1.
«Ну, что ж! Вернёмся к нашим баранам...», – Василий сладко потянулся и зевнул. «– Это Вы про Эрина с Бальсаром, сир?» Зевавший король от неожиданности чуть не свернул себе челюсть: «– Сколько раз тебе повторять: не лезь в мои мысли, Капа! Я когда-нибудь стану инвалидом из-за тебя. И при чём тут Эрин с Бальсаром? Просто поговорка такая...» В голове Василия вдруг мелькнула сценка из вчерашнего фильма: красавица показывает язык своему жениху. Собственно, жениха не было. Была только красавица, был высунутый язык, и красавица показывала его – ему, Василию! «– Постой-ка, Капа, что это ты сейчас сделала?» «– Ничего, сир». «– Ты показала мне язык! Из вчерашнего фильма! Значит, ты можешь так же, по кускам, показать мне всё, что видел Фирсофф в последние дни. Может, мы узнаем ещё что-нибудь? Ты можешь останавливать картинки?» «– Попробую, сир», – язык появился снова, длинный и неподвижный. «– Вижу – можешь. Тогда, дорогая, давай, будем кино смотреть. Покажи-ка мне бой на постоялом дворе». Перед внутренним взором Василия побежали картинки чужих воспоминаний: трактир, исчезновение портретов королей с монет, отравленные кони, выбитые ворота постоялого двора, звон оружия, меч в старческой руке, лысые черепа нападающих, распадающиеся от ударов меча Фирсоффа. Рядом Паджеро – «Держись, ребята!», под ногами тела – и своих солдат, и жутких лысых. И всё растущее удивление Фирсоффа. Затем – баррикада из возков и саней на месте выбитых тараном ворот, и панорама окрестностей за частоколом постоялого двора, и всё то же удивление, и утоптанный снег, плывущий навстречу, и склонившийся Паджеро. Ему – «Спаси Корону», и – темнота... «– Давай, Капа, ещё раз, помедленней. Так, это лысые. До чего же неряшливы: зима, а они какие-то оборванные, в дырах, вон, даже тело проглядывает... Дерутся, как автоматы... И – глаза... Глаза какие-то пустые, бессмысленные. И, кажется, не чувствуют боли... Фирсофф поворачивается вправо! На что он смотрит, Капа?» «– То, что он видел, видите и Вы, сир». «– Это я понимаю. Но мне кажется, что раз картинки показываешь ты, и можешь их замедлять и останавливать, то сможешь и увеличить их. Фирсофф поворачивается вправо... крупнее... ещё крупнее... Стоп! Лучники! Эти и одеты хорошо, и не лысые... Что же так удивило Фирсоффа? Что он хотел сказать, прежде, чем был убит?» «– Почувствовал страх и ненависть, идущие от лучников, сир. Когда они целились». «– Что же в этом удивительного? Он и раньше чувствовал их от недоброжелателей...» «– Лысые, сир...» «– Что – лысые?!» «– От них не было ни страха, ни ненависти. Вообще ничего. Никаких чувств, только ощущение пустоты. Холодное и равнодушное... Я не знаю, как сказать. Но – неприятно. Хотите попробовать?» «– И верно – что-то жуткое. Не делай так больше. Значит, Фирсоффа удивило отсутствие у лысых любых человеческих чувств!» «– Про любые не скажу – я чётко различаю только страх и ненависть. Всё остальное – лишь намёками, общий фон.» «– А от лысых он был? Фон этот?» «– Я же дала Вам попробовать, что было от лысых! Похоже это на человеческие чувства?» «– Нет. Скорее напоминает о склепе, чем о чём-то человеческом. Бр-р-р, мерзость... Теперь поищем того, кто командует у лысых. Покажи мне ещё раз все куски с ними, начиная с атаки через разбитые ворота. Медленно и крупно». «– Не похоже, что у них есть командир. Вы не согласны со мной, сир?» «– Посмотрим, Капа. Так, лысые... лысые... лысые... Отбили первую атаку... Строят баррикаду... Вот Фирсофф на крыше возка. Снова лысые... лысые... Ого, сколько! Готовятся ко второй атаке... Фирсофф