Он не обклеивал стены своего жилища красными обоями. Для такого колора нужны, во-первых, три женщины – а последнюю из них он потерял годы, годы, годы тому назад. Нужны шёпоты – но Балтика в тех широтах часто спокойна, и только позер или дурак будет пытаться звучать тише, чем отсутствующие по своей воле волны. Наконец, необходимы крики – да вот только старцы не считают нужным кричать во сне. Неровные, цементные, лепешкой на лепешке, хранящие отзвуки шлепков мастерка – вот какие там стены. Ну, Андрей Арсеньевич в «Жертвоприношении» показал.

В его лице не существовало ничего ребяческого. Других черт у отца быть и не могло. Тем не менее, мы запомнили его слова: ««Если посмотреть на лица художников, то мы увидим, что многие из них похожи на взрослых детей, таинственным образом повзрослевших детей». Ну так, не о себе же он говорил, о детях своих – носы картошкой, порочные улыбочки, всклокоченные поседевшие шевелюры, позолоченные игрушки – пальмовые веточки… Чем бы не тешились, лишь бы…

Для них он был невидимым отцом. Жил непреодолимо далеко, в центре Европы, даже в её глубине, а может, на окраине и на поверхности – фиг разберешь эту современную разметку. Но в такой глуши – метафизической глуши – что невозможно было принюхаться и определить, в каком состоянии сейчас острие тесака, которым он когда-то давно отсек от материка небольшой кусочек суши, дабы направить его в море. Некоторым даже казалось, что он отрубил этот клочок почвы одним только взглядом. А что, вполне мог, сами посудите.

Ну вот, и стали все они детьми невидимого отца. И даже если пускались во все тяжкие, то в подкорке не унималось: «Он не смотрит, но может взглянуть». И меркой его возможного взгляда себя мерили, и страшились этого взгляда, и на него уповали.

Его творческая судьба оказалась короче биографической. Употреблять здесь слово «иссяк» – неверно, ибо это слово все-таки подразумевает немощь, ему никак не присущую. Утверждать, что он сам волевой плотиной перекрыл свой поток – ближе к истине. Почему? Ну а для чего герой «Земляничной поляны» отправляется в последнее путешествие? Скажете, за столичной премией? Смешно. В документальных фильмах о жизни слонов это хорошо объясняется: «Мудрое животное, предчувствуя свою смерть, отделяется от стада и проделывает многокилометровый путь к предназначенному ему месту смерти». А человек, вне зависимости от того, куда поворачивает стопы, проходит такой же путь в своей памяти. И не важно, пересекает ли он в этот момент полстраны или закрывается ото всех на уединённом острове. Главное, он идет по дороге, не имеющей ни малейшего отношения к дорогам этого мира. Дожил до этого пути, созрел для него – и вперёд. Удаётся немногим.

Из его шедевров почему-то сильнее всего запомнились мелочи. Вот в «Фанни и Александр» есть эпизод, в котором друг главной героини обманом пытается выкрасть ее детей из дома деспотичного отчима-священника. Намереваясь спасти малышей, он сажает мальчика и девочку в сундук и тащит его к выходу из дома. Но комбинация в самый неподходящий момент оказывается на грани срыва, - священник поднимается в комнату, чтобы проверить наличие в ней детей. И в момент, когда кажется, что все пропало, незадачливый похититель проделывает буквально следующее: трясясь от нечеловеческого напряжения, он поднимает голову к потолку и издает звериный рык, требуя у Господа помощи. И дети на несколько секунд, достаточных, чтобы священник удостоверился, что все в порядке, вне всяких законов физического мира, переносятся из сундука обратно к себе в постельки, после чего, когда угроза обнаружения пропажи отступает, вновь оказываются в сундуке своего спасителя. В этот момент, мне показалось, что Бог действительно вмешался в ход фильма, чтобы помочь героям. Подобное «вмешательство» я чувствовал еще только в одном из виденных за всю жизнь киноэпизодов.

А вот из «Персоны» вклинилась в память сцена, в которой одна женщина наблюдает за другой и ждет, когда же та наступит на стекла, разбросанные по песку. Ожидание, в процессе которого вытягиваются не только черты лица и шея, но и весь человеческий силуэт удлиняется и будто подползает к должному свершиться событию.

Образ супругов из «Земляничной поляны», мастерски унижающих друг друга на глазах у посторонних людей, словно током шибанул – как точно! – и подлость родителей по отношению друг к другу вспомнилась, и собственная нечистота в некоторые моменты.

В «Шепотах и криках»… Впрочем, как и договаривались: ни шёпота, ни крика.

И вот, невидимый отец невидимо умер. И радостно оттого, что и дети сказали нужные слова, и мир не смолчал. Отшельник с острова Форё удивительно, парадоксально победил нашу нынешнюю медиа-реальность, согласно законам которой, пока ты в телевизоре – о тебе помнят. Его не было в поле зрения десятки лет – и не забыли ведь – не только последователи, но и зрители. Смог же насытить собой пространство так, что и личного присутствия не понадобилось. Наверное, в этом и состоит сущность «классика при жизни».

Прощаясь с ним, многие провожают эпоху. И правда, трехногая табуретка Золотого века кино потеряла последнюю опору. Крушение произошло тихо-тихо, тише, чем шёпот. «И крики ни к чему», - конечно, напрашивается следующей фразой. Но кто-то, наверное, сегодня прокричит, встав наугад лицом по направлению к далекому острову: «И-и-и-н-г-м-а-а-а-а-а-р!!!».

Lights off.