Я давно задумывалась об этом, а потом нашла у классика (кажется это Толстой) такую мысль:

"Но если писатель сумеет отвлечь от каждого из двадцати — пятидесяти,
из сотни лавочников, чиновников, рабочих наиболее характерные классовые
черты, привычки, вкусы, жесты, верования, ход речи и т. д.,— отвлечь и
объединить их в одном лавочнике, чиновнике, рабочем, этим приемом писатель
создаст «тип»,— это будет искусство. Широта наблюдений, богатство
житейского опыта нередко вооружают художника силою, которая преодолевает
его личное отношение к фактам, его субъективизм. Бальзак субъективно был
приверженцем буржуазного строя, но в своих романах он изобразил пошлость и
подлость мещанства с поразительной, беспощадной ясностью. Есть много
примеров, когда художник является объективным историком своего класса,
своей эпохи. В этих случаях значение работы художника равноценно с работой
ученого-естественника, который исследует условия существования и питания
животных, причины размножения и вымирания, изображает картины их
ожесточенной борьбы за жизнь."

В общем мысленно в голове мы рисуем своих персонажей, первый вопрос который нам стоит задать самим себе, насколько персонаж типичен для своего вида, и уже отсюда отталкиваться, каким будет его образ. Широким ли, включающим в себя все черты подобных ему, удачно вычлененные нами черты или новым типом, персонажем с ещё неизвестной никому образностью, "узкой" характерностью. Согласны или это спорно?

Потом, я ещё заметила такую проблему у многих авторов, когда среди их персонажей есть некая маргинальная личность(калека, одиночка, глухой и пр) - они слишком подчеркивают это, подчеркивают психологичностью, не сюжетом (как должно быть), да ещё поучение от автора идет, как морализаторство. Общая проблема. И моя в том числе.

Как пример. Ужасно если идет такое описание, я сразу закрываю рассказ, становится скучно: "Ванька с детства был прикован к инвалидной коляске, он смотрел на людей умеющих ходить и плакал, а во сне он обязательно прыгал через лужи и постоянно переживал, что ему не дано двигаться как всем нормальным людям блаблабла..." Инвалядная коляска в данном случае уже подразумевает и переживания и сны, и оценку других...В общем, кучу ненужных абзацев психологичности.

Лучше когда драматичнее, находчивее - если "инвалидная коляска", если так можно сказать, выражает себя в сюжете. Подчеркивается невозможностью какого-то действия или поступка героя, а не таким откровенно-понятным объяснением, какое я привела выше...

Можно назвать это морализаторством, когда описание ущербности героя движет сюжетом, но в сети такой ход выглядит, как спекуляция. С первой строки ясно, о чем пойдет речь.
Скучно выглядит и то, если рассказ пишется под одного персонажа, а остальные остаются шаблонными и плоскими.
Персонажа нужно раскрывать в действии, пытаться показать поведение придуманного человека в той или иной ситуации. При этом характер не прописывается прямо: он был хороший или он был плохим – стандартно ведь. Характер возникает из совокупности черт, мыслей, поступков – тогда персонаж живет.

Из статьи Ален Роб-Грийе "О нескольких устаревших понятиях"
«Персонаж. Всякому известен смысл этого слова. Это не безличное, безымянное и призрачное нечто, обозначаемое при помощи местоимения он, простой субъект действия, выраженного глаголом. У персонажа должно быть имя, по возможности двойное - фамилия и имя. У него должны быть родственники, наследственность. У него должна быть профессия. Если у него есть собственность - тем лучше. И наконец, у него должен быть "характер", лицо, отражающее этот характер, а также прошлое, сформировавшее и это лицо, и этот характер. Характер персонажа диктует ему поступки, заставляет вполне определенным образом реагировать на любые события»

В этой же статье:
«В самом деле, ни одно из значительных произведений современной литературы не соответствует в указанном отношении нормам, диктуемым критикой. Многие ли читатели помнят нмя рассказчика в "Тошноте" или в "Постороннем"? Есть ли там человеческие типы? Не будет ли чистейшим абсурдом усматривать в этих книгах способ исследования характеров? А разве в "Путешествии на край ночи" описывается какой-нибудь персонаж? И можно ли считать случайностью, что все эти три романа написаны от первого лица? Беккет меняет имя и облик своего героя в пределах одного и того же повествования. Фолкнер нарочно дает одно и то же имя двум различным лицам. Что же касается К. из "Замка", то он довольствуется простым инициалом, он ничем не владеет, у него нет ни семьи, ни собственного лица; может быть, он даже вовсе и не землемер.»