поворачивается к лучникам... Одна стрела. Вторая. Вот он, падая, снова развернулся к лысым... Стоп! Чуть назад. Увеличь кусок за дорогой, у леса. Крупнее, ещё крупнее. Гм-м. Чёрный плащ с капюшоном, железная маска... И больше ничего. И на маске нет ни одного отверстия: ни для глаз, ни для рта или носа. Как же он дышит и видит? И как он ест? Капа, тебе знакома эта личность?» «– Нет, сир». «– Странный у лысых командир – не видно, чтобы он командовал. Да и команду ему подать нечем – на лице ничего... Ну-ка, ну-ка, Капа, улавливаешь мою мысль?» «– Человек без Лица, сир?» «– Именно! Он самый и есть – как иначе назвать это чучело?!» «– Я бы назвала – «Железная Маска», сир». «– Хватит с него и просто Маски. Человек без Лица – слишком длинно, да и на человека он не сильно похож. Да будет их имя – Маски!» «– Вы думаете, что их много, сир?» «– Уверен, Капа. Этот – в Скиронаре. В Раттанаре – есть свой. Я думаю, что, хотя бы по одному на королевство, мы имеем. Может, и больше. Кто же они такие? В твоей памяти, точно, нет ничего похожего?» «– Стала бы я скрывать! Но одно предположение у меня есть, сир». «– Ты думаешь, это связано со мной?» «– Чего спрашиваете, если сами знаете?» «– Не знаю, дорогая – предполагаю. А для уверенности одного моего предположения мало. Поделись своими мыслями – сравним». «– Я исхожу из того, что король – не только не соргонец, но, даже, человек из другого мира. Причин такого выбора я намыслила две. Первая: враги – тоже иномирцы. Я потому и не настаиваю больше на слиянии, что согласна с Вами: Вы, сир, знаете то, что поможет победить этих... Масок. И знание это, действительно, может затеряться среди воспоминаний пятнадцати королей... Вторая причина, объясняющая короля-иномирца: опасность для Соргона так велика, что для её устранения необходимо объединить весь Соргон. А не один соргонец этого сделать не в состоянии: число его противников вряд ли будет меньше числа сторонников, и начнётся новая междоусобица. У Вас, сир, не имеющего в Соргоне своих личных интересов, шансов объединить Соргон намного больше». «– И какой из причин ты отдаёшь предпочтение?» «– Никакой, сир. Для меня они неразделимы». «– Согласен. Задача мне ясна: победить Масок. Давай подумаем, как это сделать. Для начала определимся, что нам о них известно...»
2.
Завтрак готовил Бальсар. Вид у него был виноватый, но не менее глупый, чем накануне. «– Сир, или отпустите его на свидание, или не позволяйте ему готовить, – пожалела мага Капа, – Мне кажется, что он уже пятый раз солит яичницу. Неделя такого питания, и Вы с Эрином превратитесь в соляные столпы...» «– Он не пойдёт, Капа. Будем есть пересоленное, а сразу по возвращении в Соргон женим нашего мага на одинокой сверстнице». «– На сверстницу он не согласится, сир. Не думаю, что он такой обалдевший после ночи у сверстницы». «– Кто же его, родимого, спрашивать будет? Король я, или не король?» «– А как же быть с Вашим нежеланием вмешиваться в постельные дела подданных?» «– Разве я вмешиваюсь? Нет, Капа, я создаю условия для работы талантливому магу-зодчему. Ты же сама понимаешь, какая может быть постель со сверстницей. Бальсар, чтобы не появляться дома, будет работать, работать, работать...» «– Снова Вы меня дразните, сир! Почему Вы так неуважительно обращаетесь со мной?» «– Неуважительно?! Разве?! Это же не я лезу в твои мысли, не я издаю идиотские смешки при посещении тобой туалета, не я вмешиваюсь в твои разговоры, не я перебиваю, когда ты говоришь что-то дельное, а не несёшь всякий вздор. В чём же проявляется моё