Майский конкурс прозы
В пустоте не может быть света, не может быть теплоты.
Там может быть только пустота.
|
Глядя, как крупные жирные рыбины роятся в большом аквариуме, Гаврилыч вдруг попытался вспомнить, когда в последний раз рыбачил… Так и не вспомнил. Давно это было. Очень. Когда-то старик был заядлым рыбаком, знатоком всех нюансов и хитростей дела. Но рыбу он никогда не ел, не переносил на вкус. С годами и любимое увлечение ускользнуло в разряд «этим я не занимаюсь». Возраст, а тем более – здоровье, усложняли жизнь. Становилось всё труднее переносить какие-либо нагрузки, даже самые приятные. Год за годом старость нещадно сковывала Гаврилыча. Он мог ещё долго наблюдать за тем, как гладкие тела зеркальных карпов лениво трутся друг о друга, если бы не вмешавшийся голос продавца: - Будете брать? - Нет-нет… - рассеяно улыбаясь юноше, ответил Гаврилыч. Старик отвернулся от аквариума и медленно побрел по залу гастронома. В пакете уже ютились несколько луковиц, кило картошки и триста граммов индюшиной колбасы, когда Гаврилыч погрузил туда ещё и «поллитру». Посещение винно-водочного отдела не было случайным. Старик намеревался купить водки. Он не стеснялся того, что любит горькую, так как любовь эта не была физическим пристрастием. Не смотря на то, что выпивал Гаврилыч довольно часто, он с легкостью мог этого не делать, никогда не ощущал нездоровой тяги. Дело было в том, что для старика водка обрела те качества, которые многие ищут в ней, но далеко не всегда находят. Раньше было как у всех: попытки утопить тяготы и горести жизни приводили к ещё более мучительным терзаниям. Теперь же, Гаврилычу казалось, что выпивая – он оживает. Не так, чтоб аж… но оживает. Боль, как физическая, так и душевная, не уходила, но притуплялась, сглаживала свои острые края. Проблемы тоже никуда не девались, но уже не казались такими тяжкими, неразрешимыми, коими оставались на самом деле. И жизнь вокруг становилась чуть радужнее. Понимал Гаврилыч, что это – лишь сладко-терпкая иллюзия, лишь вуаль. Душевная анестезия, что ли. Но как бы это абсурдно не звучало – медленно убивая себя, старик находил призрачные силы, чтоб жить дальше.
День был солнечный, но по небу уже поползли угрюмые облака. Ветер ещё веял теплом, хотя порывы его набирали силу. Погода быстро менялась, и каждый сустав тихонько об этом напоминал. Старик вышел на улицу и остановился, запихивая в карман штанов скомканные в кулаке купюры. Растянувшись в тени огромной черешни, дремал Лентяй. Увидев Гаврилыча, пес медленно поднялся. Отряхнув от пыли сбившуюся шерсть, он завилял хвостом и подошел к старику. - А! Приятель, - тот похлопал здоровенного пса по холке, - Сейчас, потерпи… Гаврилыч как раз вынимал из кулька колбасу, когда скрипнула дверь гастронома и на крыльце появилась пышная продавщица Соня. Она достала из кармана фартука сигарету и закурила, наблюдая за трогательной сценой. - Блошарню кормишь? Сам бы поел, Гаврилыч. Старик оглянулся. Лицо расплылось в доброй улыбке. - Соня, ну посмотри мне в глаза. Разве я похож на того, кому нужна эта колбаса? – Гаврилыч перевел взгляд на пса, что замер в напряженном ожидании подаяния, - А он вот – страдалец. Выпущенная из рук колбаса вмиг скрылась в пасти Лентяя. Пережевывая неимоверное лакомство, пес жадно глотал его большими кусками. Даже зажмурился от удовольствия. Соня удивленно хмыкнула, покачивая головой. Быстро справившись с угощением, пес вновь уставился на Гаврилыча, надеясь на добавку. - Э-э, Лентяй. В следующий раз, - старик почесал собаку за ухом. Неспешной походкой, пошатываясь, он отправился