Большинство авторов придерживаются традиционной точки зрения о персонаже: имя, характер, внешность, отсюда – поступки, развитие сюжета.
Но теперь чаще не характер создает мир, а мир создает (меняет) человека.

Формирования персонажа связано с психологизмом в произведении. Психологизм – размышления, детали, которые позволяют оценить героя или ситуацию, как снаружи, так и изнутри.
Три основных формы психологизма:

1) Всеведущий автор не только сам называет чувства, но и комментирует их, повествуеит о них в форме косвенной речи, использует психологические детали, портрет, пейзаж, музыку.

2) Внешняя форма изображения характеров извне, или косвенный психологизм - это описание особенностей речи, мимики, жестов, движений и других признаков внешнего проявления психологии.

3) Изображение характеров изнутри или прямая форма психологического изображения. Путем самораскрытия воссоздается поток мыслей и чувств в сознании и подсознании персонажа (внутренний монолог, поток сознания, сон, исповедь, дневник).

Какую из трех форм использует чаще каждый и почему?

Я чаще использую первую форму психологизма, потому что мимика, жесты, движения (вторая форма) могут по разному трактоваться любым читателем, тут нужно быть ассом, чтоб правильно расшифровывать читателю подноготную персонажа. Что касается исповеди, дневника - это уже как я понимаю определенный жанр задается рассказу...

Поток сознания может использоваться частично, да и пользуется каждый им, озвучивая несобственно-прямую речь персонажа (те же риторические вопросы). Дневник, поток сознания, как основа жанра, именно от лица героя, выглядят избито (сразу дневниковость и прочие прелести), но если оранизовать тот же поток вне автора и вне героя, со стороны, как видения. Пример - сновидение.

В первой форме легко ошибиться, потому что нужно строить сюжет так, чтобы соблюдалась планомерность перехода от одного персонажа к другому, смешение - портит впечатление.

Вторая форма характерна для драм, где нужна отстраненность. Да, она сложна на самом деле. Не всем удается отойти от морализаторства.

vaffanculo! Типизация вообще-то была основой метода критического реализма, из которого потом был выведен "социалистический реализм". Сам по себе этот метод, может быть, и не плох, беда в том что его сделали единственным.
Не является ли засилие "стол уродов, калек горбатых" ответной реакцией на былую "диктатуру" соцреализма?

Я, например, согласен, но это мой взгляд. С другой стороны, например, плебей с замашками аристократа может сказать очень многое о том шестке, который он должен занимать.
В целом же - согласен: маргинальных персонажей перебор.

В. И. Ульянов (Ленин) (п. № 4) Скорей вторую. Дело в том, что количество типов характера, видов эмоций - ограничено, а количество их проявлений - вразных нюансах бесконечно.

Пример. Герой испытывает гнев и разбивает свой телефон. Страдает он один. Другое дело, если он в этом состоянии садится за руль и гоняет по городу. Здесь уже потенциальные жертвы - ни в чем не повинные пешеходы. Мало сказать, что один просто псих, а второй - псих эгоцентричный. Хорошо бы еще и проиллюстрировать.

Хотя, конечно, первая форма не отменяет иллюстраций к психологическим проявлениям.

Максимович, да, вторая форма - рисунок, схожа чем-то с описание фильма, когда героя нужно увидеть со стороны.

Может, потренируемся описать какой-то эпизод в трех ключах? Думаю, интересно будет:)

А мне в связи с этим вспоминается "Голова профессора Доуэля". Вы, конечно, знаете кем и при каких обстоятельствах она была написана. Беляев дал разных персонажей в одной ситуации - без тел. И вспомните, как разительно отличалось их поведение ( их голов )в этом случае. Писать же здоровому человеку об инвалиде я считаю не вполне корректно, если только он сам не находился длительное время рядом с ним. Для меня вообще выбор темы самый значительный акт в творчестве. С ней можно элементарно не справиться. Чем профессиональнее писатель, тем c меньшим числом тем он работает. Нет? Обобщать можно далеко не всех. У начинающих авторов чаще встречается упрощение персонажей, чем их обобщение. Поэтому реализм, лично для меня, это пока сложно.