неуважение?» «– Вы так говорите, сир, будто это делаю я!» «– А, будто, нет!» «– А, если, и я, сир, так что же? Я же не со зла, а для развлечения. Чтобы ни Вам, ни мне не было скучно». «– Другого способа развлекаться ты не нашла?» «– Какого, сир? Танцевать я не могу – мне нечем: тела-то – нет. Петь я могу только для себя, но без акустики – разве это пение? Вы, сир, почему-то, никогда не поёте мысленно, в уме. Вам нужен звук, который издаёте Вы сами, и уши, чтобы его, звук, слышать. Почему? Ведь Вы слышите тот же сигнал, который издаёте. Почему короткий путь – внутри головы – Вас не устраивает, и только, издавая звуки, Вы получаете удовольствие? Почему? В любом случае Вы согласитесь, что пение мне – недоступно. Отсутствие тела лишает меня удовольствия от еды и питья. Об этом я не жалею, потому что не понимаю смысла ни того, ни другого...» «– Предлагаешь перевести человечество на электропитание? Два пальца в розетку, и – сыт?» «– Ничего я не предлагаю. Я пытаюсь объяснить, что, кроме общения с Вами, сир, у меня нет никаких развлечений. А Вы общаться не хотите... А знаете, как мне одиноко! Нечего было отказываться от слияния и заставлять меня жить самостоятельно, если Вам до меня дела нет. Это неправильно с Вашей стороны, не стану употреблять более грубого слова...» «– Бунт на корабле?» «– Кто это здесь корабль? Уж, не Вы ли, сир? Надеюсь, что Вы станете кораблём после моей работы. Пока что Вы – дырявая шаланда, извиняюсь за выражение. И мне приходится Вам служить!» «– Насколько я понимаю, ты служишь не мне, а королевству Раттанар. Ему же буду служить и я. Мы с тобой, Капа, скорее, соратники, чем господин и слуга. И так оно пусть и будет. Каждый должен делать свою работу... Нам нечего делить, Капа...» «– Кроме Вашей головы, сир». «– Но-но-но! Ты не очень-то! Дели что-нибудь своё! А моё – не надо!» «– Напугала! Напугала!» – Василий готов был дать на отсечение голову, на часть которой предъявила претензии Капа, что где-то в глубине его сознания сейчас весело подпрыгивает и хлопает в ладошки озорная обладательница бархатного женского голоса, всё материальное достояние которой заключалось в килограмме хрусталя и горстке драгоценных камней. Капа же не унималась: «– Поверили, сир! Поверили! А здоровски я Вас подначила! Просто чертовски здоровски! Согласитесь со мной, сир. Правда же...» «– ...здоровски? Это, из какого же языка слово? Из жаргона Хрустальных Корон?» «– Вы всё время забываете, сир, что Короны были только памятью королей. До тех пор, пока не вмешались Вы...» «– Ну вот, опять я виноват!» «– Я не обвиняю Вас, сир...» «– Обвиняешь, Капа. То я тебе – не это, то я тебе – не то. Меня слеза прошибает, когда ты начинаешь жаловаться. И, казалось бы, на что? Мои шутки и рядом не становятся с твоими. А я же не ною!» «– Ха! Он не ноет! Нет, вы послушайте, что он говорит! Одно только «справлюсь – не справлюсь» чего стоит... Или это нытьём не считается?» «– Я думаю, что сомнения и нытьё – разные вещи». «– Слова-то разные, а действие на окружающих одинаковое: что от одного тошно, что от другого...» «– Эрин с Бальсаром моих сомнений не слышат, а тебя я, при всём желании, не могу назвать окружающей. Ты, скорее, нечто внутреннее, вроде солитёра, но только в голове. Но и ты бы не знала о моих сомнениях, если бы не лезла постоянно в мои мысли. Берегись: говорят, что тот, кто подслушивает, рискует услышать правду о себе. А правда может оказаться неприятной». «– Спасибо за нежное сравнение с глистом, сир. Очень Вам за это благодарна. И почему в Вашей голове не предусмотрены двери?»
3.
