Здравствуй!

Пожалуй, я даже не помню, сколько прошло лет, зим, вёсен с того момента, когда мы говорили впервые. У кого-то на веранде, в летних сумерках, кутаясь в пледы.

Ты всё ещё пахла морем, ливнем, поймавшим тебя на пляже, латте из кафе напротив, ветром.

Ты всегда пахла ветром. Той пронзительной свежестью, от которой нестерпимо хотелось бежать, прыгать с пирса, нырять, дышать потом песком и илом, солнцем, горячим и обжигающим.

Помнишь?

Мы сидели спинами, каждая себе.

Где-то вдали ещё шла гроза, небо вспыхивало пожаром, недовольно урчало, точно разбуженное, затихало, успокаивалось, молчало до следующего раза, до следующей вспышки. Проваливалось, ухало, обнажая горящие зигзаги, и опять умолкало.

Как будто время останавливалось. На час или два. Кто-то невидимый переводил стрелки, перестраивал часовой механизм, нанизывал на шнурок новые бусины-минуты, часы, дни, недели, года. Помнишь?

Я всегда хотела тебе рассказать. Рассказать, что было до тебя. До того самого важного момента, когда ты появилась. Июльская, вечерняя, пахнущая морем и ветром. Может быть, даже латте, того, из кафе напротив, или вишнями из соседского сада, или дождём, июльским ливнем насквозь, или грозой, внезапной молнией и оглушающим раскатом грома.

Я расскажу.

Потому что каждое моё утро пахнет лавандой. С того самого первого утра.

Наволочка цветастая. Весенняя. Отпечаток солнца на большом красном маке. Под одеялом песня. В утренних сумерках мелькает хвост Лиса. Вижу, уселся на пороге, умывается шершавым языком, потягивается.

- Если любят, не уезжают, да? – выглядываю из-под одеяла.

Лис подходит поближе, утыкается теплым лбом в мою ладонь.

- Конечно, не уезжают,- продолжаю. - Это все знают. Кроме меня, да?

- Узнать можно только те вещи, которые приручишь, — Лис садится на ковёр. - Вряд ли любовь можно приручить.

- Я не принц,- переворачиваюсь на другой бок.

***

Лис не верил. Он никогда не верил.

Но та осень встречала меня полупустой Ратушной площадью. Сонными прохожими, скрипнувшей дверью французского «Монмартра», который открывался ровно в семь. Девушки - официантки выносили два летних столика прямо на тротуар. Весело переговариваясь, расставляли стулья.

Утро пахло круассанами и кофе.

Шорох листьев у самых ног – осень, шаркая метлами дворников, чинно прогуливалась по скамейкам, смахивала паутину, капли дождя, туман. Мне кажется, я помнила всё это так, как будто осень была только вчера.

Лис семенил рядом. Иногда останавливался, ловил капли дождя, глотал серое облако тумана, весело перепрыгивал через лужи. Оглядывался, ждал, когда я подойду, чтобы вместе заглянуть в лужу-небо и пересчитать облака.

- Необязательно провожать! – сердилась. – Совсем необязательно.

- Но ты же принцесса вроде,- заглядывал в глаза.- А раз принцесса, терпи!

***

Кажется, что рассвет наступает сразу. Не брезжит, чуть приподнимаясь над морем, не дразнит, чуть вспыхивая где-то на самом краешке горизонта. А полыхает красным среди перины облаков, проваливается на мягком, выглядывает тысячами лучей-глаз, пронизывает насквозь, как ветер, хватает за окоченевшие пальцы, разматывает шарф.

- Не вернётся он, - огненный хвост Лиса мелькает где-то у самой воды. – Принцы они ненадёжные. Вечно сматываются куда-нибудь. Например, спасать мир.

Протягивает кофе - ванилин, корица - сам же окручивает флягу, нюхает, морщится, чихает даже, но пьёт. Жадно, большими глотками.

- Налить? – оборачивается. – Хороший виски.

Протягиваю ладонь.

Пью, как из чашки, почти, как Лис, большими глотками. Морщусь.

- Хочешь, мы поживём вместе, - сажусь на корточки у самых волн. – Будем спать вместе, и сны будут сниться одинаковые. Или даже один сон на двоих, если хочешь? Купим вторую подушку. У меня есть весенние наволочки.

- Я от этого принцем не стану,- усмехается. – Приручишь меня, и мы будем нужны друг другу. Не знала?

