Поэма потерянной радости.

В мире первом.

Деревья, вещи, даже люди, ну есть это все, и хорошо, и ладно, пусть будет. Но слова!!! Сплошная загадка! Вот почему одно сочетание звуков означает одно, а другое – другое, и именно так, а не наоборот!

Вот, например, среди асфальта кое-где свежая травка. А если про себя повторять: «тра-ва, тра-ва, тра-ва». А потом еще и еще: «траватраватраватрава». Смысл слова постепенно улетучивается! Остаётся просто созвучие: «т-р-а-в-а». Буквально на глазах слово от повторения развалилось, связь между торчащими из земли зелеными ниточками и словом «трава» распалась.

Пауза.

И в этом процессе распада какой-то дикарский восторг – радость разрушения!

Пауза.

Причем, длинные сложные слова рушатся гораздо быстрее и легче, чем простые короткие. Но, в конце концов, проявив упрямство и терпение, можно «взорвать» любое слово. Кроме одного… Какого?.. Несокрушимым остаётся слово «мама»! Сколько раз подряд его не повторяй: медленно, быстро, растягивая слоги, почти пропевая, сливая в одну тарабарщину, – все равно, за словом «мама» неизбежно возникает образ самой красивой и доброй женщины на свете.

Пауза.

Да нет, не только разрушать, создавать новые слова тоже здорово! Особенно имена выдуманных героев, названия фантастических стран, городов, рек…

На обычной обеденной клеенке в клеточку или цветочек, вот, например, вот такой, может возникнуть город, допустим… Тумборин. Здесь будут свои улицы, площади, перекрестки, тупики, остановки автобусов. И у всего этого обязательно свои названия: площадь… Фужекора, гора… Зуса, озеро… Нерека. О! Озеро Нерека – это здорово получилось! В смысле, озеро – не река.

Да! Вот он – Тумборин! Я его уже вижу! В городе должны быть жители, пусть это будут… пуговицы разных размеров, цветов и форм. Где у меня пуговицы?.. Есть.

Тут будут жить целые семьи: родители, дети, дедушки, бабушки, тети, дяди и даже домашние животные… Животные – это… Что бы это могло… Вот, пуговички совсем крохотные, кнопки, крючки, зажимы. И каждому - обязательно свое имя! Например, семья Рувар – это четыре темно-синие пуговицы, две большие и две поменьше: папа Киф Рувар, мама – Росана Рувар, дочки-близнецы – Свако и Помпона, тоже соответственно Рувар. К этой же семье относится рифленая коричневая, красивая, но очень старая пуговица – бабушка Суятира Пьензе-Рувар и маленькая ржавая кнопка – собачка Букляшка. Живут они на углу улиц Гагорашм и Туковской. Папа Киф Рувар каждый день ходит на работу, которая находится в переулке Сонных Матыр, а мама работает за городом, в дачном месте Новокулемино. Чем занимаются родители на работе?.. В это играть не интересно. Потому что «работа» – это не занятие, а место, куда ходят взрослые пять дней в неделю. А в место играть нельзя. Дети же, если позволяет погода, гуляют с бабушкой Суятирой и собачкой Букляшкой в сквере с романтическим именем Собачинская встречка. Звучит как-то… «встречка»… А? Да нет, хорошо, нормально звучит…. С детьми, бабушкой и собакой всегда происходят интересные события, приключения! А папа и мама только ходят на свои работы. Жизнь взрослых вообще чрезвычайно скучная.

Как бы так исхитрится, чтобы никогда не быть взрослой (ым), постараюсь, как можно дольше оставаться девочкой (мальчиком), а потом сразу превратиться в бабушку (дедушку).

В мире втором.

Посреди сцены столик. На нем большая ваза. Выходит юноша, берет столик, вазу оставляет на полу. Уходит в угол сцены, там внимательно изучает столик. Выходит девушка, берет вазу, идет в другой угол. Некоторое время каждый занимается своим предметом.

Она. Когда я была маленькой...

Он. Это никому не интересно.

Она. Ну почему?

Он. Потому что все были маленькими. И им интересно то, что было с ними.

Она. Но, может быть, с ними было то же, что и со мной.

Он. Займись лучше делом.

Она. Каким?

Он. Постирай, помой посуду, полы, наконец...

Она. Я уже все перемыла и перестирала.

Он. Тогда просто помолчи.

Она. А чем ты так занят, что тебя нельзя отвлекать?

Он. Смотрю, как устроен стол.

Она. Зачем?

Он. Чтобы продать его и купить тебе швабру.

Она. Зачем?

