Черный карандаш – красный карандаш, белый карандаш – желтый карандаш. Глупая музыка, звучащая сразу из нескольких радиоприемников, и гвалт десятков женских голосов. Духота и полутьма. Кислый запах пыли. А еще – маленькое окошечко высоко-высоко под потолком. Если посмотреть в него, то можно увидеть клочок неба и определить, который час. Это окно всегда казалось Лее чем-то вроде косточки, брошенной бездомной собаке. В грязном тесном помещении канцелярского склада оно было единственным снисходительным подарком проектировщика десяткам рабов, которые батрачили здесь днем и ночью.

Они уже третий день сортировали китайские карандаши, настолько пропитанные ядовитым красителем, что, казалось, единственная задача сортировщика – впитать в себя как можно больше отравы, дабы меньшая часть досталась покупателям этой гадости. Черный карандаш – красный карандаш… что ж, достойное занятие для человека с высшим образованием. Именно ради этого удовольствия ей стоило закончить престижный вуз.

- Хватит пялиться в окно, работай давай, - оборвала грустные размышления Леи строгая самодовольная тетка средних лет, бригадирша Вера. – Вот молодняк пошел, им бы только башку чесать да не работать!

- Верно, верно, - поддержала коллегу вторая бальзаковская тетушка, - ничего не хотят, а ведь получают не меньше, чем мы! Хорошо все-таки было в советском союзе…

«Хорошо все-таки было в моей прошлой жизни…» - с тоской подумала Лея, вздохнула и вернулась к ненавистным карандашам.

И почему бы их было сразу не выпустить черными?..

Идти до проходной пришлось в полнейшей темноте. Извечная экономия не позволяла бережливому начальству включить фонари раньше, чем работники начинали ломать ноги, запинаясь об арматуру, и громко материться при этом. Лея часто думала, что может быть, это какое-то заклинание или условный знак, после которого сразу же загорался свет. Самой ей не приходилось пока это пробовать.

На проходной, под горячим светом настольной лампы, сгорбился молодой человек. Он был единственным из охранников, кого Лея сумела запомнить в лицо: у нее была плохая память на лица. Почему-то девушке он в первый раз показался седым, и она очень удивилась, увидев его еще совсем не старое лицо. Лея так и не смогла понять, почему ей так показалось – то ли цвет волос был каким-то необычным и в бледном свете проходной казался серым, то ли эту ассоциацию подсказывало его лицо: худое, грубоватое, но очень умное. Взгляд у него был странным – обычные серые глаза, но смотрел он как-то не то на собеседника, не то сквозь него, и будто бы видел за спиной у человека что-то такое, что вызывало в охраннике жгучий интерес. Впрочем, сдерживаемый.

Молодого человека звали Людвигом, и, разумеется, за ним давно закрепилось прозвище «Моцарт». Хотя один из особо одаренных складохранителей почему-то упрямо звал его Штраусом и сам смеялся при этом.

Лея плохо понимала, как такой человек, как Людвиг, оказался в охране. Один раз ей пришлось сидеть на проходной, дожидаясь транспорта, чтобы уехать домой после смены. На улице шел дождь. Они разговорились, и оказалось, что Людвиг был весьма образованным человеком. Он хорошо разбирался в истории, интересовался музыкой и, что очень ее удивило, не впал в транс, услышав имя писателя Жан Поль Сартра. На ее осторожный вопрос, как же он дошел до такой жизни, Людвиг только улыбнулся и сказал что-то вроде: «Я никуда не спешу». Лея не поняла, но нечто в его лице ее задело. Была в нем какая-то горечь, или тоска. Она не могла сказать наверняка. Но с того вечера ей казалось, что их обоих объединяла некая тайна, и когда она видела Людвига на боевом посту, у нее теплело на душе.

Людвиг поднял голову, когда Лея вошла в двери проходной и улыбнулся.

- Уходишь?