домой. Лентяй прошел несколько метров рядом, но понял, что вкусности закончились и вернулся обратно, в тень большого дерева. Проходя мимо базарчика, Гаврилыч привычно глянул на «лохотрон» - один из игровых аппаратов, что наводнили город. На электронном табло высвечивалось трехзначное число, и если выпадала определенная комбинация цифр, то можно было заиметь выигрыш. Дурачьё, бездельники, ошивающиеся на базарчике, были неизменными рабами «лохотрона». Как только в руки попадали монеты в пятьдесят копеек, они тут же неслись к аппарату, чтоб там деньги и оставить. Круглые сутки хитрая машина поедала гроши наивных олухов. А они всё шли и шли к автомату. Место никогда не пустовало. Хоть два-три игрока, а находилось. Иногда целое кодло собиралось: детвора, алкаши из соседней «конюшни», цыгане, от мала до велика. Бранились, толкались, спорили. Как сейчас. Гаврилыч всмотрелся в толпу и увидел того, кого рассчитывал увидеть – Федора, давнего приятеля. Тот как раз был погружен в игру. Один за другим, полтинники звонко исчезали в чреве аппарата, а на табло всё высвечивались не комбинации, а какая-то ерунда. Федора всего аж трясло от азарта, смешанного с раздражением. Последняя монета выскользнула из загрубевших пальцев и брякнувшись на щебень, затерялась где-то среди камешков. Федор нервно выругался и, кряхтя, наклонился, в надежде найти монетку. Сразу за ним, в очереди, стоял парень. Молоденький совсем, но уже опухший от ежедневных пьянок, беззубый, грязный. В общем, уже не подающий в этой жизни никаких надежд юнец, наблюдая за суетящимся стариком, возмущенно промычал: - Ну? Чего там такое? Долго ещё? - Сейчас… - Федор присел на корточки. Монетка прямо как сквозь землю провалилась, - Где-то здесь. Сейчас найду… - Ты, это… - парень повысил голос, - Освобождай место! Тут люди ждут! Ты или играй, или это… отвали! Федора аж подбросило. Брови полезли на лоб. Вывернув грудь колесом, он уставился на нахального юнца. - Что-что?! Сейчас я отвалю! Сопляк! Сейчас я тебе таких отвалю!!! Публика завелась пуще прежнего. Началась грубая толкотня, мат-перемат. Наблюдая, как быстро разгорается скандал, Гаврилыч поспешил к другу. Он ухватил Федора под руку и дернул в сторону. Страсти в толпе на удивление быстро утихли, когда злостный хулиган пропал из виду: юный алкоголик тут же занял игровое место, наблюдатели обратили взоры на табло. - Ладно тебе, старик, успокойся, - Гаврилыч засмеялся. - Ты смотри на него, - раздувая ноздри, пыхтел Федор, - Недоносок. Я ему покажу. - Пойдем отсюда. Нечего здесь делать. Старики поплелись прочь от аппарата. - Где был? Прогуливался? - Да в гастроном ходил, - улыбнулся Гаврилыч, - Здорово, что они сегодня работают. - Как внук? Ещё работает? Помогает тебе? - Работает. Там же, на автомойке, где-то в городе. А помогать. Много мне что ли надо? Коммунальные напополам платим, и ладно. - Ну, зарабатывает, значит – денег хоть не просит. А поступать не думает никуда? - Какое там поступать, - грустно хмыкнул Гаврилыч, - Он то школу еле закончил. В армию пойдет, как призовут. - В армию? Это хорошо. Гляди, уму научится, ответственности. И ты отдохнешь от него. - Чего ж хорошего в армии то, нынешней? Каторга. А мне – тосковать-волноваться полтора года. Да и разве Игорек мне в тягость, чтоб отдыхать от него? - Точно, правда. - Слушай, старик! – вдохновленно молвил Гаврилыч, - А давай ко мне домой пойдем. Посидим, поболтаем. Я же в гастрономе горькой прикупил. Память поворошим, посмеемся-поплачем. А? Услышав о горькой, Федор прямо окрылился. - Идея! Шагай, братишка, домой, а я сейчас прибегу. Я мигом!
