гостях
мы себе облегченья искали,
Что своими руками
мы счастье свое отдаем.
Чем тоскливее было,
тем дольше гостей не пускали.
Наконец отпустили
я снова остались вдвоем...

Много раз нам потом
хорошо еще вместе бывало.
Мы работали рядом
и были довольны судьбой,
Но я помнил всегда,
да едва ли и ты забывала,
Что однажды вдвоем
показалось нам плохо с тобой.

Мы, почувствовав это,
глядели глазами сухими,
Понимали, что вряд ли
от памяти мы убежим.
Там начало конца,
где, желая остаться глухими,
В первый раз свое горе
заткнули мы криком чужим.

Четвертая страница

Помнишь узкую комнату
с насмерть продрогшей стеною,
С раскладною кроватью,
со скрипом расшатанных рам?
Ты все реже и реже
в нее приезжала со мною,
Иногда перед сном
и почти никогда по утрам.

Ты ее не любила
за грязные чашки и склянки
И за то, что она
не тепла, не светла, не бела.
За косое окно,
за холодную печку-времянку
И за то, что времянкой
вся комната эта была.

Я тогда обижался.
На время забросив работу,
Я повесил ковер.
Я разбитое вставил стекло.
Я вколачивал гвозди.
С мужской неуклюжей заботой
Я пытался наладить
в ней женский уют и тепло.

Было все ни к чему.
Стало холода меньше и ветра,
Но остался все тот же
бивачный невыжитый дух.
Может, просто нам тесно?
Но семь с половиною метров,
Если все хорошо,-
разве этого мало для двух?

Мы щенятами были.
Немало пришлось нам побиться,
Чтоб понять, что причиной
не комната и не кровать,
Чтоб понять наконец:
как недолго и просто влюбиться
И как сложно с тобой
с глазу на глаз нам век вековать.

Сколько в этой каморке
с тобой мы зубрили зачетов.
Керосинку внеся,
согревались непрочным теплом.
Сколько ты исправляла
моих чертежей и расчетов,
Терпеливо азы
повторяла со мной за столом.

Я недавно там был,
там при скором отъезде забыто
Много разных вещей,
там халат твой домашний висит,
Два кривых костыля
в капитальную стену забиты,
И на них запыленная
длинная рама косит.

Так жива эта память,
что нам вспоминать даже рано:
Было туго с деньгами,
неважное было житье,
На рожденье мое,
отыскав эту старую раму,
Вставив снимки свои,
ты на память дала мне ее.

Двадцать снимков твоих.
По годам я тебя разбираю:
Вот двухлетний голыш,
вот девчонка с косичкой смешной,
Вот серьезный подросток,
и около правого краю
Ты такая, какой
в первый раз увидалась со мной.

Как я мог позабыть
твои карточки в комнате этой?
Все висят здесь по-прежнему,
так, словно ты не ушла.
Там начало конца,
где, на прежние глядя портреты,
В них находят тепло,
а в себе не находят тепла.

Пятая страница

Ну, расстались с тобой
и сидели бы, кажется, молча.
Понимали бы трезво,
что жизнь еще вся впереди.
Отчего же пишу я
с такой нескрываемой желчью,
Словно я не забыл,
словно крикнуть хочу: погоди!

Погоди уходить!
Что я, проклятый, что ль, в одиночку
Наши беды считать!
В сотый раз повторять: "Почему?"
Приезжай, посидим,
погрустим еще целую ночку.
Раз уж надо грустить,
мне обидно грустить одному.

Если любишь, готовься
удар принимать за ударом,
После долгого счастья
остаться на месте пустом;
Все романы обычно
на свадьбах кончают недаром,
Потому что не знают,
что делать с героем потом.

Отчего мне так грустно?
Да разве мне жизнь надоела?
Разве птицы не щелкают,
не зеленеет трава?
Разве, взявшись сейчас
за свое непочатое дело,
Я всего не забуду,
опять засучив рукава?

Да и ты ведь такая,
ты тоже ведь плакать не будешь,
Только старый будильник
приучишься ставить на семь.
Станешь вдвое работать...
Решивши забыть - позабудешь,
Позабывши - не вспомнишь,
не вспомнив - забудешь совсем.