- Ну да, не ночевать же здесь, - девушка бросила ненавидящий взгляд на складские корпуса. – А что ты такое пишешь? – спросила она вдруг, заметив под его сцепленными на столе пальцами наполовину исписанный листок.

Охранник замялся.

- Да так… это по работе. Пропуск будем сдавать?

- Нет, что ты, на нем же твой бесценный автограф.

- Я тебе завтра еще один черкну, так и быть.

Лея пожала плечами и протянула свой пропуск в окошко. Когда она уже развернулась, чтобы выйти на улицу, Людвиг внезапно ее окликнул:

- Лея!

Девушка обернулась.

- Ты… это… будь там осторожнее. Сейчас много всяких проходимцев на улице, не заговаривай с ними.

Лея удивилась, но виду не подала.

- Хорошо. Не буду, - и добавила в полголоса: - если бы они хоть смотрели в мою сторону, проходимцы эти.

Людвиг не услышал. Или сделала вид, что не услышал.

Было уже около половины десятого.

Лея стояла на остановке, ожидая последний автобус. Автобус, как обычно, следовал только по ему одному известному расписанию и явно не торопился. Девушка переступала с ноги на ногу, выдыхая пар в холодный октябрьский воздух. Изредка мимо проезжали машины, дразня ее светом фар. И почему в жизни все так? Одни мерзнут на обочине, другие с комфортом несутся по накатанной дорожке, и никому не кажется, что это несправедливо. Хотя мало кто задумывается над тем, что это именно они, люди, сидящие в кожаных салонах иномарок, придумали выражение: «А кому сейчас легко?».

- Ваш автобус сломался на двадцать первом километре, если вам интересно, - раздался внезапно голос откуда-то справа.

Лея с трудом удержалась от того, чтобы не вскрикнуть. Недалеко от остановки стояла черная машина, из окна, за которым скрывался водитель, струйкой поднимался едкий сигаретный дым. И как она умудрилась не заметить? Даже не слышала, как этот проходимец подкрался к ней… проходимец… тот, которых так много на улицах?

- И вы остановились, чтобы мне об этом сообщить? – ответила она как можно спокойнее. – Спасибо. Но я все-таки подожду.

- Бросьте, - усмехнулся неизвестный из темноты, - эта развалюха до утра с места не сдвинется. Вы что же, будете ночевать на этой остановке?

- Я живу недалеко, - соврала Лея.

- Врешь, - резонно ответил водитель.

Дверца открылась, и он медленно, немного прихрамывая, вышел из машины.

Наверно, ей следовало закричать в этот момент, попытаться позвать на помощь. Проходная была рядом, и Людвиг бы ее услышал. Но кричать не хотелось.

Незнакомец щелкнул зажигалкой, и в дрожащем пламени Лея увидела его лицо – молодое, смуглое, в обрамлении темных волос, с крупными чертами и темными, как ей показалось, глазами. То ли очень карими, то ли черными. Не особенно приметное лицо.

«Для фоторобота не подойдет», - усмехнулась она про себя и тут же внутренне вздрогнула – что еще за ерунда? Надо уходить, пока он еще не подошел к ней достаточно близко, чтобы…

- Я думаю, моя машина будет достойной заменой автобусу, - сказал мужчина с притворной учтивостью, - и еще более достойной альтернативой ночевке на автобусной остановке.

Он подошел к Лее еще на пару шагов.

- Я с тобой никуда не поеду, - ответила Лея, и сама себе не поверила. – Я… мы же даже не знакомы.

- Хм… ну, если это так важно, можешь звать меня Рем. Теперь поедем? Холодно стоять.

В этот момент Лея себя возненавидела, но ноги сами послушно и даже как-то привычно понесли ее к машине и осторожно усадили в салон. Да, она конечно же знала, что будет потом сожалеть о своей глупости.

Но ведь это же будет потом.