– Чем будем сегодня заниматься, сир? Какие у Вас планы? – Эрин поднялся из-за стола и стал собирать посуду, – Мы Вам нужны здесь или можем снова отправляться в город? Как я понимаю, два дня уже прошли, и Вы, сир, выглядите намного бодрее. Только несколько бледноваты. Василий задумался. «– Сделать Вам румянец, сир?» «– Спасибо, Капа, я уж, как-нибудь, обойдусь». «– Жаль. А то я бы могла...» «– Я сказал – не надо!» Эрин ожидал ответа короля с горкой грязной посуды в руках. Маг скромно спрятался на печи: яичница оказалась изрядно пересоленной, и Бальсар всерьёз огорчился. – Не следует ли нам сначала обсудить вашу первую вылазку за пределы этого дома? – Чего там обсуждать, сир: не произошло ничего серьёзного. Вот и Бальсар подтвердит. Просто маленькая стычка с пьяной компанией. – Дрались на улице? – Нет, в кафе. Да и там перевернули больше, чем сломали. Была бы мебель прочнее, с ней и вовсе ничего бы не случилось. Разве ж это мебель, сир? Так, ерунда. Скажи, Бальсар! – Уверены, что вас не будут искать? – Да кому мы нужны, сир?! – Хозяевам кафе, например. Для возмещения ущерба. Или побитой компании – отомстить. Или милиции, если вас посчитали зачинщиками. Внешность у вас обоих приметная. Если ищут – найдут: Чернигов – город маленький. – Нас не ищут, сир, – загудел с печи скромняга-маг, – Хозяева к нам претензий не имеют: им рассказали, как всё было. Они нам даже благодарны – эта компания часто туда наведывалась, и люди стали меньше ходить. Поэтому милиция на нас не станет обращать внимания. Что же касается хулиганов, то их месть возможна только после некоторого лечения: что ни говори, а рука у Эрина тяжёлая... – Ну, да! А ты стоял и смотрел, и, главное, молча, – Эрин вспомнил воинственные вопли мага и улыбнулся, – Этот немощный старец должен оставаться дома: слабое здоровье навсегда приковало его к Вашей печке, сир. Бальсар возмущённо хрюкнул, но слезать не стал, тем самым, подтвердив правоту Эрина. «– Давайте отрубим магу голову, сир. Такое неуважение к королю – разговаривать с Вами лёжа – нельзя прощать ни одному подданному. Попросим у Эрина топор и – тюк! – по его старческой шее. Всего-то и делов...» «– Доболтаешься, Капа. Вот Бальсар возьмёт и превратит тебя в противную бородавчатую жабу». «– А меня-то за что? Рубить же не я буду...» – Ваши соображения, Бальсар, основаны на фактах? Или это фантазии вашего ума? Маг заворочался, завертелся и вскорости слез: разговаривать с королём, лёжа на печи, и, впрямь, было невежливо. «– Спас, таки, дедуган свою голову. Такое зрелище испортил. Сир, а давайте отрубим ему голову заранее, за будущее – всё равно же где-нибудь провинится». «– Тебе не при королях состоять, а при главном рубщике в мясном ряду. Там этих «тюк!» сколько угодно. Хочешь – отвезу?» «– Шуток не понимаете. Сразу – «отвезу». А что Вы будете без меня делать, сир? Без меня Вы, вроде бы, как бы, и не король. Везите, воля Ваша. Может, этот рубщик больше годится в короли, чем Вы, сир. Только меня ему не получить, пока Вы живы. Прощайте, сир... А я уже стала привыкать к Вашим капризам...» Голову короля заполнили громкие рыдания, вперемешку с завываниями, стонами и всхлипами. Проблемой было то, что от этих звуков – Капиных, по безвременно уходящему Василию, страданий, нельзя было избавиться, просто закрыв уши. Голова болезненно загудела. Король не выдержал: «– Всё, хватит, ты остаёшься у меня Короной... Или это я остаюсь у тебя королём? Какая, впрочем, разница. Давай послушаем Бальсара, пока ты ещё не добралась до его головы». «– Слёзы, сир – самое сильное оружие женщины. Берегитесь наших слёз!..» «– Берегись гнева короля, Капа!» – ответил Василий и повернулся к магу – Я слушаю вас, Бальсар. Странно было видеть, как маг стеснительно мялся, не желая рассказывать о своих похождениях, и, тем не менее, не решаясь отказаться отвечать Василию. Нет, не Василию – королю. Власть, безусловно, даёт некоторые преимущества тем, у кого она есть. Эрин с любопытством наблюдал за магом, и в глазах его плясали искорки смеха, но лицо сохраняло серьёзный вид. Бальсар колебался долго, подбирая слова для ответа королю, и все пояснения вложил в одну короткую фразу: – Мы заступились за сестру владельца этого кафе. Ответ был неожиданный, и даже Капа не сразу нашла, что сказать. «– Спрашивайте дальше, сир. Пусть расскажет ещё что-нибудь. Не упускайте такого шанса: Бальсар – наш с Вами подданный, и выложит всё, как на духу». Василий опять удержался от дальнейших выяснений, чем нанёс новую обиду своей хрустальной соратнице. Гном же, задавая осторожные, чтобы не задеть самолюбия мага, вопросы, узнал, что Бальсарова спутница объяснилась с братом по мобильному телефону, и магу пришлось, по телефону же, выслушать целый водопад благодарностей с заверениями в вечной дружбе. Больше из Бальсара ничего вытянуть не удалось, и в тайне остались не только интимные подробности свидания мага, но и случай с разбитой тарелкой, которую тот, не удержавшись, восстановил магическим образом, выдав, как и разговорчивый Эрин, своё неземное происхождение. Король довольствовался пояснениями Бальсара, и нетерпеливый гном услышал, наконец, вожделенную фразу от Василия: – У меня нет для вас, господа, никаких поручений. Ваше время можете использовать по своему разумению... Разумение у обоих соргонцев оказалось одинаковым: не тратя лишних слов, оба сбежали от всё ещё нездорового короля за новыми черниговскими впечатлениями. «– До чего же Вы упрямый, сир... – проворчала Василию обиженным голосом Капа, – Включите телевизор, что ли...»