Он. Чтобы у тебя не болела спина, когда ты моешь пол.

Она. Но у меня не болит спина.

Он. Это пока ты молодая. Потом заболит.

Она. А почему бы тебе не сделать вазу? Ее можно продать дороже и купить две швабры...

Он. Зачем? Ты же не будешь мыть двумя руками сразу.

Она. ...И купить две швабры: одну для меня, а другую – для тебя.

Пауза.

Он. Когда я был маленьким...

Она. Это никому не интересно.

Он. Когда я был маленьким, полы в доме всегда мыла мама.

Она. Хорошо. (Уходит, возвращается, что-то пряча за спиной.) Можно мне посмотреть твой стол?

Он. Смотри.

Она (достает из-за спины топор, бьет им по столу, столик разваливается). Красивый был столик...

В мире первом.

Наверное, есть какой-нибудь секрет, как никогда не взрослеть… Ладно, подумаю об том позже, когда закончу игру. Таких семей, как эти Рувар в городе Тумбурин около десяти или даже больше. Это сколько имён! Хорошо бы записать, но… писать – очень сложное дело, так что легче запомнить. Но это только первый этап игры – название. А потом начинается самое интересное: пуговицы передвигаются по клетчатой (или в цветочек) клеенке, ходят друг к другу в гости, ссорятся, мирятся, празднуют новоселья, дни рождения и свадьбы. Похорон в Тумбурине не бывает! Если пуговица ломается, она считается уехавшей в санаторий лечиться. А если пуговица теряется – это значит, она отправилась в длительную командировку. Игра может продолжаться несколько дней с перерывами на обед, сон, завтрак. Но никогда, ни при каких обстоятельствах, пока не закончена игра, нельзя забывать, как зовут того или иного обитателя города, как называется проложенная по столовой клеенке улица.

Пауза.

Закончив же игру, я тут же забуду все имена сразу, просто выброшу из головы. А на следующий день начну заново. Но уже с новыми пуговицами и не на клеёнке, а на подоконнике среди цветочных горшков.

Пауза.

А однажды пуговицы надоели. И был избран другой народ – папины гвозди, винтики и шурупы. И место для их города нужно совсем другое. Каждому народу свой город. Гвозди вам – не пуговицы! Тут не клеёнка, не подоконник не подходят. Новый город, назовём его Здигин, его место на скрипучем паркете под столом, а самая интересная его улочка в пыльной расщелине между стеной и шкафом. И жизнь у острых железных гвоздей куда труднее, чем у круглых пластмассовых пуговиц. Каков народ - такова и жизнь.

Пауза.

Я играю целыми народами, я даю им судьбы. Я.. Я… маленький Бог. Но я добрый и справедливый Бог. Мои народы никогда не воевали, пока…

Пока в моей жизни не появились шахматы.

В мире втором.

Двое стоят над сломанным столиком.

Она Красивый был столик...

Он. Зачем ты это сделала?

Она. Когда я была маленькой, мебель в доме всегда чинил отец. (Возвращается к своей вазе.)

Он. А если я разобью твою вазу?

Она. Ее вряд ли можно будет починить. Придется выбросить.

Он (приносит инструменты, чинит столик). Спасибо.

Она. За что?

Он. Теперь я лучше понимаю, как он сделан. Мне легче будет сделать такой же, но еще лучше, который я продам, чтобы купить тебе швабру.

Она. Но я не хочу швабру!

Он. Хорошо, я куплю тебе стиральный порошок.

Она. А цветы? Цветы! Я бы поставила их в вазу. Ей очень одиноко без цветов.

Он. Цветы быстро завянут. Это не практично.

Она. Быстро... Пусть. Но хотя бы один день... Один час моя ваза не будет одинока!

Он. Не дури.

Она (берет топор, которым разбила столик). Если ты не купишь цветы, я сейчас разобью эту вазу на мелкие кусочки; кусочки растолку в пыль, и буду подсыпать их тебе к обеду вместо соли.

Он. Не думаю, что это будет дешевле.

Она. При чем тут дешевле?

Он. Если общую массу раздробленной вазы сравнить с тем же количеством обычной соли, то по цене получится...

Она. Ты сумасшедший.

Он. Я починил стол. И это доказывает мою нормальность. А вот ты его сломала! Однако я не предъявляю тебе...

Она. Я знаю! Я знаю, что надо сделать. Ты же мастер, ты все умеешь. Ты гениальный. То, о чем я тебя попрошу, тебе раз плюнуть.

Он. Ну, уж гениальный...