Как между ними так легко завязался разговор, Лея так и не поняла. Обычно, на редких вечеринках, куда ее вытаскивали подружки, она сидела тихо, как мышка, и не могла связать пару слов, когда какой-нибудь подвыпивший ловелас приземлялся с ней рядом. Она была некрасивая, ну, не то чтобы совсем, но, наверно, в мире были какие-то не такие представления о красоте – она не хотела им соответствовать. Светловолосая, с бледными глазами не то серого, не то серо-зеленого цвета, она одевалась так, как ей было удобно, и не думала о том, какая вещь лучше подчеркнет ее фигуру. Она вообще не думала о фигуре, потому что не понимала, о чем там, собственно, думать. Если человек видит твою душу, какая ему разница, насколько большая у тебя грудь? Но, как правило, люди вокруг оказывались другого мнения на этот счет.

А с Ремом все было не так. Он… просто разговаривал с ней. И этот разговор ей определенно нравился. Было уже далеко заполночь, они сидели на кухне в ее квартире и пили кофе, обсуждая все подряд – от музыки и современного кинематографа до смысла жизни и смысла смерти. Как-то незаметно речь зашла о любви.

- Я думаю, что любви в этом мире нет, - сказала Лея.

Рем удивленно поднял брови.

- Да? Почему ты так считаешь?

- Потому что никто из тех, кого я спрашивала, не сказал мне, что это такое на самом деле. Мне говорили, что любовь – это секс, удовольствие, или способ вытянуть деньги из другого, или почувствовать себя кому-то нужным… Но они не сказали главного.

- И что же, по-твоему, главное?

- Сама любовь.

Лея подняла глаза и посмотрела на Рема. Он тоже смотрел на нее, очень внимательно. Сначала ей даже показалось, что он принял ее слова за насмешку, но он не смеялся, напротив – выглядел очень серьезным.

- Понимаешь, - сказала она чуть смущенно, - у любви нет определения. Это же не понятие, это… это состояние души. Нельзя же сказать четко, что такое счастье. Счастье – это счастье. Любовь – это любовь, и когда она есть, ты это сразу чувствуешь, и тебе не надо объяснять, что это такое.

Рем покрутил в руках зажигалку, словно размышляя над ее словами, потом сказал:

- Лея… я хочу тебя спросить, только не подумай, что я сумасшедший. Скажи, - он пристально вгляделся ей в лицо, - тебя снятся такие, очень странные сны о местах или о людях, которых ты никогда не видела?

Лея замерла, как будто ее ударили по лицу. Он ждал ответа, не сводя с нее глаз. Она первой отвела взгляд.

- Откуда ты узнал?..

- Ниоткуда, - Рем покачал головой, сразу как-то обмякнув, как будто до этого он пребывал в постоянном напряжении, - знаешь, я…

Он не успел договорить. Внезапно на кухне погас свет. Повисло молчание, нарушаемое только их собственным дыханием. Затем раздался щелчок, и на стенах заплясали слабые блики огонька зажигалки.

- Что это еще такое? – спросил Рем.

Лея выглянула в окно через его плечо – в соседних домах тоже не было света.

- Наверно авария на подстанции, - сказала она. – У нас такое часто.

- Да…

Огонек погас, и они снова остались в темноте. Некоторое время никто не произносил ни слова, потом Лея спросила:

- Так что ты хотел сказать, до того, как погас свет?

- Ничего. Я просто хотел, чтобы ты знала. То, что ты видишь – правда.

- В самом деле? – оживилась Лея. – Ты тоже видел это? Ты видел те же… миры?

- Да.

Он осторожно коснулся ее руки, наверно, не заметив ее в темноте… Лея не отстранилась.

- Ты мне расскажешь? – спросила она почему-то шепотом.

Ее сны, ее удивительные сны были ее тайной, ее личным сокровищем, которым она еще никогда не смела поделиться с кем-то другим.

- Мне бы хотелось… - сказал Рем, положив ей на плечо вторую руку.

- Мне бы тоже, - откликнулась Лея, теперь уже совсем тихо.

От его рук пахло табаком и чем-то еще, для чего в языке не было названия, и это были хорошие руки, добрые. Родные.

