Здесь он оставил нас,
ткнул пальцем в бумагу
кромка воды.
Отщепляется комната,
самостоятельно
начинает движение.
– ближе и ближе.
ничего не движется
на ручках патина
щелкает.
Ни времени,
ни чего другого,
вещи замещаются,
шатаются их свойства
замедляется их обновление
то видит он вещь то нет ее
то на ее месте ничегошеньки

облако, дым, комочки-домики

одинокий, бредет он далее,
на землю отбрасывает паутину
полутеней, бликов, беспрестанного шевеления,
в этой каше все увязаны так плотно что ничего не понять
землей пересыпаны
«зашивала рубаху она ему, нитью черной,
напоминающей леса линию
на безумном отдалении»

иногда начинает всё дребезжать,
плескаться как посуда в ящичках,
словно рядом тяжело выплясывают,
бухают по полу ступнями тяжелыми –
отсюда он начинал свое путешествие
сплошь черно-белое,
в царапинах и выбоинах
(он в этот самый момент смещается,
как черное отделено от белого;
жилкой вьется через все тело, вервием –
то, чего нет, и не может быть
на фотографиях)

далее пляски у берега каменистого
показанные отрывочно, фрагментами
кипящие в воздухе руки белесые,
в воздух бьющие диковатые лица,
пружинистый вой и улюлюканье –
медленно вязнут в беспочвенном сумраке,
но, погружаясь, не завершаются

здесь он на первый шаг решается
здесь он второй шаг, отважившись, делает
в масле, копоти, гвалте уличном –
там, где масло, копоть, гвалт уличный,
тихие скверы заснеженные, нетронутые,
глухие улочки, даже птицы притихшие
израстаются, делаясь более прочными,
установленными, недвижимыми,
как котята, пригревшиеся на солнышке.