***

Солнце прыгает по кроватям, чашкам, устраивается на подушке. Прямо на красном маке.

- Как дома, да? – бабушка встречает меня с вязанием в руках. – Если бы не знала, что в больнице, думала бы, что опять домой приехала.

Целую её в морщинистую щёку, сажусь рядом, выкладываю на тумбочку апельсины и лоточки с обедом.

- Как ты тут?

Бабушка не отвечает, шёпотом считает свои петли. Шарф дырявый – сколько петель уже пропустила - но нарядный. Ярко красный, как закат в ветреный день. Я зачем-то помню все эти дни, недели, месяцы.

Для меня все дни, как вчера. Как те, когда бабушка пекла свои пироги с брусникой и выращивала в саду розы.

- Тут, как в раю,- шутил Принц, садясь на миниатюрную почти лавочку у тропинок. – И зачем ей всё это?

- Хочется быть нужной кому-то,- пожимала плечами. – Ты же нужен своему Лису.

- Он пластмассовый,- смеялся Принц. – Руки просто не доходят его выбросить.

Лис обиженно смотрел на нас огромными нарисованными глазами, усмехался, сворачивался в клубок и засыпал.

А бабушка кормила нас пирогами.

Мы спали потом на крошках, и пальцы до утра пахли брусникой. Может быть, нам даже снилась лесная поляна, залитая солнцем, или тот дом на берегу реки, у самой воды, на листьях жёлто-красного клёна.

- Поешь, ладно? – кормлю бабушку с ложечки.- Если не будешь есть, не сможешь вязать. И розы на зиму утеплить надо. Эта зима морозной будет. Они замёрзнуть могут.

У неё забрали зубные протезы ( или потеряли), щеки совсем ввалились, а верхняя губа болталась.

Она совсем не могла глотать, подолгу держала еду во рту, поворачивалась к окну, смотрела на заснеженные ветки, синиц. Вздыхала, каша медленно вытекала из уголка рта.

- Бабушка, глотай!- напоминала.

И она, вздрогнув, точно её напугали, морщилась и глотала, наконец.

- Ты придёшь ещё? – спрашивала.

- Конечно, приду. Куда же я от тебя денусь,- улыбалась. - Я люблю к тебе приходить.

И приходила. Каждую пятницу, субботу, воскресенье. Каждый понедельник, вторник и среду.

Только в четверг оставалась дома. Топила камин в большой комнате, укрывалась пледом, одеялом, подушками, дышала в свои весенние наволочки, вдыхала солнце, небо, ветер, туман.

В четверг я варила кофе в старомодной турке. Ловила солнечные лучи на чашке, на клубнике в миске, на носках, на скатерти.

Пряталась в красные маки подушки, не дышала, слышала, как Лис садиться поближе, тащит по полу стул, запрыгивает на плед, подсматривает в щелку, касается мокрым носом моей щеки.

- У меня была скучная жизнь,- шепчет. - Я ловил кур, а люди ловили меня. Держали в клетке на замке, но я всегда убегал. Вернее, всегда знал, как убежать, пока не стал игрушкой. Пока меня не подарили твоему принцу. Старая королева, бабушка принца, нашла меня в одном из магазинов. Там была куча игрушек, но она выбрала меня. У людей уже давно не хватало времени что-либо узнавать. Они покупали вещи готовыми в магазинах. Но ведь нет таких магазинов, где торговали бы

друзьями. Но я стал готовым другом. Я стал другом принца, стал различать его шаги среди тысячи других.

- Также как я,- отворачиваюсь, сворачиваюсь калачиком, упираюсь коленями в подбородок. – Я тоже узнаю его шаги среди тысячи других.

***

Когда он возвращался под утро.

Когда клал голову мне на колени.

Когда утро ещё не рассыпалось свежестью проснувшегося дня.

Когда ещё не шипел включенный чайник и не готова яичница.

Когда не ночь, не утро.

Когда молчали, расплываясь друг в друге, наполняя тела не собой, а ветром за окнами. Дождём, осенью или зимой даже, морем далёким, с шумом набегающих волн, небом, облаками в лужах, деревьями с голыми пальцами- сучьями.

Шумом и болью. Дыханием и множеством звёзд, ещё не успевших погаснуть, раскинутых по коже сверкающим рисунком.