Электричество дали только утром.

Прошло три дня.

Целых три дня, которые Лея еще надеялась.

Надеялась и верила, что на этот раз все окажется иначе, что это не было банальным развлечением на ночь, и он, таинственный гость из ее снов, наберет номер ее телефона или приедет к той остановке, где они встретились в первый раз. И в последний.

Рем ушел рано утром, когда Лея еще спала. Она не услышала и не проснулась, и наверно он хотел, чтобы так было, но все-таки сердце больно кольнуло, когда она снова открыла глаза в одиночестве. На столе в кухне, где еще с вечера осталась неубранная посуда, Лея нашла маленький листочек бумаги, на котором крупным круглым почерком была написана всего одна строчка: «Верь в то, что видишь в своих снах» и подпись «Рем». Вот и все, что ей от него осталось. И Лея берегла этот кусочек бумаги, словно любовное послание, каковым оно, конечно же, не являлось.

Берегла и надеялась. Целых три дня надеялась на продолжение фантастического сюжета.

Но Рем больше не появлялся, и с каждой секундой ей все меньше верилось в правдивость произошедшего. Не в первый раз, конечно… Но зачем же было так сильно ранить ее сердце? Неужели для того, чтобы соблазнить девчонку с остановки, требовались многочасовые рассуждения о любви и смерти? Нет, все было не просто так, она знала это, она верила. Ей хотелось верить.

Черный карандаш – красный карандаш, белый карандаш – желтый карандаш…

- Он приходит домой каждый день пьяный, как свинья. Не скандалит, поганец, а только смотрит на нее, как будто виноват. Ясен пень, что виноват, скотина! Денег не приносит, пьет, а даже бабы на стороне нет – не мужик вообще, тряпка! – гневные рассуждения Веры вывели Лею из коматозного состояния, в котором она пребывала с самого утра. – А она-то, дура набитая, его терпит! Вот уродка тоже, нет бы встала в позу, как нормальная баба, да сказала бы… да ушла бы к другому! А она – нет. Смотрит на него, как на идола, прости господи!

- Вот тогда, наверно, в позу и встает, - хихикнули за соседним столом, - раком!

Оглушительное ржание рикошетом отскочило от стен здания, врезавшись в мозг.

- А если она его любит? – неожиданно для всех сказала Лея.

Четыре пары презрительных глаз тут же обратились к ней.

- Сериалов обсмотрелась что ли? – фыркнула коллега напротив. – Вот молодняк дебильный! С мужиков надо деньги тащить, а не сопли им вытирать. Любовь! Ага, она самая. Вообще, конечно, если тебя после этого еще и отлюбят – тоже ничего.

Очередной взрыв хохота заставил Лею опустить взгляд.

Черный карандаш – красный карандаш…

Может, она и правда не знает, что такое любовь?

Сегодня опять была смена Людвига.

Он не заметил, как Лея зашла на проходную – склонившись над столом, охранник что-то писал на альбомном листе, не замечая, похоже, ничего вокруг. Если бы в этот момент со склада вывозили фурами разобранные по винтикам складские здания, он бы наверно не стал отвлекаться на подобные мелочи. Но это только казалось.

- Я тебя слышу, - сказал он, не поднимая глаз, - подожди секунду, ладно?

Лея кивнула, спохватилась, что он все равно не видит, но промолчала. Минуты через две, Людвиг поставил на листочке сегодняшнюю дату и отложил ручку. Лея смотрела на него сквозь стеклянное окошко.

- Это стихи? – спросила она.

Людвиг кивнул. Она нерешительно протянула руку.

- Можно?

С минуту он сомневался, стоит ли ей доверять то, что он писал не для посторонних глаз. О поэтических увлечениях сотрудника охраны вряд ли кто-то знал на работе. И вряд ли ему хотелось прослыть великим поэтом Людвигом Штраусом. Но наверно что-то в ее глазах подсказало ему, что она не скажет об этом ни одной живой душе. И Людвиг протянул ей листок.