Она. Да, да. Не скромничай. Пожалуйста! Ну, пожалуйста, подари моей вазе одну ножку от твоего стола... Только не говори «нет». Столик может стоять на трех ножках. Ты сделаешь так, что он станет от этого только лучше. А четвертую, подаренную, я обвяжу с одного конца лентой и поставлю в вазу. Это будет ее любимый цветок. Пусть он будет один. И пусть не совсем настоящий. Но ей станет не так одиноко. Пожалуйста! Пожалуйста! Пожалуйста!!!

Он. Я тебя очень прошу, не надо так нервничать. Успокойся. Ты вся дрожишь. Ну, успокойся же! (Обнимает ее).

Она. Подари ей одну ножку. Ведь у него их целых четыре. Не надо быть таким жадным.

Он. Хорошо, хорошо. Мы что-нибудь придумаем. Только не плачь. Когда ты плачешь, у тебя краснеет нос, и ты становишься некрасивая….

Она. Так значит, я не красивая? А не так давно ты утверждал, что я самая…

Он. То есть… Мне ты, конечно, все равно нравишься. Но ты же не Дед Мороз, тебе просто не к лицу красный нос. Если тебе нужна ножка от стола… Сейчас мы все сделаем. Иди сюда. Какую тебе из четырех? Выбирай.

Она (гордо и независимо). Любую. Они одинаковые.

Он. А вот и ошибаешься! Очень даже разные. Вот на этой царапина. А на этой маленькое пятнышко. А здесь... А здесь что-то написано. Ну, надо же! Номер телефона.

Она. Чей?

Он. Не знаю. Иди посмотри.

Она (переборов любопытство). Любую. По твоему усмотрению.

Он. В принципе... Гм... В принципе столик может устоять и на двух ножках, надо хорошенько помозговать... Пожалуй, я могу подарить тебе, в смысле, твоей вазе, не одну, а целых две ножки!

Она. Два – четное число. Так дарят только покойникам.

Он. Я не уверен, что смогу сделать устойчивым...

Она. Но ты же гениальный!

Он. Сначала надо проверить, влезут ли в твою вазу целых три ножки. На вид у нее очень узкое горлышко.

Она. Таких тощих ножек, как у твоего стола, в мою вазу влезет целая дюжина.

Он. Если тебе не нравятся мои ножки, запихивай в эту вазу свою швабру!

Она. Ты мне ее еще не купил!

Он. Можешь использовать свою вазу как ночной горшок, она для этого больше подходит!

Она. Пошляк!

Он. Шизофреничка!

Она. Ах, так!.. (швыряет в него со всего размаху вазу).

В мире первом.

Да! Пока в моей жизни не появились шахматы.

Шахматные фигуры отнюдь не предметы, как пуговицы или гвозди они – «Фигуры»! Каждая имеет не только свое имя, но и характер, судьбу, биографию, увлечения… Отношения между ними складываются и на поле боя, где приходится действовать по строгим «взрослым» правилам; и за краем доски, когда их берут в плен, по шахматной терминологии «съедают»... Причем именно там, в плену, и начинается все самое интересное! На самом деле их жизнь продолжается и тогда, когда они лежат в коробке на шкафу. Да, да… И даже когда ими играют в мое отсутствие. И те, невидимые, действия «за кадром» тоже влияют на общее развитие драмы.

Так вот, Королева - жена короля по общим правилам игры, а у меня она еще и любовница левого офицера, а Король тайно вздыхает по одной из пешек.

Слово «любовница» значит что-то секретное, я пока не совсем понимаю, что именно, но это что-то немного стыдное, но очень приятное,.. может быть, как есть шоколад под одеялом. А «тайно вздыхал по…» я как раз понимаю: это, когда никого рядом нет, Король делает вдох, а струя выдыхаемого воздуха доходит до маленькой пешки на клетке Е-2.

Чем больше мне удаётся посмотреть взрослых фильмов, тем сильнее накаляются страсти на шахматной сцене. И вот Королева, будучи женой Короля и любовницей левого офицера, попав в плен, изменяет уже им обоим с правым слоном противника… Что такое «изменяет»? Это приблизительно так... «Изменить» для тети, значит, сделать с чужим дядей что-то такое, что надо делать непременно со своим. «Что-то», а вот что? Опять загадка… То ли покататься с ним на санках с ледяной горки, то ли поделиться пирожным или поиграть в прятки… Хотя почему бы не поиграть со всеми сразу? Всё-таки это не очень понятно.

В мире втором.

Ваза лежит у его ног целёхонькая.

Он (поднимает не разбившуюся вазу). Деревянная...

Она. Как твоя голова.