Слова таяли снегом, застывали между пальцев, вытекали из уголков рта, остывали где-то под языком, катились по телу, по венам, оживали стоном где-то у виска, падали на пол, звонко разбиваясь и рассыпаясь.

Когда ты читал нас, как книгу, перелистывал страницу за страницей, молча шевелил губами, перечитывая, путался в пуговицах, шнурках и поясах, хохотал, когда фыркающий Лис убегал в соседнюю комнату.

Таял февралём, снегом, звенел капелью за стеклом, по подоконнику. Оставался стихами, витиеватыми строчками на коже, на ладонях, на запястьях.

Проваливался в одеяла, подушки, простыни, пульсировал где-то между щекой и ладонью, разрывался горячим и влажным, рассыпался солёными брызгами по губам и щекам, нависал тяжёлой грозовой тучей, вздрагивал последним длинным вдохом.

Становился неожиданно слабым и беспомощным, клал голову мне на колени и перечитывал нас, как книгу, большую и толстую. Заново.

Когда возвращался под утро.

***

Знаешь, как мы познакомились?

В дождь. Точно в такой же ливень, как в тот вечер, когда ты родилась.

Я поехала на экскурсию в замок. Замок был за городом, по средам приезжающим разрешалось пообедать в королевских покоях. Это входило в программу.

Устрицы и шампанское. Шампанское и устрицы.

День казался невыносимо длинным и дождливым.

Принц встретил меня уже поздним вечером, промокшую насквозь.

- Кажется, я отстала от своей группы!- пожаловалась.

Меня уложили на самой большой кровати, которая нашлась в его доме. Его тётушки долго таскали из комнат перины и матрасы, взбивали подушки, меняли простыни и пододеяльники.

И я лежала потом, задыхаясь, слушала, как за стенкой убирают со стола, как звенят тарелками и чашками, как переговариваются шёпотом, чтоб не разбудить, и проваливалась то ли в сон, то ли просто в ночь. Прохладную после грозы и душную от перин и подушек.

Скатывалась с горы, как на лыжах, летела навстречу задорному ветру. Оступалась, падала головой в снег, растеряв палки и лыжи.

И где-то над ухом хохотал тренер, его бабушка, тётушки в чопорных разноцветных шляпах.

И он - Принц- на краю обрыва или крыши- под ногами неумолкающий водопад, город. Звенящий и шумный.

Просыпаюсь.

Принц стоит у окна.

Под ногами нет ни водопада, ни города.

- Сколько времени? – щурюсь от яркого солнца прямо в глаза.

- Десять!- Принц не оборачивается.

- Я проспала рассвет,- сажусь на душной горе перин и матрасов.- Всю ночь не могла уснуть. Но мне приснился сон.

- Правда?- оглядывается. - Бабушка говорила, что тебе должно что-то присниться. Горошина, наверное? Ведь ты принцесса, да? Настоящая?

Как будто я знала его давным-давно.

Жила на страницах его сказок, историй, романов. Вчитывалась в нотные листы, звучала гитарой, песней, клавишами.

Отзывалась эхом, тем самым водопадом и шагами в городе. Вспыхивала молнией, раскатывалась по небу громом, и кто-то невидимый переводил стрелки, перестраивал часовой механизм, нанизывал на шнурок новые бусины-минуты, часы, дни, недели, года, чтоб запомнить.

***

Его бабушка курила трубку.

Надавливала табак пальцем, чиркала спичкой, едва слышно бранилась, когда она (вдруг!) гасла, зажигала вторую. Набирала полный рот ароматного дыма и, наконец, выдыхала, как будто взмахивала волшебной палочкой, заветное имя.

Александр.

Принца звали Александр.

И я разбивала это имя вдребезги, чтобы складывать потом по кусочкам, как пазлы. Подбирать по форме и цвету, сидеть подолгу над каждой буквой, закорючкой, временем.

Песочные часы нехотя пересыпались снова и снова, перекатывались каждой песчинкой, оседали где-то на дне меня, прятались.

Чтобы только не утро. Не день. Ночь.

Укрывалась за шторами, окнами. Ныряла в одеяла, подушки, на цветастые наволочки. Жалобно скулила, поджав хвост, выспрашивала, доверительно заглядывая в глаза.

- А что у тебя с моим мальчиком?

Кольца дыма оседают на полках и столах. Как будто касаются тела, души. Остаются в лёгких, смешиваются с кровью, ползут по венам, стучат в висках, в сердце.