Сердце кольнула тонкая игла: Лея вспомнила о записке, лежащей в нагрудном кармане, и невольно потянулась к ней. Как странно, а у Людвига похожий почерк – такой же круглый и четкий, как она не замечала этого раньше? Строчки были выровнены как будто по линейке. Лея стала читать.

Я спущусь за тобою к Аиду,

Как Орфей за своею женой.

Я не дам тебя больше в обиду –

Не оставлю врагов за спиной.

Я спасу твою бедную душу,

Полоненную адским огнем.

Клятвы, данной тебе, не нарушу,

А нарушу – мы оба умрем.

Я верну тебе доброе имя,

Очерненное злобной молвой,

Разверну ненавистное время,

Чтобы снова ты стала живой.

Я пойду против Бога и Рока

И всесильного Высшего Я,

Опущусь до любого порока –

Если это вернет мне тебя.

А прикажут – миры без сомнений

Буду кровью убитых кропить.

И не надо мне лживых сравнений –

Только ТАК и возможно любить.

Альгрейд,

12 октября 2012 года

Лея с трудом оторвала взгляд от листка. Это было похоже на послание, послание от того, кого она уже не ждала увидеть. Это были его слова… или нет?

- Это ты написал? – спросила Лея, понимая всю глупость своего вопроса.

- Я, - просто ответил Людвиг, как будто понимал ее.

- Я думала… а почему – Альгрейд? Что это такое?

- Имя.

- Я понимаю, но чье оно?

- Мое.

Они смотрели друг на друга, и Лее казалось, что она видит другие глаза, другого человека. Того самого человека, который… Девушка попятилась, и листок выпал из ее рук.

- Мне нужно идти, - быстро сказала она.

Людвиг кивнул.

Лея опрометью бросилась к двери проходной и со всех ног побежала к автобусной остановке. Ее там ждали – она это знала точно.

- Почему тебя так долго не было? Я ждала, я думала, ты уже не придешь… - Лея потянулась к Рейму, пытаясь поймать тепло его дыхания. Так безнадежно больные тянутся к последнему лучику солнца, еще не зная, что он окажется последним.

Но он отстранился от нее.

- Лея…

Он смотрел ей в глаза, страшно, тяжело, больно смотрел, как будто знал что-то такое, о чем она еще даже не успела подумать. До этого момента она даже не подозревала, что взгляд может быть таким осязаемым.

- Я должен тебе сказать… я сразу должен был. Посмотри, - он поднял палец к небу, заставив и ее тоже посмотреть вверх. – Ты видишь это?

- Да, вижу, - кивнула она, не понимая, - звезды. Я вижу их каждый день, если нет туч.

- Они ненастоящие, - сказал Рем.

- Что?..

Она еще не понимала, звезды еще отражались в ее глазах – живые, светящиеся, пронзительные. Настоящие звезды настоящего неба.

- Они ненастоящие… - повторил он. – Все, что ты видишь вокруг – ненастоящее. Это иллюзия.

В сердце что-то дернулось и замерло, как будто кукловод случайно оборвал ниточку, заставлявшую его любимую марионетку плясать среди картонных декораций. Лея не вздрогнула, не засмеялась, не сказала Рему, что он сумасшедший философ. Только во взгляде ее что-то изменилось.

- Ненастоящее, - повторила она безжизненным голосом. Потом, словно внезапно осознав смысл сказанного, тихо спросила, - а ты?

Рем улыбнулся – так же больно, как минуту назад смотрел на нее.

- Я настоящий.

На секунду он замолчал. Возможно, чтобы дать ей время успокоиться, возможно, чтобы собраться с силами закончить фразу.

- Я – единственный настоящий человек в этом мире.

Такого наказания еще никто не удостаивался. И была бы то великая честь, если бы не бессмысленная жестокость, которой была буквально пропитана насквозь вся эта затея.