Заметила ещё одну особенность, грубо говоря - дурацкую привычку у многих авторов, а именно (не знаю осознанно это происходит или нет), - часто совершенно разных своих персонажей, в совершенно разных рассказах авторы наделяют одинаковыми привычками - например,персонаж обязательно говорит крылатые фразы, пьёт баночное пиво и стреляет сигаретку в метро (условно) Утрирую, конечно, но зачастую и прям так бывает. Со стороны это отлично заметно, особенно когда прочитал порядка десяти рассказов у автора... Как с этим бороться? Читала где-то, что иногда писатели составляют "план" привычек героя и "внешний портрет" до обрисовки сюжета... потом прикидывают есть ли повторы в этом отношении с другими собственными произведениями и вносят поправки. Вариант? Вариант.

Про маргинальных персонажей. Когда-то давно я прочитала миниатюрку Владимира Борисова "Звон" (vladimir58), там всего три абзаца, но как здорово на мой взгляд решена сюжетом проблема маргинальности, лично мне не показалось, что там есть переход за грани излишнего психологизма (надо его попросить, чтоб он здесь её опубликовал, заодно интересно узнать ваше мнение на этот счет уже на конкретном примере)

Типичность персонажей для автора - проблема, и повторение мотивов, поступков, даже черт тоже связано с темой, в которой пишет автор. Взять произведения в жанрах мистики и фантастики, где сложилось множество шаблонов.

vaffanculo!, делать наброски и схемы - вариант. У меня так: придумываю ситуацию (конфликт), потом появляются персонажи. Обычно от того, как они себя ведут (вели бы) - развивается сюжет. Правда, это в идеале. На практике чаще тема (идея) управляет развитием событий.

Разобрать на примере было бы интересно.
Я уже писала о том, чтоб самим поэкспериментировать с психологизмом.

Типичность персонажей для автора - проблема, и повторение мотивов, поступков, даже черт тоже связано с темой, в которой пишет автор.
В. И. Ульянов (Ленин) полностью согласен. Сам этим страдаю, ну ты в курсе:) и как не стараюсь уйти, или придумать что-то новое, всё равно почти все мои персонажи, в принципе, можно разложить на три, ну максимум на четыре группы.
А я сначала всегда придумываю место действия, а уже потом появляется ситуация, герои и всё остальное

а вот и "Звон", здесь по ссылке две миниатюрки, но я вела речь о первой:

/libro/read.text-31319.xml

Излишнего психологизма не заметила в Звоне, зато есть иной ход: Девочка внимательно смотрела в лицо попрошайки, пытаясь по губам понять, что же все-таки та сказала, а она, грязно выругавшись крикнула , ударив немую по руке-“ Я же тебе русским языком говорю, я мелочь не беру, коза жадная.”
Переход к косвенному психологизму, как кульминация. Мысли лаконичны, нет повторов, нагнетания, всего в меру.

В. И. Ульянов (Ленин), ты в своем посте №4 забыла про диалоги. Речь - тоже весьма удобный инструмент "разукрашивания" (о боже!) персонажа. Правда, пользоваться им гораздо труднее:
- надо знать акцент, или придумать его самому, если география вымышленна
- можно умышленно унифицировать речь персонажей, или же наоборот - довести разнообразие до безумия
- речь персонажей должна меняться, когда они попадают в стрессовые или нехарактерные ситуации, но не кардинально, а в четко выстроенных ньюансах, вербальный стержень должен сохраняться
- каждый жизненный опыт, каждая его единица приводит к обогащения языка: фильм посмотрел - плюс пара фраз, отсидел - еще плюс куча речевых особенностей и т.д. Тут главное не увлечься и понять - о каких опытах твоего персонажа ты хочешь рассказать, а какие только утяжелят повестовование.

Сам я предпочитаю чаще всего пользоваться ощущениями, ибо они не врут. Речь лжет, привычки - вводят в заблуждение, в дневниках вообще зачастую сплошная ложь и приукрашивание (те, кто их пишут регулярно, знают о чем я - соблазн солгать самому себе очень силен, правда, в прозе можно и на этом сыграть). А вот ощущения - нееет...