- Он ведь лучше всех, правда?

- Конечно! – я не смотрю королеве в глаза. – Конечно, лучше.

Лучше прятаться в его ладонях, опускаться в них птицей и ветром, таять снегом, застывать между пальцев, вытекать из уголков рта, оставаться словом и стоном где-то под языком, катиться по телу, оживать горячим дыханием где-то у виска, падать на пол, звонко разбиваясь и рассыпаясь.

Не возвращаться на страницы его сказок, историй, романов. Не вчитываться в нотные листы, не звучать гитарой, саксофоном, песней, клавишами.

- Может быть, когда-нибудь его шалости и выйдут боком! – Лис поглядывает на меня исподтишка. – Неизвестно ещё, что лучше, спасать мир или приручить кого-нибудь навсегда.

***

Солнце обживается совсем рядом. Теперь каждое утро светит в глаза, нос, рот. Греет затылок.

Не спрятаться.

Окно навылет.

Приходиться дышать сиренью. Ставить фиолетовые гроздья в вазы, стаканы, кружки.

Складывать раскладушку, потому что солнце не помещается, слишком большое, весеннее, тёплое. Пружины прогнулись.

А потом весна закончится. Лужи высохнут. И на пляже опять вспыхнут разноцветные шары Луна парка, один за другим, как рождественская гирлянда.

- Как ты назовёшь девочку? – бабушка наконец-то не считает петли.

Шарф дырявый – сколько петель уже пропустила - но нарядный. Ярко красный, как закат в ветреный день.

- Назови Элли, хорошо?

Сегодня она не смотрит в окно. Не считает облака, не кивает соседкам. Она дышит солнцем и ест кашу.

- Пообещай мне!

***

И я зачем-то помню все эти дни, недели, месяцы.

Как бежали вместе по площади, неслись с толпой, прятались за баррикады. И снег таял уже не на подоконнике, а под ногами, расплывался в грязные лужи, обнажая чёрную плешь тротуаров.

Спотыкались о брошенные транспаранты, лозунги, надписи, рисунки. Скрывались за деревянными изгородями, топтались у костров, термосов, затыкали уши от грохота и лязга танковых гусениц.

- Мы больше не будем, правда? – Принц смотрел в прорези вязаной шапки. - Не будем прятаться, да? Никогда. Веришь?

Прятаться и скрываться, нырять в толпу, застывать ледяной глыбой, вытягиваться во весь рост- руки по швам- как перед камерой.

- И лет через двадцать не вспомним об этом, конечно. Заживём тихо и мирно. У нас будут дети и дом. Сад, как у бабушки. Ты хочешь?

Я дышу на окоченевшие пальцы. Обжигающие языки костра касаются ног.

И прямо навылет – дуло, не окно. Огромная зияющая дыра.

Как давно это было. Недели, месяцы. И снег таял уже не на подоконнике, а под ногами, расплываясь в грязные лужи.

- Просто всегда надо верить в лучшую жизнь,- Лис запрыгивает на гору досок .- И когда –нибудь ты, действительно, не вспомнишь… Совсем никогда. Пройдешь по своим улицам, площадям, скверам. Напьёшься прямо из фонтана, покормишь голубей, выпьешь кофе в « La Crêpe“. Ты не вспомнишь, как было страшно.

***

- Хорошо, что ты был,- шепчу Лису прямо в ухо. – Хорошо!

- А я ещё здесь,- запрыгивает на спинку дивана.

- Мы заберём его бабушку и будем жить втроём, пока принц не вернётся,- устраиваюсь среди подушек с чашкой чая. – Перенесём мебель, поставим кровать с электроприводом. Я видела в магазине. Бабушке удобно будет. Поможешь мне?

- А куда я денусь,- бурчит уже из-под одеяла. - Всё-таки она королева.

***

Вожусь потом с машинкой для набивки сигарет и трепетными пустыми гильзами. Бабушка всё ещё вяжет.

Шарф длиннющий. Дырявый, но яркий.

- Для твоей девочки, - она не поднимает глаз. – Зимой гулять пойдёте, не замёрзнет.

- Откуда ты знаешь? – сажусь к ней поближе. – Откуда знаешь, что девочка?

Она улыбается. Беззубым ртом, как бы про себя, будто не со мной разговаривает, а с кем-то ещё, мне невидимым.