Подойдя к двери, ещё не открыв её, Гаврилыч уже знал – грубая музыка не сотрясала ветхую хрущевку, значит – Игорька дома нет. Так и оказалось, но старик решил убедиться. Заглянув в комнату внука, он едва не взвыл от жуткого желания прибраться в этой берлоге: разгрести гору скомканной одежды на кресле, вынести эти вазы, набитые окурками, протереть пыль да проветрить прокопченную комнату… но желание пришлось подавить. Игорь очень раздражался, замечая следы каких-либо посещений его территории. А порядки здесь наводить? Подавно! Вздохнул Гаврилыч и махнул рукой, закрывая дверь. На кухне, подготовка к посиделке была не долгой. Старик достал из тумбы две рюмки, выложил на стол бутылку водки, в холодильнике нашел отличную закуску – салат из свежей капусты. Из свежей? Капуста подсохла поверху и слегка пожелтела. Но Гаврилыч ловко замешал её вилкой, и салат, на радость, приобрел прежний съедобный вид. Как раз прощебетал дверной звонок и старик поспешил открыть. За порогом стоял сияющий Федор. В руках он крутил два сюрприза, за которыми убегал – две литровые бутылки пива. Преисполненные энтузиазмом, приятели уселись на кухне. Настроение росло как на дрожжах. Где-то в глубинах проснулось забытое юнацкое озорство. Старики ожили, сотворив себе маленький праздник. Они смеялись, подшучивая друг над другом, делясь недавними сплетнями; рыдали обнявшись, поминая друзей; вновь хохотали, вспоминая молодость… Поллитра и первая бутылка пива – опустели. Вторая была начата, но ничто уже не лезло в глотку. Гаврилыч и Федор, изрядно окосевшие, сгорблено сидели за столом, склонив головы. Полушепотом, вразнобой, они напевали песню, щиплющую их избитые души:
Четыре года подряд Война – твой дом, солдат, Но хватит: отгуляла непогода. Есть дом другой – Там ждут и там не спят Четыре года, четыре года…
Щелчок замка входной двери заставил их затихнуть и переглянуться. На кухню вошел Игорь. Словно грозовая туча, подобно тем, что сгрудились над городом. Он наполнил воздух незримой угнетающей тяжестью. Парень явно был нетрезв. Пошатывался, словно одурманенный. Покрасневших глаз не прятал. - Здравствуй, внучек, - пробубнил Гаврилыч. Федор же не успел промолвить и слова. Мальчишка, запихнув руки в карманы своих широченных джинсов, принял угрожающую стойку и кивнул на гостя: - Этот чё здесь делает? - Игорек… - опешил Гаврилыч. Поднявшись со стула, Федор похлопал старого друга по плечу и молча поплелся в коридор. Игорь захлопнул за ним входную дверь и вернулся в кухню. - Зачем ты так? – нахмурился старик. - Уже домой их водить начинаешь?! Смотри! Они быстро привыкают! Нехер ему здесь делать! Пускай в «конюшне» тусует, с кентами своими! Внук сделал несколько больших глотков пива из горла бутылки и сел за стол, закурив сигарету. Выпуская струи дыма через ноздри, Игорь глянул на деда. - Слушай, старый, я с тобой кое-что перетереть хотел. Помнишь Витьку? - Какого Витьку? - Ну друга моего! Он недавно заходил к нам. Помнишь? - А! – Гаврилыч усмехнулся, - Тот Витька, которому я по шее надавал и за двери выставил? - Ага. Он самый. - И что с ним? Игорь выдержал паузу, глубоко затягиваясь. - Я хотел просить, чтоб ты ещё раз подумал над его предложением… - Нет, - дед сдвинул брови, отводя взгляд в сторону, - Исключено. - Но почему?! – процедил сквозь зубы внук, откровенно заводясь. - Как вы не можете понять? Это – память… - Память! – Игорь взбешенно