Он (отстраняет от себя стол, занимается вазой). Она похожа на женщину. Вот талия. Вот бедра.

Она (обращаясь к столику). Бедный. Хотя у тебя целых четыре ножки, но ты так же одинок, как и моя ваза.

Он (к вазе). Какие крутые бедра!..

Она (к столику). На тебя нужно что-нибудь поставить. Ну, хотя бы... (снимает с ноги туфель, ставит его на столик) хотя бы вот это.

Он (к вазе). Как вас зовут, мадам? Я хотел бы с вами познакомиться.

Она (к столу). Нет, нет. Это вам совсем не идет.

Он (к вазе). О, я понимаю, вам неловко заговаривать с незнакомым мужчиной.

Она (к столу). Вы же не какой-нибудь кухонный. Вам бы пошло что-нибудь более романтичное.

Он (вазе). Я вас не очень обидел, когда сказал про узкое горлышко?

Она (столу). Я могу положить на вас свою руку. У меня очень красивые запястья.

Он (вазе). Поверьте, я не хотел вас обидеть. И не такое уж оно узкое. Да вам бы и не пошло слишком широкое. Ведь вы же не пепельница, и не мусорная тумба с улицы...

Она (столу). У вас такая гладкая поверхность, такая приятная на ощупь.

Он (вазе). Конечно вы не с улицы! Уличные не имеют таких тонких узоров на своих боках.

Она (столу). Мне так хорошо с вами.

Он (вазе). Мне так хорошо с вами.

Пауза.

Она (ему). Ты что-то сказал?

Он (ей). Возможно...

Она. Ты так думаешь?

Он. Да, пожалуй.

В мире первом.

Я многого ещё не могу понять, но по правилам взрослой, уже не шахматной игры, со всеми сразу играть почему-то нельзя. Короче, «изменила» - значит, выбрала другого, а не законного дядю для какой-то своей очень большой и интересной надобности. И такой выбор – ну, очень нехорошо… Не важно, почему нехорошо. Нехорошо и всё тут. Когда однажды моя Королева-изменщица, закатившись под диван, долгое время считалась потерянной, я сразу поняла, что судьба наказала ее за неверность. И хорошо еще, что все это случилось с черной Королевой, белой такое происшествие было бы совсем не к лицу.

Вообще играть в шахматы легко, на деревянном клетчатом поле передо мной не абстрактно-логическая игра, а живой сюжет. «Живые» фигуры подсказывают, как надо ходить, и, если я ошибаюсь, возмущаются, негодуют… Я чувствую их праведный гнев. Каким образом? Не знаю. Чувствую и всё. И быстренько перехаживаю до тех пор, пока мне не кажется, что они довольны или даже восхищены моим ходом.

В мире втором.

Она (ему). Мне так хорошо с вами.

Он (ей). Мне так хорошо с вами.

Они медленно сходятся в центре. Она ставит столик. Он на него вазу.

Она. Когда я была маленькой, мне казалось, что я никогда не смогу постареть.

Он. И никогда не смогу умереть.

Она. Другие пусть. Но со мной этого никогда не может случиться.

Он. Пойдем, я тебе куплю цветы.

Она. Купи мне швабру, у меня очень болит спина, когда я мою пол.

В мире первом.

А вот в шашки не умею – они все одинаковые, безликие, ну что с ними можно делать? Нет, не умею и не хочу.

И в шахматы я люблю больше всего играть с пленными!

Ведь на доске у тебя либо черные, либо белые фигуры, а с пленными можно развивать сюжет одновременно и с теми и с этими!

Вот партия только началась, пленная пешка пока одна, ей страшно, она тоскует, она в отчаянии… Но вот пленяют молодого офицера (того самого, любовника Королевы), и глупая пешка, забывая о всех невзгодах, кокетничает изо всех своих пешковых сил. Однако, имея в соперницах Королеву, шансы ее невелики. Это у черных. А что же в это время у белых? Там в плену старая Тура. Она изначально против войны, она – принципиальный пацифист. Я это слово слышала по телевизору, оно тоже не очень понятно, как и слово «любовник», но «против войны» очень понятно! Так вот, Тура пытается доказать свою точку зрения, но пока спорить не с кем, все пока еще на поле боя. Но тут «съедают» Коня. Этот – фанатик-патриот. Он жаждет геройской смерти, мир без борьбы для него не имеет смысла. Естественно, между двумя столь разными пленниками возникает ссора, грозящая перейти в драку. Тут к ним добавляется белая пешечка, которая ранена, измучена и почти при смерти. Конь начинает рыть подземный ход, чтобы спасти пешку, а Тура пытается облегчить ее страдания. Но вот незадача: Конь-фанатик-патриот стал рыть не в ту сторону! И вместо свободы беглецы попадают в подземелье, где заперты пленные черные…

В мире третьем.

