В тот большой кусок времени я был утесом. Небольшим, даже не очень страшным. Это потом я. Но это потом. Уже в каком-то другом мире, если бывают вообще другие миры. А тогда я висел над обрывом, плевался вниз, улыбался и часто моргал. А разве не все утесы таковы?! Но это вовсе не моя история. Ведь быть утесом в лунном мире это как минимум не эпично. В лунном мире, а в нем есть свои плюсы, нет солнца. Как-то не вышло. Вы, кстати, знаете, что луна катится по внешней стороне неба, а солнце – по внутренней?! Так говорят. Поэтому мы только знаем, что солнце есть, но в целом боимся. А бояться, как помнится, глупо (с)..

- Куми-ута! – не выдержала она.

- И тебе не болеть! – ответил он и плюнул с утеса. И я плюнул.

- Мне страшно! – не выдержала она.

- И мне! – ответил он и плюнул с утеса.

- Солнце!

- Я знаю. Я все сам!

- Как? – спросила она и плюнула с утеса. И только утес все понимал. Плевать он хотел на все страхи и сомнения, он так давно здесь, плевал он на все.

Ветер подхватил ее слова и ее волосы. Эхо сползло по холодной скале. Волосы взлетели в горизонталь. Луна накренилась и со стоном нырнула в черноту моря. Слишком много эпитетов для бездушного камня, слишком много раздумий для одного прыжка.

Ее мысли: нельзя, солнце, страх, надежда, уловка, похуй.

Его мысли: похуй, нельзя, солнце, страх, надежда, уловка.

Или наоборот. Я не совсем уловил. Ветер.

Он поднялся, она хитро и влюбленно посмотрела на него. Он сделал шаг. Она отвернулась. Будь так добр, сделай чудо, я все равно не знаю, как закончить этот рассказ. Ведь все , что я скажу, и рядом не стоит с тем, что ты сделаешь. А он сделал второй шаг, третий, четвертый. Я улыбнулся и плюнул вниз. Куда?! Я открыл глаза и в первый раз смело и честно заглянул в глубину обрыва. Покачиваясь, дрожа, я ждал. Трясясь от страха, я боролся. Я и раньше боялся высоты, я ведь утес. Логично ведь, что я потерял сознание.

Я проснулся, когда луна уже должна была вернуться. Обычно я подмигиваю ей по приходу. Традиция. И я вроде чувствовал, что она рядом, но она все не показывалась. Или ее просто не было видно. Вообще все было странно, неожиданно, даже глупо, хотя интуитивно понятно. И я улыбнулся.

Он стоял надо мной. Как на какой-то страшной картинке – побитый, окровавленный и гордый, со страхом в глазах и еще какой-то охапкой неспелых эмоций. Он смотрел, как она смотрит на солнце. И я улыбнулся. Тугой, поджарый шрам красовался на небе, кряхтел швами, бросался бравадой и болел. Тихое и ласковое, стыдливое и непобедимое солнце отвечало на мою улыбку. И мне хотелось сорваться, но то, видимо, был не мой день, или год, или вообще.

Она сидела на том же месте, поджав колени, полумертвая, но реанимированная, полуживая, но озадаченная. Ветер стих. Ее волосы сползли по спине. Лохмотья одежды едва прикрывали уставшее тело. Солнце слепило ее, радовало, возбуждало. Оно, которого она так боялась, жадно любило ее, смотрело преданно в глаза, жгло кожу и вызывало озноб. Оно любило ее с жадностью изголодавшегося, гнало луну, грело его и тихо катилось внутри неба к новому дерзкому дню.

- Все живы! – тихо, побаиваясь, прошептал он.

- И тебе не болеть! – не выдержала она.

- Куми-ута! – возразил он.

- Конечно-конечно! – засмеялась она.

А он взял скрипку и заиграл и запел ее недоумение, радость, боль и нежность, ее чудо и ее вдохновение, ее страхи и ее счастья, ее ветры в голове и ее солнце. Солнце. Солнце. Солнце.

Вот и сказочке конец, всященник Кэндзюн молодец.

Хотя, кажется, забыл я, утес хренов, что-то. Что же я забыл?! А ну да! Икота. Ну да! Я икнул и, как и положено, в стилистике жанра, сорвался вниз. Навстречу манящей глубине обрыва, со взглядом в море и мыслью о нежелании что-то там терять и срываться с привычного места. Потрясающий, я громыхал отрывающимися камнями, а солнце грело мой только что обрисовавшийся тощий зад. Выходит,