Все последнее время
мне вдоволь тоски приносило,
Но за многие годы
не помню ни часа, ни дня,
Чтобы слышал в руках
я такую тяжелую силу,
Чтобы жадность такая
гнала по дорогам меня.

Отчего ж мне так грустно?
Зачем я пишу без помарок
Все подряд о своих
то веселых, то грустных часах,
Так письмо тяжело,
что еще не придумано марок,
Чтоб его оплатить,
если вешать начнут на весах.

Я письмо перечту,
я на пальцах еще погадаю
Отправлять или нет?
И скорее всего не пошлю.
Я на этих листках
подозрительно сильно страдаю
Для такого спокойного слова,
как "я не люблю".

Разве я не люблю?
Если я не люблю, то откуда
Эта страсть вспоминать
и бессонная ночь без огня,
Будто я и забыл,
и не скоро еще позабуду,
И уехать хочу,
и прошу, чтоб держали меня?

Телефон под рукой.
Стоит трубку поднять с аппарата,
Дозвониться до станции,
к проводу вызвать Москву...
По рублю за минуту -
какая ничтожная плата
За слова, без которых
я, кажется, не проживу.

Только б слышать твой голос!
А там догадаемся оба,
Что еще не конец,
что мы сами повинны кругом.
Что мы просто обязаны
сделать последнюю пробу,
Сразу выехать оба
и встретиться хоть в Бологом.

Только ехать - так ехать.
До завтра терпенья не хватит.
Это кончится тем,
что я правда тебе позвоню...
Я лежу в своем номере
на деревянной кровати.
Жду экспресса на Север
и мысли пустые гоню.

Ты мне смотришь в глаза:
может, знаю я средство такое,
Чтобы вечно любить,
чтобы право такое добыть,-
Взять за ворот любовь
и держать ее сильной рукою.
Ишь чего захотела!
Да если бы знал я, как быть!

Разве я бы уехал?
Да я бы держал тебя цепко.
Разве б мы разошлись?
Нам тут жить бы с тобою да жить.
Если б знать мне! Но жаль -
я не знаю такого рецепта,
По которому можно,
как вещи, любовь сторожить.

Нет, мой добрый товарищ,
звонить не хочу и не буду.
Все решали вдвоем,
и решали, казалось, легко.
Чур, не плакать теперь.
Скоро поезд уходит отсюда.
Даже лучше, что ты
в этот день от меня далеко.

Да, мне трудно уехать.
Душою кривить не годится.
Но работа опять
выручает меня, как всегда.
Человек выживает,
когда он умеет трудиться.
Так умелых пловцов
на поверхности держит вода.
Почему ж мне так грустно...
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .

Письмо обрывалось на этом.
Я представил себе,
как он смотрит в пустые углы.
Как он прячет в карман
свой потертый бумажник с билетом -
Место в жестком вагоне
мурманской "Полярной стрелы".
Отложивши письмо,
я не мешкая вышел в контору;
Я седого портье
за рукав осторожно поймал:
- Вы не скажете мне,
вы не знаете город, в который
Выбыл тот, кто мой номер
последние дни занимал?
- Не могу вам сказать,
очень странные люди бывают.
С чемоданом в руках
он под вечер спустился сюда.
И когда я спросил,
далеко ль гражданин выбывает,
Он, запнувшись, сказал,
Что еще не решился куда.

1938 год.

Наум Коржавин
ПИСЬМО В МОСКВУ

Сквозь безнадегу всех разлук,
Что трут, как цепи,
"We will be happy!", милый друг,
"We will be happy!"

"We will be happy!" - как всегда!
Хоть ближе пламя.
Хоть века стыдная беда
Висит над нами.

Мы оба шепчем: "Пронеси!"
Почти синхронно.
Я тут - сбежав... Ты там - вблизи
Зубов дракона.

Ни здесь, ни там спасенья нет -
Чернеют степи...
Но, что бы ни было - привет! -
"We will be happy!"