Он и Она из 2-ого мира, но много-много лет спустя. Впрочем, это может быть и совсем другая пара солидного возраста.

Он. Это как раз то, о чем я все время думаю.

Она. Хотела сварить кашу, но молоко прокисло.

Он. Когда слишком долго думаешь о чем-то одном, как будто попадаешь в коридор… В коридор отражающих друг друга зеркал...

Она. Можно сходить в магазин, но денег хватит только на хлеб.

Он. «...Хлеб наш насущный даждь нам днесь, и остави нам долги наши, яко же и мы...»

Она. Соседка в долг не дает, я уже просила.

Он. Когда слишком долго думаешь о чем-то одном, мысль начинает разрушать то, что не в силах понять. А если это непознаваемое не поддается разрушению, то агрессия мысли направляется на самого думающего.

Она. Ты любишь меня?

Он. Очень.

Она. Если пойдешь на улицу, возьми зонт, к вечеру будет дождь.

Он. Дождь был вчера.

Она. Это не значит, что его не будет сегодня.

Он. Это вообще ничего не значит.

Она. Я хотела сварить кашу, но молоко прокисло.

Он. Ты любишь меня?

Она. Конечно.

Он. Ты счастливая.

Она. Я теперь не могу сварить кашу.

Он. Ты любишь «конечно». А я люблю «очень». Это разные вещи.

В мире первом.

Вместо свободы - в тюрьму, где сидят противники. Ага… После первых столкновений все понимают, что в настоящем положении им воевать глупо. Раненая белая пешка, боясь умереть с нечистой совестью, признается, что она – дитя от смешанного брака, и показывает на лакированных кремовых боках темные прожилки (царапины от когтей соседского кота). При общей напряженной тишине она подробно рассказывает историю своего зачатия. Конь-фанатик-патриот, вдохновляясь, овладевает молодой черной пешкой! «Овладел» – это слово, тоже как-то связано с той самой женско-мужской тайной. Опять тут много непонятного, но, скорее всего, «овладел» – значит взял без спроса и начал владеть. Вполне понятно, что можно владеть роскошной фарфоровой кукольной посудой или книжкой с цветными глянцевыми картинками. Чёрная пешка – не вещь, она – молодая девушка, но главное остаётся: «владеть» – значит быть хозяином и играться, как захочется, без ограничений, вплоть до возможности сломать и выбросить, наигравшись. Так я себе это понимаю.

Возвращаемся к Коню. После необдуманного спонтанного поступка ему становится нестерпимо стыдно, он так раскаивается в содеянном, что пытается покончить с собой. Причем как раз в тот самый момент, когда в плен попадает белая Королева и…

В мире третьем.

Он. Ты любишь «конечно». А я люблю «очень». Это разные вещи. Неужели ты не чувствуешь разницу?

Она. Из кислого молока будет простокваша. Но это будет завтра.

Он. Свари кашу на воде.

Она. Я не могу, у меня...

Он. Твои глаза похожи на дождь.

Она. Я не могу!!! У меня нет крупы.

Он. Я люблю тебя.

Она. Вчера было лето?

Он. Лето.

Она. И завтра будет лето?

Он. И завтра. Лето – самое благоприятное время для самоубийств.

Она. Тогда почему сегодня осень?

Он. Потому что твои глаза похожи на дождь.

Она. Только обещай мне, что возьмешь зонт.

Он. Если у тебя будут крупа и молоко, ты будешь счастлива?

Она. Возьми зонт.

Он. У тебя будут крупа, молоко и хлеб. Я возьму зонт. Завтра снова будет лето. Ты будешь счастлива?

В мире первом.

На самом интересном месте игру приходится прерывать, потому что у них там, на доске шах, мат или кто-нибудь сдался! Всегда не вовремя! Всегда. И им нужны все фигуры, чтобы расставить их заново. Или нужно всё убрать, потому что мама зовёт обедать.

Но в целом родители были очень довольны: какой умненький растет ребенок - шахматами интересуется.

Пауза.

А ещё ребенок интересовался газетами. Обыкновенная большая вчерашняя или позавчерашняя, прочитанная и уже никому ненужная газета могла занять ребёнка на полдня. Часами методично и скрупулезно он превращал простыню периодической печати в мелкие клочки бумаги. Взрослые опять были довольны, они могли долго-долго заниматься своими делами, даже уходить из дому. Соседям ребёнка демонстрировали как феномен. Бабушки резвых и непоседливых малышей завидовали по-черному. Старую прессу отдавали нам вместо игрушек.