«Терпеть в наших рядах ренегата братство не может счесть допустимым. Отправить осужденного Альгрейда в один из существующих отсталых, но все же населенных, миров мы считаем опасным, а следственно – также невозможным. В связи с этими прискорбными обстоятельствами, Высший суд Ордена Хранителей большинством голосов проголосовал за следующую меру наказания: изолировать бывшего брата Первой касты в специально созданном для него пространстве, населенном формами псевдо-жизни белкового происхождения, закрытом от контактов со всеми прочими обитаемыми планетами и системами. Во время отбывания срока осужденный Альгрейд не должен иметь возможности контактировать с собратьями по Ордену, а также с остальным населением обитаемых миров, вне зависимости от их ранга и местоположения. Срок заключения будет определяться степенью осознания осужденным вины и раскаяния в содеянном. После чего решение об освобождение вновь будет рассмотрено Высшим судом.

Сим заверяю окончательный вердикт, Председатель Суда Ордена Хранителей, Паул».

Они стояли в зале суда, по разные стороны железной решетки – два брата, Альгрейд и Ремворд, пытаясь (бессмысленно, впрочем) что-то сказать друг другу на прощание. Но что тут скажешь? Суд Ордена в полном составе явно сошел с ума, а этого как будто бы никто, кроме них, и не заметил.

- Рем, - сказал Альгрейд хрипло, косясь на невозмутимых охранников за спиной, - мир, населенный белковыми формами псевдо-жизни… это же живые люди. Они же даже не будут знать о том, что их жизнь – ненастоящая. Они будут просыпаться, есть, пить, любить друг друга и рожать детей. И все это из-за меня?

- Это чтобы степень твоего раскаяния была наиболее живописной, - сердито отрезал Рем. – Перестань, Грейд, псевдо-живые люди не умеют любить. Они даже понятия не имеют о том, что это такое.

Грейд кивнул.

- Ты же вытащишь меня оттуда, Рем? Ты-то знаешь о том, что я не виноват!

- Да как тебе сказать! – прошипел его брат сквозь зубы. – Вообще-то проводить эксперименты на живых людях запрещено правилами Ордена. Твой подопытный образец… повредился умом в процессе, если ты не забыл.

- Не смей так говорить!

- Еще как посмею. Девушка погибла, а наш план с треском провалился. Дьявол…

- Время для прощания вышло, - прогудел охранник голосом турбины реактивного самолета.

- Я тебя вытащу, не сомневайся, - быстро сказал Рем. – И положу конец этому псевдо-миру…

Но он не был уверен, что брат услышал его.

Вот и все.

Лея стояла, обхватив себя руками за плечи. Она не хотела, чтобы ненастоящий воздух ненастоящего мира касался ее тела. Звезды в небе по-прежнему светили, но этот свет больше не отражался в ее глазах, как не отражалось в них небо, и как уже никогда не отразится солнце. И даже его лицо – лицо единственного настоящего человека на всей планете.

Все было ложью. От начала до конца. Все.

Она чувствовала на своем лице слезы – теплые, соленые, прозрачные… искусственные. Глупо плакать, зачем она плачет? Запрограммированные кем-то, сильным и умным, живущим под светом далеких и неизвестных ей светил, химические реакции организма. Псевдо-организма белкового происхождения. Грустно – слезы, весело – смех, страшно – дрожь… Черный карандаш - красный карандаш, белый карандаш – желтый карандаш… Она была таким же карандашом в картонной коробке, необходимым лишь для того, чтобы создать фон для жизни другого человека. Чтобы жизнь не казалась ему раем.

И вся ее любовь, вся нежность, которая жила в ней, – все было ненастоящее. Ведь псевдо-люди не умеют любить.

- Я должен уйти, Лея, - сказал Рем у нее за спиной.

Она не ответила, она ждала этого. А разве могло быть иначе? Он заберет своего брата и уйдет, и завтра ее мир – со всеми печалями и радостями, с людьми и животными, цветами и птицами – перестанет существовать. Исчезнет, как будто его никогда и не было. Интересно, заметит кто-нибудь из тех, кто населяет его, что они умерли? Нет, нет, конечно нет. Куклы умирают окончательно. Совсем. Они просто ломаются и выбрасываются на помойку. Ведь у них нет души, и они не умеют любить.

