Да нет, эт я приврал, конечно. Обычные были у неё глаза. Я и цвета-то их не помню. Да и девушка была — вполне так себе: с немного лошадиным лицом, слишком крупными мочками и к тому же выше меня.

У меня как раз шёл постбракоразводный процесс — моя дражайшая решила нашему сыну фамилию сменить.

Зачем?! Ну чем ему мешает моя фамилия? Не с дуба ж рухнула… Вот будет у тебя кто-нибудь другой. Придёт ко мне с бутылкой. Посидим. Может, и подерёмся — нормальное дело, мужики же — не вибраторы рифлёные… с ароматами банана… Да выводите, выводите!.. Вы и так уж всё тут порешили — за сто лет до рождества Христова. Ну, посидим… даст Бог — не подерёмся… Но пусть, пусть он мне докажет, что мой сын ему нужен! Пусть докажет!!.. А так… эт я и сам умею — вон какого пацана сварганил.

Суд выслушал и отвердичил:

— Им жить…

— Ну ты, фата немятая! Ей жить — её проблемы. Зачем же пацана-то отца лишать?..

В общем, я там наговорил, конечно, лишнего… И рванул на Квадрат. А куда ещё? Не в кабак же, не по бабам в таком ощипе шлындраться. Нет, если б была бы какая-нибудь постоянная, то, может… Да я ж с дурна ума за все семь лет ни разу изменить не удосужился. А тут еще — до кучи — мобильник потерял. Чёрт его знает, где посеял. До суда вроде бы был. То бы созвонился с кем ни то. А так один выход — Квадрат. Приезжаю — моих нет никого. Ну, кофе взял, не помню — сто иль сколько — коньяку. Хотя, конечно, мне бы лучше водки до упора, но это ж с кем-то надо. Стою, курю.

Впрочем, это даже хорошо, что никого из моих не было: последнее дело — пьяные мужские сопли, а своих я и так за развод достал. И вообще мне бы сейчас самое то на каком-нибудь необитаемом острове оказаться или в самом что ни на есть медвежьем углу, что бы никого не видеть, ни с кем не встречаться.

И тут мой взгляд набрёл на неё.

Даже не то, чтобы набрёл, а как-то… зацепился, что ли… тоже не то. Такое, наверно, у всех случалось, когда осенью вдруг резко похолодает, а ты идешь, одетый не по погоде, озноб охватывает, но вдруг повеет теплом из какой-нибудь открытой двери, и невольно приостановишься, обернёшься, и как-то даже вроде и самому теплее станет…

Так и с этой девушкой. Я же совсем не рассматривал стоящих в округе, а выглядывал лица своих друзей, да решал: то ли все-таки напиться в ежливом одиночестве, то ли в парк ломануться, в бомжовско-синюшные закутки, чтоб материться в полный голос. Земля ж, природа — она такая, она всё лечит, а сейчас вон какой листопад!.. Или — ещё третий вариант — направиться в «гости к деду Морозу». Правда, это только называется так красиво, а вообще-то — обычная поездка на речном трамвайчике, курсирующим между Волгоградом и Краснослободском, что на другом берегу Волги.

Это спасение мы с Ником открыли. Как-то было нам обоим уж слишком по особенному погано на душе, и, казалось, нам нету места на земле — вот и сели мы на этот самый на трамвайчик, чтобы и из знакомых никто случайно не набрёл, и поболтать можно было, и никакая милиция не придиралась, что мы пиво хлещем. И так замечательно нам тогда помолчалось. То есть нет, мы и говорили, конечно, тоже, но в основном молчали. Этот простор Волжский, вода, ровный рокот мотора под ногами… Всё наносное, мелочное с души облетало, как те же листья с этих вот деревьев… В Краснослободске к нам подошёл матрос: выходите, мол. Угостили пивом. «Ладно, сидите, только окурки на палубу не бросайте.» Показали банку для бычков, угостили еще, он и махнул рукой: сидите, дескать, сколько хотите, а если что — вы билеты мне сдали. Двадцать минут туда, двадцать — обратно, и через каждые сорок минут — полная возможность выйти на берег и оказаться на Квадрате. И катались мы с Ником пока не замерзли так, что стало трудно сигаретой в рот попадать. Вот поэтому мы и назвали эти прогулки на речном трамвайчике «поездкой в гости к деду Морозу».