Но взрослые глубоко заблуждались, думая, что меня интересуют газеты или процесс их разрывания. Взрослые даже не догадывались, чем я занята на самом деле…

В мире третьем.

Он. У тебя будут крупа, молоко и хлеб. Я возьму зонт. Завтра снова будет лето. Ты будешь счастлива?

Она. Не знаю...

Он. Почему?

Она. Я не знаю, чего мне захочется завтра.

Он. А я не знаю, чего мне хочется сегодня.

Она. Может быть...

Он. Твои глаза высохли. Теперь они похожи на старый колодец.

Она. Может быть, надо по-другому думать: не все время об одном, а изредка, и лучше о разном.

Он. Все время – об одном? Изредка – о разном? Ха-ха-ха.

Она. Я все-таки схожу куплю хлеба.

Он. Ты действительно меня любишь?

Она. Конечно.

Он. А завтра?

Она. И завтра!

Он. Но если ты не знаешь, чего тебе захочется завтра, почему ты уверена, что будешь любить меня завтра, как и сегодня?!

Она. Кислое молоко выпила кошка. И завтра у нас не будет простокваши.

Он. Ты больна.

Она. Не больше, чем ты. А с простоквашей можно было бы испечь блинчики.

В мире первом

На самом деле, на фоне превращения газеты в клочки очень удобно… путешествовать вглубь «Я». Начинается эта «игра» с того, что я говорю себе так: «Я – это я. Не кто-нибудь другой, а именно – я. Не мама, не бабушка, не соседка, не тетя-продавщица мороженого, не мальчишка с лопаткой за окном… Я – не они. Я – другое. Я – это я…» С некоторыми вариациями этот монолог я повторяю и повторяю, пока вдруг не возникает ощущение, что приоткрылась невидимая дверца, и это самое загадочное «Я» сейчас вот-вот прояснится и появится, как волшебная фея. Только не такая фея, какую рисуют в книжках или в мультиках, а намного-намного прекраснее!

За каждым следующим произнесенным «Я» что-то внутри становится все более объемным, более ощутимым; «что-то», что как раз и задает все вопросы, понимает, чувствует. Но если это «что-то» спрашивает про «Я», значит само «Я» еще дальше, еще глубже, и именно оно мне должно сейчас открыться! Но как только я пытаюсь остановить внимание на этом Я-наблюдаемом, оно тут же превращается в Я-вопрошающее, и за ним сразу же открывается следующее, и теперь уже оно должно оказаться настоящим…

Это похоже на отражение зеркал друг в друге, на сказку про белого бычка, на все, что не имеет конца. Причем вначале своего путешествия за каждым «Я» возникает всего одно следующее, как бы последнее. Через какое-то время в глубине, в перспективе появляется две-три ступеньки-Я, через которые надо перепрыгнуть до конечного открытия, чтобы появилась фея, потом вдалеке угадывалось уже пять-шесть «Я», но все еще есть надежда, пройдя через них, дойти, наконец-то, до самого главного истинного «Я». Но чем глубже по ним продвигаешься, тем больше открывается за поворотом, и вот уже их невозможно сосчитать…

В мире третьем.

Он. Много думать вредно.

Она. Если все время об одном, конечно, вредно. А горячие блинчики ужасно вкусно запивать молоком.

Он. Мы больны…

Она. Иногда мы еще угадываем, чего нам хочется. Но мы никогда не знаем, что нам надо… Что надо делать…

Он. Может быть молиться?

Она. Ты меня любишь?

Он. Очень.

Она. А его? Того, кому надо молиться?

Он. Не знаю. Я его не видел.

Она. Молиться без любви нельзя.

Он. Сходи за хлебом.

Она. Без любви можно только думать.

Он. Если бы молоко не прокисло, ты бы сварила кашу.

Она. Если думать не об одном, а о разном, то и долго – можно; и много – не опасно. Только обязательно – о разном.

В мире первом

…Их невозможно сосчитать… Внимание рассеивается, путешествие прерывается…

После первой неудачи я не сдаюсь и начинаю весь путь заново. Затягивающая воронка с отдаляющимся дном снова открывается. Коридор, по которому, двигаясь вперед, оказываешься все дальше от цели. Можно попробовать перехитрить этот заколдованный тоннель, например, убыстряя темп, прыгать сразу через несколько «Я». Или, наоборот, застрять на одном и, стараясь сохранить равновесие, чувствовать огромное количество «Я» сзади и спереди. Но это намного труднее, чем двигаться. Возможно в этом «застревании» подсказка, если бы удалось удержаться подольше, открылся бы какой-то боковой ход! Но терпения не хватает.

