Как странно двоится взгляд на первое, что ты когда-то увидел в жизни! Как лицо одноклассника, встреченного через двадцать лет. Два его образа – прежний и нынешний – перекрываются, как грани четырёхмерного объёма, живущего в пространстве-времени и вдруг спроецированного в наш плоский сиюминутный мир. Взгляд на Изначальное Место – тоже проецирует. Но не место (которое, по счастью, не изменилось), а тебя самого. Этот сад мы называли Дзержинским. Там у входа был памятник, запечатлевшийся в моём сознании как факт, а не образ: он находился гораздо выше моего тогдашнего существования. Даже не помню букв на постаменте, круглом и узком, как гигантская стопка. Должно быть, это всё-таки был Дзержинский – иначе с чего бы так называться саду? Тем более что памятник – вместе с постаментом – в начале девяностых исчез бесследно, и только первый снег или оттепель отмечают это место тёмным кругом: подземное основание памятника оказалось почему-то теплее окружающего грунта. А в детстве моего отца этот сад звался Алфёровским – по имени последнего предреволюционного владельца. Сейчас вернулось первое имя – Лопухинский, по изначальным хозяевам имения восемнадцатого века. Из этого рода была первая жена царя Петра. «Пейзажный сад», как сказано в каком-то путеводителе. Пейзажными бывают парки, но на парк он не тянет – весь обойдёшь за десять минут. Узкий, плавно прижавшийся к Малой Невке, там только и есть, что длинный извилистый пруд-ерик с двумя мостиками, два его берега, все в старых, больших деревьях, и кусочек реки, частью занятый лодочной станцией. Его короткая западная ограда – низенький гранитный парапет и частые чугунные копья, соединённые вверху кольцами – плавно поднимается к мосту вместе с Каменноостровским проспектом. Я очень любила ходить по парапету, перелезая через широкие чугунные завитки–укосины. Особенно интересно было идти изнутри, со стороны сада, понижающегося к реке: парапет ограды, снаружи едва поднятый над тротуаром, изнутри у моста обрывается вниз на два метра. Впрочем, лазить там мне разрешал только папа, а с ним я гуляла не так уж часто… Входили мы в сад всегда с юга, с главного входа, а выходили обычно в западную калиточку, у самого моста. К ней ведёт каменная лестница из десяти ступенек, более крутая, чем в старом питерском доме, где мы тогда жили. Именно там меня посетила первая в жизни самодовольная мысль, точно привязанная к моменту: «Я так хорошо иду по лестнице, как будто мне уже три года!». Кругом было пасмурно и много чуть подтаявшего снега – видимо, до моих «трёх лет» (15 марта) оставались считанные дни. Длинная, в полкилометра, южная ограда плавно изгибается и косо выходит к реке, к дальней восточной калитке. Поворот ограды повторяет улица Академика Павлова, извилистая, как пруд, и почти такая же тихая. На другой стороне улицы, во дворе Института Экспериментальной Медицины, сидит бронзовая Подопытная Собака и грустно смотрит на решетку институтского забора, навсегда отделившую её от нормальной собачьей жизни. Перед поворотом южная ограда прерывается в одном месте – там в саду на высоком берегу пруда стоит большой старый дом, «дача Громова». По отцовским воспоминаниям, при НЭПе в доме был центр увеселений: ресторан, бильярдные и что-то ещё. Позже дом отдали зарождающемуся телецентру. Около дома была детская площадка, главная в моей жизни. Помню большой вал на оси, деревянный, собранный из реек, как бочка; на него можно было влезть и бежать в никуда, держась за толстый железный прут (потом такие сооружения из дворов почему-то исчезли). Рядом стояла шведская стенка, широкая, из пяти секций, где я скромненько лазила вверх-вниз, опасливо поглядывая на «больших» мальчишек лет восьми-девяти. Малявок мальчишки не обижали, лишь иногда дёргали меня за помпончик на шапке. Как-то один из них, взлетев двумя прыжками на самый верх стенки, хвастливо закричал: «Ого! Как Тарзан!», оставив меня в недоумении, ибо единственным Тарзаном в мире был наш кот. Но лучше всего (правда, только зимой) была деревянная горка. Вокруг неё в снегу всегда валялись картонки, дощечки и прочее оборудование для быстрого и комфортного спуска. Настоящие санки брать на горку не разрешалось – «лёд портится». Накатавшись на пятой точке, я стала спускаться на корточках, и наконец, шлёпнувшись пару раз, научилась съезжать стоя (первый осознанный волевой посыл – от головы к ногам: не упасть!). А санки у меня были замечательные, красные, со светло-шоколадной спинкой! Можно было сложить спинку, плюхнуться на них животом и съехать головой вперёд с крутого берега, далеко прокатившись по льду пруда. Мне было, наверно, лет шесть, когда отец сказал, задумчиво глядя на санки: «Интересно, а если я ногу сломаю, ты сможешь меня повезти?» - и тут же улёгся на них, подобрав полы пальто и поджав ноги. Я доблестно протащила его метров сто по ровному, присыпанному снегом льду пруда. Конечно, папа был со мной один – бабушка ни за что не допустила бы такого «издевательства над ребёнком». Замерзал не только пруд, но и все питерские реки. Это теперь нормального льда нет даже на Фонтанке, а у мостов всю зиму крутятся холодостойкие утки. А тогда тёмная, нахоженная тропинка шла по льду прямо от сада на Каменный остров. Мы с отцом ходили по ней, а бабушка возмущалась «неоправданным риском», не понимая, как это весело – идти по реке мимо моста, глядя на него снизу! Уже очень давно мы живём не там, далеко от моего Первого Сада. Последнее время меня тянет туда всё чаще. Иногда я бываю там с Сонькой. Голубая вода Малой Невки светится сквозь контуры старых деревьев – они ничуть не изменились за полвека. Там и сейчас есть детская площадка, совсем другая и чуть подальше, у Восточного Мостика. Мы проходим по мостику – над средней опорой он расширяется сплюснутым овалом, там можно стоять, не мешая проходу, смотреть на воду и даже ловить рыбу. У южного берега во всю ширину мостика на его железном настиле выбито: «вытирайте ноги». Мы идём вдоль реки, под большими деревьями. Когда-то по всему берегу Малой Невки шли низкие деревянные мостки; можно было ходить над самой водой, разглядывая мальков и водоросли, а на Каменном острове с них полоскали бельё. Теперь здесь остались лишь короткие полусгнившие штакетины, торчащие из воды заборчиком. Мы поднимаемся по той самой лестнице, где я осознала себя впервые, и идём назад вдоль западной ограды. Сонька шагает по парапету, держась за мою руку, перебираясь через широкие завитки-укосины… Всё-таки мне повезло. Первое, что я увидела в жизни, оказалось далеко не худшим на Земле местом.
Postscriptum:В последние годы не прекращаются попытки уничтожить этот уголок Питера, построив там гостиничный комплекс.
|
Библиотека // Объявления