- Чувствую,- отзывается, наконец. – У тебя будет девочка. Элли.

Конечно, Элли.

Разве может быть другая девочка?

И она будет таскать за собой плюшевого щенка и железного робота.

Скажет потом, что это дровосек и Тотошка.

Купит льва, пришьёт ему смелость и ловкость. А может, вымостит дорогу от кроватки к окну, чтобы разглядывать небо поближе или пятна на солнце.

- Не волнуйся,- Лис топчется у самых ног.- Она вряд ли будет, как ты. Скорее всего, она будет похожа на принца. Дочери обычно похожи на отцов.

- Вот ещё глупости!- фыркаю.

Я не знаю, почему совершенно не чувствовала тебя. Каждое утро разглядывала себя в зеркале и не находила изменений.

Ты была, а мне казалось, что слишком рано, что, может быть, ещё ничего неизвестно и , собственно, ничего ещё не значат эти две красные полоски в окошке теста.

- Хочешь, принесу клубники? – Лис заглядывает в окно со двора. – Ты ведь должна есть витамины, да?

Наверное, да.

Должна спать до обеда, купить, наконец, бесформенное платье, спрятать шпильки и ездить на работу в лодочках-тапках.

- Необязательно,- кричит Лис с огорода. – Но на шпильках ты выглядишь лучше. Он же помнит тебя такой!

Помнит.

Без рубашки, без одежды, только кожа. Солёная от моря, на вкус и на ощупь.

Без прелюдий, стонов, просто одни стихи на ухо. Друг другу по очереди.

Можно дотянуться до ноутбука и найти прозу, подсматривать одним глазом, перелистывать изредка. Считать также, что слова, сказанные в темноте, не могут быть правдой, ведь для настоящих слов нужен яркий свет.

Мы не зажигаем света.

- Люблю, да,- выдыхаю, кажется, вместе со стихами, прозой.

Вижу, как моя строчка вьётся по белой простыни, просачивается на подушку, перепрыгивает на пододеяльник.

Длинная, как бабушкин шарф.

- Конечно же, мне нужна моя « Экспресс-неделя», - бабушка оглядывает новую комнату. - Да ты знаешь, это газета, выходит по пятницам. И новые спицы, и нитки. Не забудь, про ночной крем и раствор для протезов. И не открывай больше окон, здесь сквозняки.

- Конечно!

Окно захлопывается громко и звонко.

Бабушка опять считает свои петли, а я выбегаю в киоск за газетой. Кажется, сегодня как раз пятница.

***

Когда приближался шторм, бабушка не спала. Я всю ночь пересаживала её то с кровати на унитаз, то с кровати на кресло, то возила по комнате, то сотый раз проверяла закрыты ли окна.

Тёмные тучи просачивались даже сквозь толстые шторы. Они, пыхтя, переваливались на подоконник и сползали на пол, толкались и топтались по половицам , кряхтя, взбирались на бабушкину тумбочку и шелестели недочитанной газетой.

- Когда же всё кончится? – спрашивала. – Как же надоело ждать!

Волны с грохотом обрушивались на старый пирс. С визгом замирали где-то в воздухе и , поднимаясь ещё выше, со стоном падали вниз. Шли ровной белогривой стеной прямо на берег. Заливали все палатки, качели, рыбацкие сетки.

Бабушка засыпала, не дожидаясь окончания. Утыкалась в плед, недовязанный шарф падал на колени, а я, наконец, распахивала окна.

Ветер врывался вместе с дождём. Солёный и холодный, огромными каплями звякал по подоконнику и полу.

Лис прятался.

Из-под бабушкиной кровати торчал лишь кончик огненного хвоста.

- Когда же всё кончился? – спрашивал оттуда. – Когда, а?

***

Бабушка умерла во время такого же шторма.

Мне казалось, что уснула, дожидаясь звенящей тишины и пустоты моря. Лёгкая и бесконечно спокойная, вытянулась и замерла, как бы прислушиваясь.

Люди ещё никогда не умирали вблизи меня. Я никогда не видела смерть так близко, совсем рядом, что можно протянуть руку и ощутить всё ещё теплую кожу.

Врач « Скорой» собирал свой саквояж, водитель- парамедик суетился в коридоре.

- Как же быстр всё заканчивается, да? – я оглянулась на Лиса, сидящего в кресле. – Удивительно быстро. Как шторм.