В самом начале игра похожа… Ну, будто очищаешь кочан капусты: срываешь лист, а под ним такой же, поменьше. И конечно, внутри должна быть кочерыжка. Или ещё похожа на разбирание игрушки-матрешки: открываешь куклу, а внутри другая маленькая. И опять – ясно, что, в конце концов, должна быть самая маленькая, которую развинтить уже нельзя. Но постепенно воронка, до того сужающаяся, начинает расширяться… Это как если бы у капусты вместо кочерыжки внутри оказался другой кочан и каждый следующий лист на нем крупнее только что сорванного. А внутри самой маленькой куколки нашлась новая, более крупная… Обратная перспектива… Логика отступает и сдается.

В мире третьем.

Она. Без любви можно только думать.

Он. Логика отступает и сдаётся.

Она. Логика… В самом главном она бессильна.

Он. Если бы кошка не выпила кислое молоко, то завтра была бы простокваша.

Она. Я была больна своей болезнью. Теперь я заразилась твоей. Значит, теперь нам придется расстаться.

Он. Но ведь ты не оставишь меня без горячих блинчиков?

Она. Надо что-то сделать. Если не сделаешь, того, что должен, не умрешь.

Он. Это летит снег или тополиный пух? В сумерках они похожи.

Она. С каждой утренней кашей, с каждым вечерним пирогом я заслуживаю себе смерть. Конечно, если каша и пирог не пригорят.

Он. Зима – самое благоприятное время...

Она. Чушь!

Он. Ах, да, конечно же. Лето. Как я мог перепутать?

Она. Любое время благоприятно, если ты готов.

Он. Я... Готов…

Она. Молоко превращается в простоквашу, лето в осень, котенок в кошку. А мысль? А человек?.. Есть только один способ узнать это!

Он. Возьми зонт - к вечеру будет дождь.

Она. Теперь это уже не важно.

Он. Ты любишь меня?

Она. Очень.

Он. Хорошо было бы сварить кашу, но молоко прокисло.

В мире первом.

Если в начале пути конец поиска представлялся сложным, но достижимым, то теперь понятно, что никакого конца быть просто не может… Я в отчаянии… Но любопытство толкает вперед. И я продолжаю,.. но тут неожиданно возникает страх. Не чего-то конкретного, не мысли, например, что я могу не вернуться, нет, просто ни с того, ни с сего – страшно. Страшно, но я иду дальше, и дальше… Если бы не взрослые… Они всегда не вовремя и не про то. Они ни разу не дали мне завершить моё путешествие. И ни разу не ответили ни на один мой серьёзный вопрос.

Пауза.

А при чем тут газеты? Бог весть… Руки занять, наверное. Не мешают думать.

Пересечение миров.

Двое взрослых сидят за столом, заваленным бумагами, книгами, предметами неопределенного назначения. В процессе действия они меняют возраст. Ребенок, приходящий к ним может менять также и пол.

В начале действия взрослые играют в морской бой. Параллельно беседуют о своем.

Первый. Ранил. А что было, когда нас не было?

Второй. В смысле? А-2.

Первый. Теперь мимо. Ребенок спросил, что ему ответить...

Второй. Да ну... Не бери в голову. Твой ход.

Первый. Б-4. Я ему так и сказал, чтобы не задавал глупых вопросов.

Второй. Б-4 – мимо. А тебе В-2!

Первый. Убил. И все же я не уверен...

Второй. Не уверен – не обгоняй. Ж-8...

Первый. На поворотах действительно не стоит. Мимо.

Второй. Ты стайер или спринтер? Твой ход.

Первый. Е-5. Марафонец.

Второй. Ого! Ранил...

Первый. Я собираюсь прожить сто лет. Мне нужно распределить дыхание. Е-6.

Второй. Зачем тебе так много? Мимо.

Первый. Е-4. Чтобы наскучило.

Второй. Чем дольше живешь, тем страшней умирать. Ранил.

Первый. Ты что, умирал в разном возрасте? Е-3.

Второй. Убит.

Вбегает ребенок с мячом.

Ребёнок. Почему он катится?!

Первый. Потому что круглый.

Ребёнок. А почему он круглый?

Второй. Потому что мячик.

Ребёнок. А почему он мячик?

Первый. Чтобы им играли.

Ребёнок. А если им не играть, он перестанет быть круглым?

Второй. Иди к маме. Не видишь, мы заняты!