Ну так речь персонажа - в диалогах и видна. Не об авторской же.

Хрестоматийная фраза Флобера, "мадам Бовари - это я"
Всех персонажей мы творим из себя, больше просто не из чего.
Я всегда иду от ситуации, как уже много раз отмечалось, все мои сюжеты - банальное BDSM, собственно с этого я и начала на амерском сайте, два года ж писала только на английском, потом захотелось вот странного, вспомнить родной язык...
А потом пытаюсь вставить себя в эту абсолютно ненормальную ситуации, как бы сыграть, представить, каким было бы наиболее естественное поведение человека в ней.
Для любого персонажа я придумываю всю биографию, от рождения, очень увлекательное занятие, кстати.

Но -

- Именно то, что наиболее естественно, - заметил Бол-Кунац, - менее
всего подобает человеку. (с)

То есть, после идёт девиация, отклонение от "типичного представителя"
Именно на этом я, видимо, и теряю, обычный упрёк - "не верю", "не бывает так".
Так что, вряд ли удастся мне стать объективным историком своего класса и своей эпохи...

"Именно на этом я, видимо, и теряю, обычный упрёк - "не верю", "не бывает так"

А я вот как раз хотела сказать об обратном, что часто придумывая необычного персонажа, мы его "засовываем" в обстановку с вполне обычными людьми, и наблюдаем как автор за ним, что он будет делать в рассказе, то есть проводим опыт в своем произведении, загоняя "скорпиона в банку", но... как раз в этом случае больше недоверия читательского, потому что уж точно каждый читатель примерит ситуацию к себе, как он поведет себя с этим нестандартным типом, оказавшись в одной ситуации... К "странным" типажам всегда больше нареканий, потому что нет единого образца, а вот характерных типажей нам уже создали классики, разжевали можно сказать внутренний мир каждого лавочника, чиновника и рабочего...что называется "бери и пользуй"

vaffanculo!, странного персонажа еще надо уметь создать. А если создать, то доказать, что он не такой уж обычный. Если получится создать и доказать, то читать поверит в возможность такого поведения.

В. И. Ульянов (Ленин), конечно сложно, сетевым авторам редко под силу.

не могу не выложить кусочек из Лео Мулена (кладезь просто):
"я процитирую строки письма доминиканца, которому посвящена моя книга. Он приводит в пример прежде всего слова настоятеля траппистов:

"Аббатство напоминает оркестр, и в нем есть все: скрипки, которые звучат согласно, духовые инструменты, внезапно вторгающиеся в общую мелодию; есть саксофон, а в углу кто-нибудь из младших держит музыкальный треугольник, спрашивая, зачем он нужен... В аббатстве есть свой лентяй, брюзга, аккуратист, рассеянный, усердный в благочестии, готовый обманываться, льстец, ученый, на все руки мастер, энтузиаст (несколько наивный, даже простачок, но такой славный), нытик. Есть трудный монах, нуждающийся в том, чтобы им занимались отдельно, и который под разными предлогами идет к Полю или Жаку "пообщаться". Есть свой ворчун, необычайно услужливый; есть самый преданный и самый неумелый, огорчающийся, когда у него не просят помощи; есть такой, который считает себя психом, и это вынужден терпеть отец-настоятель во избежание худшего, и этот псих едва ли служит общему благу; есть юный певчий (с красивым голосом), которому еще предстоит подавить в себе плохо сдерживаемое желание власти... Есть неисправимый отстающий, есть вспыльчивый, есть вечно надутый... Случаются недоразумения, а иногда в тиши дух тьмы нашептывает, что отец такой-то пожелал вас. Есть тот, кто негодует по поводу всего, что выходит за пределы нормы, и слишком явно выражает свое негодование. Есть тот, кто ("с добрыми намерениями") прячет какой-нибудь инструмент или книгу, чтобы пользоваться ими самому. Есть растяпа, который ничего не кладет на место".

Дени де Сен-Дени, хороший пример внешнего психологизма.

Прошу прощения за длинную цитату - по моему, отличный пример для пункта 1?

