- Дай мне слово, сын, что ни одна женщина не прольет из-за тебя слез!

- А что мне делать, мам, если из-за женщин я сам ослепну от горя?

Я сижу за моим старым верным компьютером в одинокой холодной квартире, и пишу эти строки. Жизнь моя пропала, в общем-то, ни за грош. Все только из-за того, что один единственный раз я ослушался свою маму. Она была прозорливая женщина, хотя, быть может, даже черезчур для обыкновенного человека. С детства я обладаю отличной памятью, и в то же время, как полная противоположность своей матери, ничуть не вижу своего будущего, словно близорукий ежик в тумане. Поэтому смысл со мной происходящего открывается мне спустя месяцы, даже годы. Практичные люди с детства вызывают во мне отторжение, cкорее даже боязнь, поскольку готовы воспользоваться моей непрактичностью. Очень часто в моей жизни, меня посещала мысль, что я опоздал родиться лет этак на сто пятьдесят. Виноваты в этом, конечно же, книги, и еще отсутствие мужчин в доме моей матери. Ничто не препятствовало моему безудержному чтению. Хуже того, я никогда не умел проводить грань между миром книжным, и миром реальным. Все, что в окружающем мире не соответствовало высоким идеалам Сервантеса, казалось мне никчемным и пустым. Хотя в реальности времена рыцарей и прекрасных дам давно минули, я нисколько не сомневался, что таких как я, по нужде приспосабливающихся к этой скотской действительности вокруг меня, если не сотни тысяч, то, по крайней мере, сотни. Мама занимала в той советской жизни достаточное положение, чтобы мои иллюзии продолжались вплоть до трагической перемены в моей жизни, связанной с ее смертельной болезнью. Отчего она сама была буквально помешана на книгах? Дочь раскулаченного крестьянина, попавшая к своим старшим сестрам в послеблокадный Питер. Девочка, с трудом писавшая на двойку свои первые школьные сочинения в женской гимназии на Греческом проспекте, ходившая в булочную на угол Невского и Восстания, уже через год питалась больше романами, чем хлебом. Слишком большая, почти сказочная перемена для четырнадцатилетней девочки-подростка из деревенских ужасов коллективизации и оккупации оказаться в тихом послевоенном, еще с карточкам, Ленинграде. А рядом словно добрая волшебница, лучшая школьная подруга, Герда. В ее огромной, профессорской квартире замечательная библиотека старых и редких книг. А как она увлекательно может часами говорить о самом-самом любимом и интересном. И нет уже послевоенного голода, поникшего и обескровленного войной великого города, только что свершившего немыслимый, доселе невиданный в истории человечества подвиг. И эта квартира, в которой книги не сожжены! но за это нет дедушки-профессора и бабушки, старших братьев и сестер, а есть только хрупкая девочка с огромными мечтательными глазами и очень похожая на нее мама, которой не скрыть, при всей ее огромной неженской воле, неземную, нечеловечью боль. Дедушкина библиотека все же начала таять на глазах несчастной Герды и ее подруги.

"Помнила Таня, как лес вырубали..." И вот видимо тогда, моя мама поклялась себе, не только выучиться как следует грамоте, и получить образование, но и научить своих детей любить книги. Ах, если б знать ей тогда, что станет преградой на ее пути.

Маленькая Герда вскоре умерла от анемии, и сказка на этом кончилась. В Ленинграде опять по ночам из дома увозили людей. Из подвалов Литейного вновь впадал в Неву жуткий безымянный кровавый приток. Мамины сестры жили трудно. Младшенькой своей они почти не видели, да и при всем желании понять теперь не могли. Они были еще целиком там, в ежедневной послевоенной борьбе за выживание. А Таня поступила в финансовый техникум.