Но почему так страшно должно рваться сердце, сделанное из фарфора, когда тебе говорят, что ты просто вещь? Почему на глазах выступают слезы, если нет души, если нечему плакать?

- Иди, - сказала Лея.

- Если бы я мог что-то изменить… - тихо произнес Рем.

- Нет, - она покачала головой, - нельзя изменить то, что создано не тобой. И меня ты не изменишь, - Лея повернулась к нему, - даже если это просто красивая картинка, я все равно всегда буду тебя помнить.

Его лицо скрывала ночь, и Лея не видела боли в его глазах. Но она чувствовала ее… или просто знала, ведь ненастоящее сердце не может чувствовать.

Рем так ничего и не ответил ей. Он развернулся и быстро пошел прочь, оставив ненастоящую девушку плакать искусственными слезами под иллюзорными звездами.

- Вы прекрасно знаете, что невыход на работу без предупреждения и без уважительной причины строго наказывается руководством! – надрывался в трубке начальник Леи. – Я объявляю вам выговор! Строгий выговор! И благодарите бога, что я вас сразу не уволил! Я ваш начальник и имею полное право, я…

Лея улыбалась, глядя в стену, где висело в рамочке изображение придуманного бога, которому ей сейчас следовало молиться. Она ничего не отвечала. Спорить с картинкой на огромном экране галактического монитора не было никакого смысла.

- Если это повторится еще раз…

Еще раз. Неужели эти люди действительно верят, что в мире что-то может повториться? Не повторяется никогда первый взгляд, первая улыбка, первый поцелуй. Никогда не повторяются слова: «Я люблю тебя». Никогда не повторяется прощание. Никогда не повторяется рассвет, таким, какой он был в то утро, когда ты впервые увидел мир собственными глазами. Не повторяется…

На улице раздался оглушительный грохот и поднялся столб пыли. Голос в трубке отвлекся от своего монолога и напряженно замолк. Потом послышалось тихое: «Что за черт?..». И до Леи донесся сдавленный крик, пошли короткие гудки. Приятный женский голос сказал, что абонент находится вне зоны действия сети. Потом снова раздались взрывы где-то за окном. Оконное стекло разлетелось вдребезги. Но Лея даже не обернулась, когда острый осколок вонзился ей в спину. Губы шевельнулись, пытаясь произнести что-то.

- Рем…

Но она так и не успела закончить фразу, потому что в этот момент погасло солнце.

Было тихо.

Тихо и как-то… наверно, можно было сказать, мутно, если бы это определение соответствовало действительности. Вокруг светилось что-то, может быть, воздух, может быть, газ – Лея не знала. Она лежала на траве, или на очень мягкой земле, или на песке, словом, под ней была какая-то опора. Больно не было, страшно тоже. Она подумала, что, наверное, не умерла, ее спасли, и она лежит где-нибудь в палате реанимации. А может, под обломками дома. А может… нет, такого быть не могло никак. Ведь она была всего лишь куклой, у нее не было души, а значит – не было и жизни после смерти. Но все-таки?..

Девушка приподнялась на локте и огляделась. Да, вокруг было очень мутно. Но постепенно окружающий мир начинал приобретать очертания. Вокруг росли какие-то деревья, а может, это были дома очень странной формы. И еще рядом кто-то стоял. Один, двое, несколько – она не могла разобрать. Потом тень, которая, как ей показалось, находилась ближе других, шевельнулась и приблизилась еще на шаг.

Пронзительно знакомый взгляд пробежал по ее лицу, и в глазах человека страх смешался с чем-то, с чем-то… похожим на…

- Рем, - шепнула девушка, справившись с непослушным голосом.

И теплая рука опустилась на ее плечо, тихо-тихо, как бабочка.

- Лея. Лея…