Сливки растекаются по небу, забеливая язвочки звёзд…

Сливки растекаются по нёбу, зализывая звёздочки язв…

Кусочек бесконечности, пронизанной миллиардами термоядерных вспышек, наливается светом оранжевой звезды, примеряя один за другим и все вместе – все оттенки радужного спектра.

Рыжуля из породы кошачьих, с кисточками на ушах, поджарым пушистым телом взлетает по ступеням ветвей остролистного платана, прорастающего сквозь семь небес и бряцающего семипало на семи небесных клавишах веские аккорды небесной фуги, - взлетает и пропадает где-то в небесном молоке.

Только посверкивает иногда парой зеленоватых звёзд, таращась из далёкого далёка.

В жестяном ангаре, провонявшем рыбьим рассолом, скучно ждать неминуемой смерти. Жестяные лохани для засолки – и колыбели, и гробы, и уютные опочивальни. И люди, как рыбы, впитавшие кожей и волосами дух рыбного рассола, кажется, ещё чуть, и обернутся скумбрией холодного копчения – с золотистой шкуркой и мёртвым рыбьим глазом. Потроши. Ешь. Облизывайся. Вытирай жирные руки о засаленные пятнистые штанины.

Некто сходит с ума в Кингисеппе, потому что чем ближе столица, тем глуше провинция.

Некто заправляет куриные крылышки в утятнице шафраном и базиликом, пытаясь ублажить нечто, сошедшее с ума.

Оповещения звякают в почтовом ящике, как монеты по жестяной кружке:

«Ничто добавило контент. Ничто добавило контент. Ничто добавило…».

Давясь соплями и парацетамолом, пытаюсь пережить последствия офисного климат-контроля, пока за глухими пластиковыми евро-окнами плавится под солнцем июль, и каждый его отблеск в окнах напротив вонзается в зрачки глаз с неотвратимостью орудия убийства кровососущей нежити:

«Хрясь!»

Нет, «Хрыщт!» - и в разорванной груди гнилое сердце захлёбывается чужой позаимствованной кровью.

Недовяленный трясётся в щелястом пазике, вдыхая полной грудью приморскую пыль по пути домой.

Некто безнадёжно ждёт бумажных писем, перебирая рекламную макулатуру в почтовом ящике на прокуренной обоссанной площадке второго этажа.

Я снова пытаюсь запустить обескровленное сердце, но оно, наглотавшись формалина, уже не откликается ни на что.

Пара зеленоватых звёзд отблёскивает со свода, как будто загадочно, быть может, удовлетворённо.