- Надо сказать Принцу,- Лис шмыгнул носом. – Обязательно надо найти Принца.

Только, конечно, никто не знал, где его искать.

Мы давно уже переискали всё, что могло бы подсказать или хотя бы намекнуть о нём. Письма, рисунки, старые карты, распечатки телефонных разговоров.

Но везде была пустота. Звенящая пустота, та, которая всегда бывает после шторма.

***

Ты родилась той же ночью. Наверное, врач « Скорой» даже не успел дойти до машины.

Суетливый водитель- парамедик поглядывал на меня из кабины, подмигивал и сигналил.

Звенящая тишина не пугала, она наполнялась воем сирены и болью.

- У тебя будет девочка,- Лис щекотал мне щёку. – Девочка Элли, ты помнишь? Надо назвать её Элли. Я не поеду с тобой, хорошо? Я лучше пол помою. Вон сколько грязи нанесли. И приготовлю поесть. Ты приедешь, а уже всё готово.

- Бросаешь, да? – отворачиваюсь от его глаз-пуговиц. – Бросаешь, как Принц.

- Ты и без меня справишься,- спрыгивает с носилок. – Ты справишься. Ты же принцесса!

***

Я всегда справлялась. Я сильная.

Я несла тебя домой в бабушкином шарфе. Ты смешно посапывала, морщила лоб и сжимала кулачки.

Лиса не было.

- Здесь валялась какая-то игрушка,- оправдывалась одна из тётушек принца. - Мы выбросили вместе с мусором. После похорон все собрались у тебя. Пили вино с гвоздикой. Народу была целая уйма. Ты не поверишь, но почтить память королевы собралась половина города.

- Наверное, та, что забыла навестить её в больнице, да?

Мне кажется, я услышала голос Лиса. Но его не было.

Только вёдра и тряпки в углу. Распахнутые окна, ветер, капли дождя на подоконнике.

- Сашка не приехал, знаешь? – тётушка топталась уже на пороге. – Мы так и не смогли разыскать его. Наверное, затерялся в своей Европе. Кажется, теперь там тревожно. Воюют. А может быть, его убили.

Она всхлипнула, схватилась за салфетки, подхватила сумки.

Я положила тебя на подушку, прямо на отпечаток солнца в больших красных маках. Под одеялом песня. Мы пели её с Лисом.

- Но теперь уже неважно, да? – я не оборачиваюсь. – Неважно ведь.

А ночью я пошла разбирать контейнер с мусором. Сортировала, перекладывала. Ведь должен же где-то быть мешок с мусором тётушки.

Там же Лис. Он задохнётся.

Мне казалось, я всё ещё слышу, как он зовёт меня откуда-то из глубины ,шуршит мешками, позвякивает осколками разбитой посуды.

- Ты ведь не можешь так просто уйти, да? – бормотала. – Не можешь.

Но Лиса не было.

***

Мы сидели спинами, каждая себе. Помнишь?

Как будто время останавливалось. На час или на два. Кто-то невидимый переводил стрелки, перестраивал часовой механизм, нанизывал на шнурок новые бусины-минуты, часы, дни, недели, года.

Я пила виски из фляги, потягивала маленькими глоточками, морщилась. Вглядывалась в небо. Где-то вдали всё ещё шла гроза, небо вспыхивало пожаром, недовольно урчало, точно разбуженное, затихало, успокаивалось, молчало до следующего раза, до следующей вспышки. Проваливалось, ухало, обнажая горящие зигзаги, и опять умолкало.

- Расскажешь мне о нём, да?- спросила ты. – Расскажешь, как всё было.

Я пожала плечами, помнишь?

Помнят всегда для того, чтоб забыть. С чистой совестью, страницу за страницей. Перечёркивая прошлое, забывая настоящее. Заклеивают крест на крест, чтоб больнее. Придавливают сверху тяжёлым, чтоб не выбраться. Вспыхивают новой болью, ложью, огнём.

- Если любят, не уезжают, да? – ты поглядывала из-под лба. – Он не любил, я знаю.

Ты всё ещё пахла морем, ливнем, поймавшим тебя на пляже, латте из кафе напротив, ветром.

- Узнать наверняка можно только те вещи, которые приручишь! – Лис прыгает к нам с балкона. – А любовь вряд ли можно приручить. По-моему, я уже говорил однажды, нет?

Но я, молча, протянула ему флягу…