Все-равно скоро наступит коммунизм и деньги никому станут не нужны. А пока так надоели эти карточки, что деньги получили какой-то хотя и неприятный, но магнетический ореол. Но незачем делать фетиш из золотого тельца! Это всего лишь инструмент для счастья советского народа. На прилавках магазинов на Невском между тем стала появляться осетрина и даже икра. Люди сбрасывали с себя фронтовые одежды. В первую очередь, конечно, ленинградские барышни и дамы. Ателье и портные, театральные афиши и популярные актеры кино вскружили голову неопытной красивой девушке, и вскоре Герда и ее книги отступили куда-то вглубь памяти, как что-то щемящее сердце, и очень дорогое, что не надо трепать на этом взорвавшемся мирной жизнью искрящемся глупой молодой радостью, смешанной с неведомой кровью, потоке. Музыка с Невского и молодые девичьи голоса едва ли долетали до ушей расстрельных команд с Литейного, и уж тем более до ушей казнимых ими вчерашних их сослуживцев и товарищей. Спустя три года Татьяне вручили диплом, и объявили о высокой чести работать в глухом пашском сельсовете. Она не выскочила замуж не по-любви, как многие ее сокурсницы. Гордо набила видавший виды чемодан книгами и вскоре обживалась с ним на брегах бурно разливающейся по весне Паши. Через два года деревня отвоевала в сознании мамы все, что удалось за семь лет захватить прекрасному и ужасному городу. Кулаков и комиссаров здесь уже не было, а были молодые и полные сил сверстники и сверстницы, распевавшие на гулянках под гармошку озорные и матерные частушки.

"Я дала антилихенту прямо на завалинке. Девки, пенис это ... только очень маленькый" Кто ты, неведомый пашский молодой деревенский красавец, так и не ставший отцом моему нерожденному старшему брату? А помешало их тихому и простому человеческому счастью небезысвестное "дан приказ ему на запад, ей в другую сторону". Поселковый совет перевели в другое место, и начинающие финансисты с тугими каштановыми косами сделались никому в этих краях не нужны. В Питере же вводили прописку, собираясь перекрыть людской поток, хлынувший со всех концов голодной, сожженной и уничтоженной гитлеровцами страны. Ничего не стоило в те времена ее добить нашим бывшим союзничкам. Только бы легло на них несмываемое вовек пятно позора. Не велика честь уничтожить избавителей цивилизации от коричневой чумы. Но передавших этим победителям ядерные секреты без жалости спалили на электрическом стуле! Начинала бушевать холодная война, в любой момент грозившая без предупреждения перейти в мировое ядерное самосожжение. Каково было молодым думать о своем будущем и будущем своих детей, когда северный ветер доносил к ним радиоактивные облака с Новой Земли? Очередной Лысый Дьявол, новый кремлевский хозяин, мастак был не только ботинком по деревяшке в ООН молотить. Он свернул в бараний рог весь свой многонациональный советский народ, и к тому времени, как я родился и пошел в детский сад, мука в Питере опять была по карточкам. На Аничковом мосту отчаянные живодеры из молодых рабочих повесили на веревке на копыте коня Клодта черного кота с табличкой "одну блокаду пережил, вторую не могу!"

Я бы не стал так издалека приступать к основному сюжету, если бы не подумал о молодых читателях, которым то время является на DVD в виде веселых комедий и сентиментальных киносказок, или киносказок о войне, или анекдотов. Так это тогда и замышлялось, заключить все реальное в цинковый саркофаг, засыпать сверху толстым слоем замалчивания, а сверху посадить красивые цветы на ровненькие стриженные газончики. Зачем ворошить прошлое? Кровь на улицах нужно засыпать песочком, и ездейте себе по ним, как ни в чем не бывало.

Но что было в том времени действительно самое ужасное это отношение к женщине и семье. Сколь велико было желание низвести людское счастье,дарованное Богом лишь самым его достойным до низменного, практического и целесообразного в понятиях "матросско-коммунистической братвы" явственно видится уже из первых декретов об обобществлении женщин. И далее, на протяжении долгих десятилетий это вдалбливалось в наши головы. Отелло и Арбенин были выставляемы на посмешище, а придурошные Гамлет и Чацкий являлись этакими эталонами мужественности взамен списанного за кулисы Васильваныча Чапаева. На меня этот ханжеский яд не действовал с малолетства. Моими образцами были Дон-Кихот и чуть позднее Дон-Гуан. Песни дяди Володи Высоцкого отличным были противоядием против всей этой чуши, которая выплескивалась на нас с экранов черно-белых телевизоров и широкоформатных экранов кинотеатров. Сколько не вырезай пикантные сцены, сколько не труби во все иерихонские трубы "в СССР секса нет", сколько не напускай вымазанных углем сербских конников в виде индейцев, все равно всюду и везде прекрасные женские лица и глаза зовут, чаруют, обещают "будешь ты, мой милый до смерти счастлив, только вот выдержишь ли это счастье". Анфиса Чурсиной была любимицей всех, даже маленьких десятилетних мальчишечек.