___________________________________________________
Люди забыли эту истину, – сказал Лис, – но ты не забывай: ты навсегда в ответе за всех, кого приручил. Антуан де Сент-Экзюпери ___________________________________________________
За месяц до войны я окончил пятый класс. Как только объявили мобилизацию, отец ушёл добровольцем. Когда его провожали, мать ревела, как корова, а я не понимал, почему. Это же так здорово – пойти на войну, задать трёпку этим уродам, вернуться домой в орденах и медалях. Эх, будь я постарше! Остались мы с матерью вдвоём. Через месяц пришло письмо от отца, я его прочитал матери вслух – сама она читать так и не научилась, еле расписываться могла. Короткое, жив, здоров, сидим в окопах, и карточку прислал, снялся в военной форме – гимнастёрка не по росту, ботинки с обмотками, орденов пока, видно, не заслужил. Больше от отца не было вестей. Вражеские войска продвигались вперёд, один за другим брали наши города. Мать слушала сводки и снова ревела. Признаться, и я ничего не понимал. Как-то вечером заходила к матери молодая наша учителка, объясняла – мол, это гениальный план нашего вождя, мы заманим врагов в глубь страны и покончим с ними одним ударом, со дня на день надо ждать решительного наступления. Никто толком и не понял, как сдали наш посёлок, никакого боя не было. Вдруг оказалось, что мы уже на оккупированной территории, по шоссе идут чужие танки. Сколько же их было, пытался я считать, да бросил. День, другой – всё шли и шли. Трава у обочин почернела от выхлопа, знакомый запах горячего металла и бензина, как от отцовской старой полуторки – но куда там тарахтелке до этих могучих машин. Вот это армия, да разве ж такую можно победить? Сначала мы, мальчишки, только смотрели издалека, а потом догадались – стали выбегать на шоссе с вёдрами воды. Танки останавливались возле нас, парни в промасленных комбинезонах спрыгивали наземь, жадно пили воду, смеялись, трепали нас за вихры. Мать боялась, пыталась даже не пускать меня на шоссе, а я не понимал, почему. Ничего страшного – весёлые ребята, совсем не похожи на тех уродов, что в газетах рисовали. Иногда они давали нам конфеты, а однажды подарили мне красивый значок. Потом шоссе опустело, стало даже скучно. Иностранных солдат в нашем посёлке не было, мать работала по-прежнему, на кирпичном заводе, откатчицей в формовочном. Мы, ребятишки, как и в прошлые каникулы, бегали в лес по ягоды, купались в речке, красота… А мать всё ревела. Фотография отца в военной форме висела у нас на стенке, я часто заставал мать перед ней, сидит заплаканная. Пытался успокаивать – наверное, в плену папка наш. Война, видно, скоро кончится, уже, говорят, и столицу нашу взяли, вернётся он. Да куда там, только пуще выла. А ночью как-то, видать, думала, что я сплю – молиться вздумала. Ну и стыдил я её – кто сейчас в бога верит, тёмная? Кончилось лето, пошли мы опять в школу, тоска… В тот вечер мать, как всегда, вернулась с завода, наскоро умылась и гремела чугунами у печки, а я сидел у окна, делал уроки. С улицы донеслось мычание и бряканье ботал – возвращалось стадо. Мать захватила вёдра и вышла, встречать и доить корову. Я снова склонился над проклятой задачей. Ну зачем искать этот чёртов Х, кому он нужен? Я услышал, как скрипнула дверь – вроде мать не должна бы вернуться так скоро – поднял глаза, да так и остолбенел. Переступив порог, у двери остановилась незнакомая девушка. Лучи заходящего солнца светили ей в лицо через окно, она прищурилась. Я и представить не мог, что на свете есть такая красота. Тоненькая, стройная, обтянута сверкающей чёрной кожей, беленькое личико, золотые волосы волной падают на плечо из-под лихо надвинутой чёрной пилотки. И везде – на груди, на плечах, на пилотке – серебряные эмблемы, пуговицы, пряжки… Да что описывать, слов таких я не знаю, даже принцессы, что в книжках я видел, и в подмётки ей не годились. Я встал, в горле сразу пересохло. – Здравствуй, – улыбнулась девушка. – Ты один? А где мама? – Мама… пробормотал я. – Да, мама… она сейчас придёт… – Можно, я присяду, подожду её? – спросила девушка. Видно, поняв, что ответа от меня не дождаться, она шагнула вперёд, села на табуретку и облокотилась на стол, с улыбкой разглядывая меня. – Учишься? – спросила девушка дружелюбно. – Садись, что ты стоишь, занимайся, я не помешаю. Я машинально сел, по-прежнему не отрывая глаз от чудесной гостьи. – Ты, наверное, хороший ученик? Тебе нравится ваша учительница? Я почувствовал, как мои уши словно вспыхнули. Сказать по правде, зануду - училку я терпеть не мог, и она называла меня безнадёжным тупицей. Видно, девушка прочла ответ в моих глазах, рассмеялась: – Ну, ладно,… а вот и твоя мама. Мать сбросила у входа чуньки и поставила ведро с молоком на скамейку. Девушка встала и шагнула матери навстречу, теперь они стояли лицом к лицу, и я невольно сравнивал их. Мать оказалась одного роста