Ребенок убегает.

Первый. Ну вот, всегда так!.. Вот всегда... Вот вечно он...

Второй. Ты выигрываешь, тебе везет. (Первый делает из листка, на котором играл, самолетик.) Какого черта?

Первый. Пиф-паф, ой-ей-ей, умирает зайчик мой...

Второй. Давай закончим. Ты же выигрывал…

Первый. Какая разница, мы ведь даже не на деньги играем.

Второй. Если ты настаиваешь, давай на деньги. (Роется в карманах в поисках кошелька.)

Первый (пускает бумажный самолетик, следит за его полетом). Мягкая посадка.

Второй. У меня не много, но дома есть заначка.

Пауза. Первый находит среди бумаг кроссворд.

Первый. Река в Пермской области, 6 букв.

Второй (достает из кучи книг на столе атлас). А что там по вертикали?

Первый. Церковный обряд, 8 букв.

Входит ребенок. Он явно старше, чем в первый приход.

Ребёнок. На кухне я мешаю варить обед. Брат меня не пускает к компьютеру. А сестра с этим балбесом из соседнего подъезда целуется. А мне надо спросить….

Первый (поднимает с пола бумажный самолетик, дает ребенку). На, иди покажи им всем, как он летает.

Ребенок уходит.

Второй. Нашел! «Лысьва». Река. Тогда обряд – «Венчание».

Первый. В прошлом году мы отложили партию...

Достает из под стола шахматную доску с расставленными фигурами.

Второй. Ну-ка, ну-ка, ну-ка...

Первый. Сын играет с компьютером, а мне как-то с живым человеком приятнее.

Второй. Быть старомодным - не преступление.

Первый. Кажется, тебе шах.

Второй. А мы сюда уйдем.

Первый. Машина не расстраивается, когда проигрывает.

Второй. Ай-яй-яй... Какой нехороший шах.

Первый. Да это уже мат.

Второй. Да нет еще... Еще не мат…

Входит ребенок. На первого он совсем не похож. То ли так вырос, то ли это уже другой ребенок.

Ребёнок. Бабушка стирает, мне сказку некому почитать.

Первый. Включи телевизор.

Ребёнок. По телевизору одни глупости.

Первый. Пойди к сестре.

Ребёнок. Она ушла замуж.

Первый. За того балбеса из соседнего подъезда?

Второй. Самому надо читать.

Ребёнок. Я это и собираюсь делать, но мне нужен слушатель.

Второй. Какой, однако, капризный ребенок!

Ребёнок. А вам – мат.

Уходит.

Первый. А давай в старого доброго дурачка.

Второй. На щелбаны!

Первый. Годится. (Достает карты, раздает.)

Второй. Сны мне стали сниться всякие. Раньше как убитый спал, а теперь среди ночи просыпаюсь, гадаю, чтобы сон значить мог.

Первый. Кошмары?

Второй. Да не то что бы кошмары, но непонятное что-то...

Первый. Сходи к врачу, он тебе таблетки выпишет от склероза.

Входит ребенок, обходит комнату, смотрит на играющих, ничего не говорит, выходит.

Первый (шепотом). Я думаю, что он знает...

Второй. Что знает?

Первый. Что было, когда нас не было.

Второй. Он? Знает?

Первый. Мне так кажется.

Второй. Так давай его спросим.

Первый. Мне так кажется, что он даже знает, что будет, когда нас не будет.

Второй. Ну, давай спросим! Интересно же…

Первый. Он не скажет.

Второй. Почему?

Первый как будто случайно роняет книгу со стола.

Второй. А мы его очень попросим!!!

Первый. Все равно не скажет.

Роняет еще одну книгу, другую, третью...

Второй. А мы будем плакать!

Первый. Он скажет, что занят, что ему некогда.

Роняет целую кипу книг и бумаг. Затем еще и еще.

Второй. А мы будем кричать и биться головой об пол. (Начинает плакать.)

Первый. Он пошлет нас к брату, к сестре, к какой-то матери.

Первый и Второй вместе разбрасывают все, что было на столе.

Второй. А мы тогда... (Истерика усиливается.) Мы тогда… Мы… Мы… Тогда… Тогда...

Первый. А он все равно... (Переворачивает стол, в комнате полный кавардак.)

Второй. А мы ему...

Первый. А ему наплевать!

Второй. Ну, и пошел он...

Первый. Туда!

Второй. Туда!

Первый и Второй (вместе). Туда!!! Туда!!! Туда!!!

Входит ребенок. Тишина.

Ребёнок. Кушать подано.

Занавес.