Одна беда — «в гости к деду Морозу» однорыльственно никак нельзя, совсем нельзя…

Нет, я понимаю, конечно, — мне девчонки объясняли — когда ребёнок с матерью на одной фамилии, тогда всё проще: что в детский садик устроиться, в школу или хотя бы просто поехать куда-нибудь вдвоём — никаких тебе заморочек, а когда на разных — одними справками замордуют до потери всякой сознательности… Вот ещё тоже… Ну какая разница тем работникам садика, школы или гостиницы, да вообще всему этому государству проклятому, на какой фамилии ребёнок?!.. Написано «отец» — так он и в Африке будет отец, и никто другой отцом уже не станет. Отчимом — да, пусть самым замечательным отчимом, который и родному отцу сто очков форы даст, но ведь отчимом, а не отцом. А так… а так из нас уже с малолетства делают не помнящих родства. Главное, чтоб было с кого алименты брать. Мавр сделал своё дело — с него нужно лишь платить: а чтоб другой раз неповадно было.

И тут как будто лучик солнца по мне пробежался.

Я даже не сразу понял, что произошло. Ну, стою себе, стою, сигареткой попыхиваю, кофе с коньяком потягиваю, глазами туда-сюда шмыгаю да матерюсь про себя в полный крик. А тут такой вдруг солнечный зайчик…

И я — как в том случае с теплом из приоткрытой двери — невольно споткнулся в своей внутренней баталии, оглянулся на мир этот…

Да вон она стоит!.. Девушка как девушка… Ничего примечательного. Лицо лошадиное. Тонкое, правда, как у арабской кобылки. И лишь глаза… Точнее — взгляд…

Счастливый? Не знаю, не знаю… Счастье-то вполне эгоистично. Сколько я этих пресловутых счастливых женских глаз перевидал… Так что практически безошибочно могу читать по ним историю любви.

Вот она еще только почувствовала «укол» своих чувств… Не смейтесь, не смейтесь! Чувства — их ведь не всегда же действительно испытывают. Порой придумывают: а что?! вон у всех, у всех же что-нибудь, да уже есть, а я — что, голее их что ль стрижена?.. и по телеку всё время показывают… И вот она понапридумывает себе семь вёрст до небес и всё — бархатом. И со своею с клешнею ввысь — за всеми прочими конями, навстречу принцу в белых штанах. И глазенки-то у неё горят, и губёшки в шёпоте горячем заплетаются... Только огонёк этот — как сверкание девчоночьих «секретов»: выкопают они ямочку где-нибудь в дальнем углу двора, уложат её разноцветной фольгой, стёклышком сверху прикроют да землей и засыпят. А потом ходят мелкими стайками от одного «секрета» к другому, грязь сверху присгребут и хвастаются друг другу: о! какое у меня сокровище… А там сокровища-то этого — старая одноглазая кошка в засушливый год и то больше наплачет. Вот и с «чувствами» с этими: понапридумает себе, понапридумает и — делится секретами с подругами. Глазёнки вроде бы горят, а сама же первая себе и не верит. Когда же любовь лишь опахнет её своим крылом, глаза действительно загораются, загораются восторгом, испугом, неверием: неужели?!.. неужели и она — такая же, как все, неужели и с ней Это может случиться? А на подружек уже поглядывает с настороженностью, некоторым отчуждением даже: ну как же, как же?!.. они же ей не поверят — ведь она столько раз всё это только выдумывала… Но с особой тщательностью — хотя и невольно, подсознательно — она избегает всех, у кого какие-нибудь трудности, неурядицы: а вдруг это заразно? А ведь у неё — уж у кого, у кого, а у неё-то всенепременно! — всё должно быть нелепо, смешно, безрассудно, безумно — волшебно! Зато с особым вниманием опекает тех, у кого всё складывается замечательно: она же должна ничего не упустить в этой жизни, а вдруг по незнанию чего-нибудь да не догонит?..