с гостьей, но вдвое шире. Вытирая большие красные руки о замусоленный фартук, она стояла перед такой красавицей – босоногая, чумазая, в домашнем сером платье, запачканном сажей на груди, растрёпанные волосы выбились из-под наспех повязанной косынки. Мне стало стыдно. – Здравствуйте, – девушка вынула из нагрудного кармана маленькую записную книжку и карандашик. – Вы Нина Горенко, жена добровольца? – Да, – мать испуганно моргала. – Что с ним? – А это его сын? – девушка оглянулась на меня, сделала пометку в книжке и спрятала её в карман. – Всё правильно. Она отступила на шаг, расстегнула кобуру на поясе, и в её руке оказался чёрный длинноствольный люгер. Сверкнуло пламя, гром выстрела оглушил меня, в ноздри ударил резкий запах пороха. Мать всплеснула руками, мотнулась в сторону и рухнула навзничь у порога, с грохотом опрокинув скамейку и ведро. Молоко расплескалось на полу. Я привстал, оторопело глядя на упавшую. Фонтаном хлестала ярко-алая кровь, пятном расплываясь по молочной луже. Дёрнулись и застыли неподвижно забрызганные навозной жижей босые ноги. Убита… так просто и быстро… нет, наверное, тут что-то неправильно, я не понимаю… Девушка обернулась ко мне. Ствол люгера смотрел мне в глаза. – Боишься? – я услышал сквозь звон в ушах. Нет, это нельзя было назвать страхом. Такого чувства я никогда не испытывал – словно тёплая волна поднимала меня, мягко укачивала, чёрная дырка пистолетного дула манила, не давала отвести взгляд… наконец, мне удалось оторвать глаза от ствола, я увидел лицо девушки, она улыбалась. Я ощутил, что мои губы, дрожа, тоже растянулись в улыбку. – Не надо, – попросил я. – Не стреляй в меня, пожалуйста… – Почему? Ведь ты мой враг – тоже хочешь убить меня, щенок? – Нет! – вскрикнул я. – Нет! Девушка опустила пистолет – теперь он был нацелен мне в живот. Всё так же улыбаясь, она наклонилась ко мне. – Врёшь. Видел, как я уложила твою маму? Ненавидишь меня? – Нет… я люблю тебя! Клянусь, это была правда, и через столько лет я повторяю снова – да, я любил её! От одного её выстрела словно сразу рухнул весь мир, в котором я жил, ничто уже не имело значения, только она… Девушка положила руки мне на плечи. Огромные глаза, тёмно-синие, как снеговая туча – казалось, земля ушла из-под ног, подняла, втянула эта ледяная высь. – Любишь? Повтори это. Не лги! Разве я мог солгать? – Люблю… – я прижался щекой к маленькой руке, ощущая тепло кожи и холод стали люгера. – Да, ты не врёшь. Интересно, – девушка отпустила меня и отступила. Словно задумавшись, постукивая каблучками, она прошлась по комнате, остановилась у стены, с улыбкой разглядывая фотографию отца. Резко повернулась, взглянула на меня. – Пойдёшь со мной, щенок? Будешь слушаться меня, делать, что я скажу? – Да… – Не пожалеешь, я научу тебя такому, чего бы ты никогда не узнал от своей учительницы. Девушка расстегнула молнию на комбинезоне, ударило в глаза белое тело. Она взяла мою руку и прижала к груди. – Любить, по-настоящему – ты ведь даже не представляешь, что это значит. Владеть жизнью и смертью… Она сдвинула мою руку вправо, я нащупал что-то твёрдое. Маленький браунинг в её внутреннем кармане – тёплый, как живой, он словно сам лёг мне в ладонь. – Тебе ведь приходилось играть в войну? Вот так, обхвати рукоятку, сдвинь предохранитель, положи палец на спуск – и теперь смерть повинуется тебе! Голова кружилась. Нежная белая кожа и стальная тяжесть оружия, аромат духов и пороха, склонённое надо мной неземное лицо… Девушка слегка оттолкнула меня, застегнула молнию. – Ну что ж, щенок. Сейчас мы пойдём к вашей учительнице, как её зовут? – она снова достала записную книжку. – Софья Семёновна. – Правильно. Она – наш враг, убей её. Сможешь, не струсишь? – Да. – Войдёшь первым, я за тобой. Не забудь поздороваться и стреляй, целься ей вот сюда, – девушка положила руку себе на живот под пряжкой ремня. – А потом поиграем с её дочкой, тебе понравится. – Да. – Идём. Девушка обняла меня за плечи, и мы вместе пошли к двери. Раскинув толстые грязные ноги, похожая на раздавленную лягушку, у порога валялась убитая. Ни одной знакомой черты – в серое расползшееся тесто криво воткнуты стекляшки глаз, перекошен оскаленный рот, будто набитый густым бурым киселём. Замаранное мокрое платье складками облепило живот, задралось, виднелись трусы. Кисло воняло – едва не стошнило, когда, скользя в липкой тёплой луже, я переступил через труп.
…
Что было дальше? Да зачем вам это? Она сдержала обещание, я узнал многое в ту ночь. Торопилась, будто предвидела. Мы попали в засаду партизан утром, возвращаясь на мотоцикле. Меня хотели увести, но я упёрся – и видел, как её разорвали, привязав к двум берёзам. Вместе с ранеными меня вывезли на самолёте. Пытались лечить, но безуспешно. Диагноз – амнезия и потеря речи вследствие перенесённого шока. Я помню всё. Но говорить мне больше не с кем. |
Администрация // Объявления
