Истринскую семилетнюю школу №2 я окончила в 1941 году. Дальше учиться не пришлось, через двенадцать дней началась война. Было мне тогда пятнадцать лет. Уже в первый день войны стали разносить повестки. Мы проводили на фронт отца.

Дом осиротел без хозяина. Жить стало голодно. Прилавки магазинов опустели, лишь хлеб еще продавали по полбуханки в одни руки. Очередь за ним была, казалось, километровой. Мы с сестрой занимали ее с утра.

На Москву каждый вечер летали самолеты с бомбами. Наши зенитчики, прожектористы и летчики старались фашистов к Москве не подпускать. Но, не всегда это удавалось. Мы, ребята и девчата, с вечера размещались на насыпи рва вдоль улицы Ленина и почти всю ночь наблюдали бои между нашими и фашистскими самолетами. Было очень хорошо видно. Когда лучи прожекторов, скрестясь вели вражеский бомбардировщик, а он пытался улизнуть, его либо сбивали с земли, либо наш самолет настигал, и он, охваченный пламенем, несся вниз. Мы радовались и кричали: «ура». А когда немецкому летчику все же удавалось сбросить бомбы и улететь, мы огорчались, и некоторые даже плакали.

Так продолжалось долго. Людей в Истре становилось все меньше и меньше, разъезжались по деревням к родственникам. Однажды с фронта вернулся отец, отпустили по болезни. Я повела его в поликлинику. Врач сказал, что у него рак двенадцатиперстной кишки. Нужна была срочная операция, но в больнице не было необходимых лекарств и инструментов. Дали направление в Моники. Но отвезти отца было не на чем. Поезда уже не ходили, были взорваны мосты через реки Истра и Песчанка.

Через несколько дней в восемь утра объявили воздушную тревогу. Мы выбежали из дома и прыгнули в яму, которую вырыли сами. Минуты через три по радио: «Отбой воздушной тревоги». Не успели мы вылезти из ямы, как увидели фашистские самолеты. Они сделали круг, снизились и стали бомбить город. Воздух наполнился страшным шумом падающих бомб, грохотом взрывов. Начались пожары. Люди бросились тушить. Потом выяснилось, что многие ранены и погибли. После того, как вражеские самолеты улетели, у меня долго в ушах стоял визг, скрежет и грохот разрывов бомб. И, конечно, ощущение страха долго не проходило. Почти все бомбы были сброшены в центре города. Многие здания были разрушены, пострадал и Новоиерусалимский монастырь. Это была первая бомбежка.

Малоснежный морозный ноябрь сковал землю. А тут пришел военный и пригласил поработать на рытье противотанкового рва. Кроме меня идти было некому. Отец и мать больны, младшая сестренка мала, а старшая сестра в эвакуации с московским детским садом, где она работала воспитателем.

Я оделась и пошла на работу. В деревне Полево на поле рыли ров. Мне дали лопату и лом. Лом для меня был очень тяжелым. Держа его двумя руками, бью мерзлую землю. Потом лопатой собираю куски земли, поднимаюсь изо рва, выбрасываю землю и скатываюсь опять вниз. Руки мерзнут, ноги тоже. Сердце от тяжелой работы покалывает. В этом рве я была самой молодой. Некоторые женщины говорили мне, что я надорвусь, посылали к лейтенанту, чтобы он меня отпустил. Я отвечала, что дома у меня три голодных рта и что я буду работать, как все. Хорошо, что бомбежек не было.

Вечером мне лейтенант вручил талончик на хлеб. Я была рада, несла домой хлеб, как бриллиант. Буханка издавала такой аромат, мне так хотелось откусить или отщипнуть кусочек! Но я вытерпела.

-Мам, на, режь всем по кусочку, а папе - побольше, - хозяйским голосом проговорила я, кладя на стол хлеб. Ели с большим аппетитом, таким он казался вкусным, сладким, таял во рту.

На второй день опять пошла на ров и заработала еще буханку хлеба. Ров получился длинным, глубоким и широким.

-Ну, вражеский танк, держись, место для тебя готово!- сказала одна из женщин.