А вот и первое свидание… Она парит! И каждый её шаг — прикосновение пальчиков феи к цветку лотоса. Она готова облагодетельствовать всех, всех вокруг. Да что там мелочиться — мир! весь мир, каждого в отдельности, по кучкам и скопом. Но как же, как же она их всех боится и даже ненавидит, потому что каждый — каждый! — стремится ей всё испортить…

Но, наконец, и… извините, первый раз. И тут уж, извините, у каждой — своё: испуг, недоумение, опустошенность, даже ошарашенность… но у каждой, у каждой в той или иной мере присутствует восторг… восторг и гордость повелительницы, владычицы (тут явно не хватает «т»: для полного выражения чувств, должна быть «владытчица»: добыла и владею) — ведь это только из древне-мрачных времён, когда мужчины слишком много о себе мнили, дошло до нас выражение «он ею овладел», на самом деле уж кто-кто, а женщины-то точно знают, кто кем здесь владеет. А вот погодите, она еще и ребёнка родит!..

М-да, неважный из меня романтик. Быть может, поэтому моя Дражайшая со мной и развелась?..

Кстати, да! А уж не в интересном ли она положении, эта самая девушка? Да нет, не похоже… У беременных как бы появляется третье ухо и третий глаз, и всё — туда, внутрь, к новой жизни. Даже по кошке заметно, когда она понесла: сразу и грация, мягкость особая появляется. Она и живет здесь, снаружи, не в полную силу, не с распахнутыми руками… или лапами. И ко всему прислушивается, присматривается она тоже несколько со стороны, словно из параллельного мира. Эта девушка тоже не совсем здесь, но всё же второго мира, — как бы это сказать?… — иного мира в ней, в её взгляде, в едва заметной улыбке не проскальзывает.

Скорей, иного измерения.

Знаете, бывает летом так, что долго-долго нет дождей. И всё уже становится мертвенно-серого цвета. И асфальт не отличишь от степи, и от грядок мотыга отлетает, точно от асфальта. И лишь одна надежда в душе теплится: скорей бы сдохнуть.

А тут вдруг дождь обложной зайдёт — дня на три.

И вымокшая пыль на асфальте чавкает. И по степи скользишь и падаешь, как по грязному асфальту. И всё полнится отвратным запахом мокрой пыли и застаревшего пота. И даже на грибы, на шампиньоны нет никакой надежды, поскольку в наших краях за три дня дождей даже кошка не потрудится встать с налёжанного места.

Но вот кончились дожди.

И ты выходишь утром.

И земля пахнет небом.

И вконец осоловевшая кошка поднимает на тебя совсем уж блаженные, весенние глаза. И каждая травинка расправлена. И каждый листочек тебе улыбается. И то самое Солнце, что три дня назад с каждым своим лучиком посылало тебе контрольный выстрел в голову…

Но, впрочем, это — я отвлёкся…

Всё, всё, всё — объёмно, живо, отделено…

Есть такая песня:

«The shadow of your smile

When you have gone

Will color all my dreams

And light the dawn»

Я языков не знаю — мне ребята рассказали: там говорится про «тень твоей улыбки».

Свадьба у нас была в сентябре.

И я каждую ночь учился танцевать вальс. У нас у пивнухи всю ночь горит фонарь на столбе — такие отблески на листву кладёт!.. от луны не отличишь…

А потом мы поженились.

У меня сын родился.

Ладно, давайте, не будем об этом.

Во-о-от…

И морда у неё — лошадиная.

А пройдёт три дня дождей — и каждый листик, каждая травиночка проснётся, отделится ото всех…

Одним словом, я даже не заметил, когда появился Ник.

Подошёл, спросил: «Ну? Как?»

— Пойдём, напьёмся!..

Ещё я её зимой видал.

Вот говорят «опрокинутые глаза»… Вы можете себе это представить? объяснить?

Вот и я — не в состоянии.

А у неё были именно такие глаза.

А в конце этого мая Ник ко мне на Квадрате подходит, спрашивает: «Ты — чего?!..»

А я ему отвечаю: «Тс-с-с! Вон, гляди! Девушка с глазами, типа, солнце…»