"We will be happy!" - странный
звук.
Но верю в это:
"Мы будем счастливы", мой друг,
Хоть видов нету.

Там, близ дракона, нелегко.
И здесь непросто.
Я так забрался далеко
В глушь... В город Бостон.

Здесь вместо мыслей пустяки.
И тот, как этот.
Здесь даже чувствовать стихи
Есть точный метод.

Нам не прорвать порочный круг,
С ним силой мерясь...
Но плюнуть можно... Плюнем, друг!
Проявим серость.

Проявим серость... Суета -
Все притязанья.
Наш век все спутал: все цвета
И все названья.

И кругом ходит голова.
Всем скучно в мире.
А нам не скучно... Дважды два -
Пока четыре.

И глупо с думой на челе
Скорбеть, насупясь.
Ну, кто не знал, что на Земле
Бессмертна глупость?

Что за нос водит нас мечта
И зря тревожит?
Да... Мудрость миром никогда
Владеть не сможет!

Но в миг любой, пусть век колюч,
Пусть все в нем дробно,
Она, как солнце из-за туч,
Блеснуть способна.

И сквозь туман, сквозь лень и
спесь,
Сквозь боль и страсти
Ты вдруг увидишь мир как есть,
И это - счастье.

И никуда я не ушел.
Вино - в стаканы.
Мы - за столом! Хоть стал
наш стол
В ширь океана.

Гляжу на вас сквозь целый мир,
Хочу вглядеться...
Не видно лиц... Но длится пир
Ума и сердца.

Все тот же пир... И пусть темно
В душе, как в склепе,
"We will be happy!" ...Все равно:
"We will be happy!"

Да, все равно... Пусть меркнет
мысль,
Пусть глохнут вести,
Пусть жизнь ползет по склону вниз
И мы - с ней вместе.

Ползет на плаху к палачу,
Трубя: "Дорогу!"
"We will be happy!" - я кричу
Сквозь безнадегу.

"We will be happy!" - чувств настой.
Не фраза - веха.
И символ веры в тьме пустой
На склоне века.

Мирра Лохвицкая, моя любимая русская поэтесса!

МОЯ ЛЮБОВЬ
В венке цветущем белых лилий
Бессмертный лавр - любовь моя!
То - белизна саронских лилий,
То - отблеск ангельских воскрылий,
То - блеск нагорного ручья.

Она пройдет свой путь кремнистый -
Непобедима и верна -
Как шорох нивы золотистой,
Как взох волны, живой и чистой,
Как снов полночных тишина.

Во тьме незнанья и сомненья
Алмазный луч - любовь моя!
То - белых горлиц оперенье,
То - звезд серебряное пенье
О довершенье бытия.
* * *
Повсюду - странница усталая -
Спешила я на дальний зов.
Тебя ждала. Тебя искала я
Во тьме неведомых веков.

Душа, тоскуя в ожидании,
Горела чище и святей.
О, да свершится испытание
Неисповедимых путей!

И вот, на голос призывающий
Открылись дивные уста.
Блеснула властью покоряющей
Снегов нагорных чистота.

И вновь в стране обетования
Воздвигнут пышно светлый храм.
Веди меня путем познания
К недостижимым небесам!
* * *
Есть радости - они как лавр цветут.
Есть радости - бессмертных снов приют.
В них отблески небесной красоты,
В них вечный свет и вечные мечты.

Кто не страдал страданием чужим,
Чужим восторгом не был одержим,
Тот не достиг вершины из вершин,
В тоске, в скитаньях, в муках - был один.
МОЛИТВА О ГИБНУЩИХ
О, Боже праведный!
Внемли моления
За души гибнущих
Без искупления;
За всех тоскующих,
За всех страдающих,
К Тебе стремящихся,
Тебя не знающих!

Не вам, смиренные,
Чья жизнь - молчание,
Молю покорности
И упования.
Вам, духом кроткие,
Вам, сердцем чистые,
Легки и радостны
Тропы тернистые.

Но вам, мятежные,
Глубоко павшие,
Восторг с безумием,
И злом смешавшие;
За муки избранных,
За боль мгновения -
Молю познания
И откровения!