Обстановка, как всегда, самая банальная, слегка пугающая, как бы самозакрывающаяся из-за сквозняка дверь: пара-тройка чашек (все равно никто бы не стал их считать), чайничек, но не с чаечком, а с мате, по случаю отстутствия лучшего исполнителя роли символа обыденности, плед, отсвечивающий черным в просвет между тучами, тишина, обязывающая говорить или молчать, но не ничего-не-делать сбоку от жестяного конька крыши, который, в свою очередь, был границей мира или прямой на плоскости, - в зависимости от личных предпочтений или собственного восприятия мира теми, кто оживлял покатую структуру крыши своим наличием на ней, ногами, спускающимися в пропасть четвертого этажа, боязнью прогреметь, протопав поверх голов жильцов, еще чем-то незримым, вроде молчаливых диалогов или привычки искать жизнь там, где только небо и солнце, и крышевая жесть, и слова в пустоту и одновременно всем присутствующим, вроде:

- Подлей чая или что у тебя в этом глиняном сосуде, - сказал Мишель, чтобы что-то сказать или с целью жевать чаинки, запивая их попутно кисло-сладко-желто-зеленым.

- Ты сам не знаешь, чего хочешь, а меня, заметь, просишь о чем-то конкретном, но как я тебя отправлю долить воды, когда мате закончится, не идти же мне самому. - Этьен, как всегда, был до поросячьего визга рад видеть гостей, ведь теперь у него был выбор между разговором в воздух и курением в потолок.

- Ну тебя, лучше сам пойду, - отреагировал Мишель. - И, раз уж заговорили об этом, странно с моей стороны было бы уподобляться голубю и слетать с крыши с надеждой приземлиться на этаже втором-третьем: мало того, чято у меня нет крыльев, так еще и мозги в голове есть, ведь у тебя я получу гораздо больше, чем сможет предложить хозяйка той квартиры, если, of course, ей удастся меня вытащить из остатка этой квадратной пропасти.

Этьен, как всегда, опередил Мишеля, ведь там, где Мишель лишь пьет мате вместо обещанного чаечка, Этьен проводит долгие безлунные вечера за разглядыванием потолка или что там его заменяет на крыше; еще он в потемках обследует квартал, собирая негативные отзывы снизу, но идет не по улицам, как всякий нормальный, а по реальности более высокого уровня, где нет рекламных вывесок, ведь их не разглядеть снизу, и фонарных столбов, отслеживающих путь идущего.

- Да, тебе больше нечего здесь желать, раз твои прихоти ограничиваются мате и сигаретами, - выдавил Этьен и скрылся в окне своей мансарды, а Мишель последовал за ним, чтобы на пару перебить всю посуду и выудить в итоге термос с горячей водой.

Мне было непонятно, чему противостоят эти двое, раз для них все определено и понятно, и я высказал это, чтобы не прикрывать свое молчание курением или отсеиванием чаинок из напитка.

- Неплохо бы выяснить, - replied Соня, - но знаешь, так лень, хотя плед и намочит скоро меня снизу, я не буду вставать, это будет как забраться на ту стену, вот, посмотри, она желтая и светится.

Она желтая. Она отвесная, то есть перпендикулярная в своей прямоте, обращенной к соднцу, или что там замещает его сейчас; высота двухэтажного дома там, откуда видны только крыши, до самого горизонта крыши...

- Смотрю... (только крыши, и птицы, и ширма облака, что скрывает переодевающееся солнце)

Наши слова - отражение ветра на тростнике, а сейчас тишь да гладь, и только поют цикады, коим имя - Этьен да Мишель, да старуха на балконе расвешивает белье, кстати, как это балкон не обрушивается под ее весом.

Соня встала и пошла кругами, обступая плед со всех сторон, плед и - соответственно - меня, бормоча что-то то ли усталости, то ли от желания говорить, почему эти двое до сих пор не вернулись, чайник вскипает гораздо быстрее, чем ты можешь себе представить, и веришь дробь нет, сейчас появится закатное солнце, а там где оно (ведь никто не взял с собой часов, никто никогда их не берет с собой на крышу), там и конец веселья, потому что нам здесь можно покуда светло...

- Господи, как гремит эта крыша, не могла бы ты потише, Соня, а то сюда сбежится весь квартал и начнет показывать на нас пальцем.

- Ничего, скоро станет темно, и тебе придется спуститься, а ты так и не дождешься, пока эти двое заварят мате, впрочем, в твоей чашке еще что-то осталось, не мог бы, Ролан...

- Конечно же, Соня.

И теперь она пьет мате, чтобы сесть, чтобы облокотиться на конек крыши или на меня, что может быть одним и тем же в ее понимании, да и будет, и теперь она будет курить свои сигареты, покуда. Воздух не станет неприницаемым и серым.

Однако, это ощущение, которое возникло в прошлый раз при просмотре дерева в парке, останется со мной, я унесу его туда, где не будет Этьена с его клочками бумаги и архитекторским пылом(он уже подумать забыл о мате и ныне они с Мишелем учат наизусть плоды безветренной ночи); мое ощущение периодически возникает в голове каждого, только в голове, ибо на меня влияют голуби на доме напротив, где кто-то рассыпал семечки, на кого-то облака, а на Соню, по-видимому, дождик, и теперь она томится бездельем, и ворчит, и придется отобрать у нее свою чашку, не одна она в этом мире сейчас хочет пить.

Ладно, Соня, я спущусь, чтобы не теребить твою ушедшую радость, я унесу домой эту беззвучную картину, беззвучную - ведь сюда не долетает запах машин, я вернусь не раньше, чем начну забывать.