вскочил на ноги. Его прорвало, словно плотину. К лицу хлынула кровь, покрыв румянцем ярости. Мальчишка так разозлился, что стал походить на монстра, изображенного на его черной майке, - Какая нах*й память?!! О чем ты хочешь себе напоминать?! О войне? Так если она тебе так дорога, хули ты не можешь её просто в черепушке держать?! И вообще, нах*й тебе эта память?!! Победили, бл*дь! Ты, что ли победил?! Такой невъ*баться вклад внес! Без тебя не победили бы!!! А у тебя в жизни, кроме этой, победы были?! Личные победы! Чего ты добился?! Чем ты, сука, гордишься?! Кому впилась война ваша, ваша победа?! Ради чего это всё?! Ради Страны, которая в пи*ду ушла, которой тупо не существует больше?! Кого вы освобождали?! Посмотри вокруг!!! Кого?! Бл*дей и синяков?! Кому легче стало?! Мне, например, от победы вашей ни*уя легче не живется!!! Дед, стиснув зубы, молчал. Но внук и не ждал от него ответов на вопросы. Игорь просто продолжал изливаться. - Знаешь, что я скажу тебе?! Е*ал я в жопу твою войну, твою победу и тебя самого!!! Секёшь?! А знаешь, почему я тебя на х*ю вертел? Потому, что ты вертел на х*ю меня. Тебя, сука, нет. Не существуешь ты. Понятно? Ты, бл*дь, как тот блуждающий ноль. Толку от тебя никакого. Лишь хату завонял всю тухлятиной своей. Пустое место. Шатаешься из угла в угол, из гастронома в гастроном, да харю водярой заливаешь. На*уя ты живешь? Ты же – деград! У тебя мозги высохли давно! Ты всякую х*йню помнить хочешь, а какой сегодня день – забыл. Правда, ведь забыл, что у меня деньчик сегодня? Я Витьке завис плотно, и если бы ты согласился, он простил бы мне долг. Но тебе по*уй на внука. Тебе память дорога? Ну так и е*ись со своей памятью сам, без меня! Мальчишка грохнул дверью в кухню и закрылся у себя в комнате. Через секунду заревела музыка. Гаврилыч закрыл лицо ладонями, не удержав слез. Он действительно забыл о дне рождения Игорька. И правда, подумал старик, что в его жизни осталось? Что ему на самом деле дорого? Что, кроме родного внука? Ради чего он воевал? Ради того, что видит вокруг? Нет. За Родину воевал, глину кровью своей пропитывал. И в чем сейчас эта Родина заключалась? Где она? Здесь. Рядышком. За стенкой. Полыхает злостью… Гаврилыч тихонько вошел в комнату внука. Игорь лежал на кровати, лицом к стенке. Старик осторожно коснулся его плеча. - Прости меня… - Пошел на*уй, - отдернулся мальчишка.
За дверцей шкафа висела злосчастная Память – китель, покрытый медалями и орденами. Неожиданно, изувеченная кисть заныла, пронзая руку болью по самое плече. Странно, подумалось Гаврилычу, так давно не тревожила… Позвякивая, словно тяжелая кольчуга, китель упал на кровать. Дед присел возле телефона и напялив очки, зашуршал страничками телефонной книги. На одной из них был записан нужный Гаврилычу номер. - Слушаю, - отозвался низкий голос. - Витя?.. – с неловкостью в голосе проговорил старик. - Кто это? - Семен Гаврилович, дед Игоря… - А, - послышался заинтригованный смех, - Ну, чего звонишь? - Я… передумал… - Оп! Не уж решился продать свои железки? Рулишь, старый, рулишь! А чё так, вдруг? - Ну а как же?.. – Гаврилыч проглотил горький комок, понимая, что война его не закончилась, - Сегодня ведь такой день… Девятое мая – день рожденья внука…
Postscriptum:Пока на свете нет войны,
Вы в положении дурацком.
Не лучше ли шататься в штатском,
Тем более что все равны?
Б. Окуджава
|
Администрация // Объявления