"Талызину иногда хотелось быть настоящим политическим деятелем. В молодости он мечтал об этом. Он и теперь находил необходимым читать разные политические сочинения, хотя они утомляли его и наводили на него скуку: во всякую эпоху есть книги, которые нисколько не интересны громадному большинству образованных людей и которые тем не менее почти всеми читаются; не читавшие их стыдятся этого и делают вид, что читали. От политических деятелей Талызина отталкивали их сухость и нетерпимость. "Надо родиться с особой узкостью души для этого дела", – утешая себя, думал он. Как все люди, внутренне презирающие политику и политиков, Талызин старался презирать их откуда-то сверху; но откуда именно, он не знал сам. По-настоящему он любил веселых, благодушных, остроумных, независимых людей, никому не делающих зла, но умеющих, за бутылкой вина, пошутить довольно едко, отпустить в прозе, а то и в стихах колкую эпиграмму. Таких людей было немало. Талызин знал, однако, что ему, как человеку новых взглядов, следовало бы держаться своих единомышленников, а к людям, враждебным новым взглядам, относиться с насмешкой, даже с презрением, иногда и с ненавистью. Однако он с противниками нередко чувствовал себя гораздо лучше, чем с единомышленниками. Тон противников, благодушно подшучивавших над его взглядами (он так же благодушно отшучивался), обычно не раздражал Талызина, разве только уж кто-нибудь не совсем шутливо высказывал нечто ни с чем не сообразное, вроде того, что нужно бы запретить все книги или что либералистов следовало бы перевешать, – тогда Талызин вспыхивал и говорил резкости. Но это случалось нечасто. В среде же своих единомышленников он порою испытывал скуку и досаду от какой-то круговой поруки, которая, как он чувствовал, раз навсегда установилась между ними, – они все словно подмигивали вечно друг другу. Талызин не на словах, а по-настоящему верил, что правда была на их стороне. К новым идеям он примкнул совершенно искренне, не из желания пооригинальничать ими в аристократическом кругу. Но себя переменить Талызин не мог. Он читал Вольтера и, как все (даже противники), восхищался его стилем и остроумием. Но в глубине души Талызин сознавал, что ни он сам, ни девять десятых образованных русских людей не могли бы отличить стиль Вольтера от стиля другого французского писателя. Блеск вольтеровского остроумия тоже несколько утомлял Талызина – в чем он никогда не решился бы признаться. Про себя он знал, что ему гораздо больше удовольствия доставляли едкие шуточки гетмана Кирилла Разумовского или юмор Александра Андреевича Безбородко в те, в последнее время его жизни все более редкие, минуты, когда старый канцлер оживлялся за бутылкою вина. Талызин, конечно, не думал, что Безберодко или Разумовский остроумнее Вольтера (он знал, что этакое и сказать невозможно, – даже враги бы рассмеялись: Вольтер был Вольтер). Но Безбородко и Разумовский, со свойственным им природным умом, живостью, юмором, говорили о том, что было близко и знакомо Талызину. Самые же прославленные остроты и шутки Вольтера в большинстве относились к предметам, совершенно Талызина не интересовавшим. Он не всегда и понимал, что, собственно, могла бы означать символически Кунигунда и как именно следует толковать "Ecrasez l'in?fme" . Ни до какой Кунигунды Талызину не было ни малейшего дела, к формуле "Ecrasez I'inf?me" он сочувствия не испытывал и сомневался, чтобы венерическая болезнь Панглосса могла способствовать опровержению Лейбницевой философии. По обязанности свободомыслящего человека Талызин прочел и Гольбаха, и Ламетри. Но эти философы уж никакого удовольствия не доставляли. От "Systeme de la Nature" оставался даже весьма неприятный осадок, как от невкусного блюда, которое, в чужом доме, надо было есть и похваливать, чтобы не обидеть хозяина. Талызин говорил, что в материалистической философии есть доля правды (хотя сам чувствовал, что доли правды быть не могло: в "Systeme de la Nature" или все было правдой, или все было вздором). Однако в церкви всякий раз, как он слышал "Со святыми упокой", у него на глазах выступали слезы. Он в масонстве видел тот компромисс свободомыслия с верой, который допускался просвещенными людьми. Многое другое в учении парижских философов было еще более чуждо Талызину. Они называли себя гражданами мира; Вольтер поздравлял Фридриха II с военными неудачами французов. Талызин же был ревностным патриотом, гордился Суворовым как национальным сокровищем и страстно любил свой Преображенский полк. Все относившееся к полку он любил так, как любил те красивые вещи, которые собрал в своей квартире. Он считал свой полк лучшим полком в мире и испытывал хоть и легкое и быстро проходившее, но несомненное чувство досады, когда при нем особенно горячо расхваливали семеновцев, конногвардейцев или кавалергардов. Вслед за французскими энциклопедистами Талызин искренне верил в то, что люди равны и должны быть равны между собою. Но ему было приятно, что род его восходил к 15 веку. Он подшучивал над первым своим предком, Мурзой-Кучук-Тагай Ильдызом, выехавшим из Орды к князю Василию Васильевичу, – а втайне немного сожалел, что не был Рюриковичем, и утешался тем, что через Одоевских и Лобановых все же был сродни Рюрику, а через Куракиных Гедимину. Родословное дерево, заказанное его дедом домашнему художнику, висело у Талызина не в кабинете и не в зале, как у многих других, а в отдаленной комнате дома. Но он, случалось, водил в эту комнату приятелей и хоть шутливо пояснял, что "не на чердак же было прятать сие произведение искусства", однако знал свое дерево наизусть и о предках весело рассказывал разные истории, из которых выходило, что предки эти были хоть отнюдь не вольтерьянцы, но в общем славные люди. Талызин вообще любил генеалогию и в английских порядках высоко ценил палату лордов. В его раздражение против престола отчасти входило и то, что у власти обычно находились не очень родовитые люди. Немецкую знать он недолюбливал, и ему не пришло бы в голову признать, например, Палена равным по происхождению Рюриковичам, хотя род Паленов восходил к комтурам Тевтонского ордена. В масонских ложах Талызин неизменно отстаивал демократические взгляды и стоял за свободный доступ в ложи для людей всех сословий. Только крепостных принимать было невозможно: Талызин чувствовал, что их появление внесло бы в работу лож нестерпимую фальшь. Он поддерживал в масонстве оппозицию престолу. Люди, имевшие слишком много власти, – в частности власти над ним самим, – его немного раздражали еще со школьных времен (он учился в Германии). Это, вместе с природной независимостью характера, было главным источником свободомыслия Талызина. Но втайне он гордился многим в царствовавшей династии, даже тем, чем ему, по его взглядам, гордиться не приходилось: ее блеском, роскошью двора, двумя тысячами лошадей в царских конюшнях. Талызин понимал, что без монархии Преображенский полк невозможен да и теряет всякий смысл. Он чувствовал, что и дворцовый переворот может принести вред полку. "Но как нам выполнять военный долг в это ужасное время, при его системе, где все держится палкой?" – говорил он себе и другим. В глубине души Талызин не был убежден в том, что можно без палки поддерживать военную дисциплину, и старался вовсе не думать об этом предмете, отдавая возможно меньше времени строевой службе. В минуты полной откровенности с самим собой Талызин чувствовал, что он прежде всего знатный барин, знаток искусства, признанный в свете законодатель внешних приличий и правил поведения. С этой основной линией его жизни не вполне отчетливо, но твердо слилось масонство. Все же прочее было случайное и наносное. Порою он себя спрашивал, не принадлежит ли к наносному и его участие в заговоре. Многое из того, что делал – особенно в последние дни – Пален, явно не соответствовало характеру Талызина, всем его привычкам и мыслям. Теперь развязка приближалась, и он становился все мрачнее. Как громадное большинство людей, сделавших военную карьеру в России, Талызин был храбр: в том, смутном, смешанном, очень тягостном чувстве, которое он испытывал, думая о близящейся развязке заговора, нерешительность, неуверенность и некоторая брезгливость преобладали над страхом. Долг гражданина, доводы рассудка предписывали ему принять участие в заговоре против безумного царя. Но Талызин все яснее чувствовал, что не его это было дело. Он не был республиканцем, как не был, собственно, и конституционалистом. Он был благородный, образованный, образцово порядочный русский барин, с наклонностями свободомыслия и оппозиционности. В нем было все то лучшее, что было в течение последнего века у русской аристократии, – и у той, что находилась у власти, и в особенности у той, которая власти чуждалась, а занималась хозяйством, философией, искусством, масонством, позднее земской службой и немного революцией."

(с) Марк Алданов, "Заговор"

Генератор биографии персонажа

http://aeterna.ru/ftell.php?link=ftells:821