4.
– Ты пойдёшь один? – спросил Эрин, едва они с Бальсаром оказались за забором королевского дворца, как метко назвала шпальный пятистенок Капа. – Не вижу смысла, – Бальсар был грустен, хотя и не утратил ещё некоторой ошалелости, – Нельзя каждый день прощаться навсегда – это разрывает сердце... – Чьё? Твоё? – И моё тоже. Местные жители верят в невероятное, постоянно ожидают чуда, и ничему не удивляются, легко принимая необычное. Мы с тобой для них – ожившая сказка, воплощение мечты. А с мечтой расставаться очень больно. Я, чуть было, не остался... – Ты признался, кто ты? – Так вышло. Не умею я скрывать свои способности: они часть меня. Да какая там часть? Они и есть – я! Королю легко говорить: «будьте осторожны», «будьте внимательны», «бойтесь», «опасайтесь»... А мне не хочется бояться. Я не могу увидеть в этих людях врагов. По телевизору их мир – чужой, даже немного страшноватый. А вышел в город – люди как люди, ничего злого, угрожающего в них нет. Скажу больше: у меня такое чувство, что я нахожусь среди детей, которые только играют во взрослых, и, когда сыграют неверно, приходит кто-то очень большой и строго-строго их наказывает. – Бог? – Смесь из бога, закона и зависти. Эти дети не живут полной жизнью, не радуются каждому новому дню как дару небес. Они боятся ошибиться сами и бдительно следят, чтобы не ошибся кто-нибудь другой. Этот страх своих и чужих ошибок заставляет их принимать всё новые и новые законы, и никто, никто из них, не может даже чихнуть, чтобы не нарушить какой-нибудь из бесконечного числа запретов. Когда слишком много правил, которые надо соблюдать, люди теряют инициативу, становятся равнодушными, безразличными ко всему и ко всем. И лишь бдительно следят, следят друг за другом – единственное незапрещённое развлечение. Из человеческих душ уходит сама жизнь, а из общества уходит справедливость. И требование «не выделяться» становится главным в этом мире... Спасают только мечты, которые недоступны для взоров окружающих, а, значит, и не подвластны им. – Ты слишком мрачно смотришь на этот мир, Бальсар. Случилось ещё что-нибудь неприятное? О чём ты нам не рассказал? – Нет, ничего, Эрин. Просто у меня... ощущение, что ли... что я нужен здесь. А приходится уходить, надо уходить, и это бесит меня, злит, и я ненавижу себя за то, что не остаюсь. – Я чувствую то же самое, но не злюсь на себя – незачем. Другого решения быть не может. Так для чего же изводить себя ненужными сомнениями? Думай о том, что Василию гораздо хуже нас: мы возвращаемся домой, а ему жить в чужом для него мире. Ты же для себя не желаешь этого – и не остаёшься. Я не желаю этого для себя, и тоже – не остаюсь. Хотя я тебя понимаю. Тебе очень легко здесь приспособиться: твои таланты будут востребованы всеми, от фальшивомонетчиков до крупных строительных фирм. Мне же только оградки для кладбища ковать. Как оружейник, я здесь не нужен. – А коллекционное оружие? Ты же видел, в магазинах продаются и мечи, и кинжалы... – Это халтура, Бальсар, не работа. Теми мечами даже хлеб не нарежешь – затупятся. А мне не хочется ковать оружие, которому суждено только пыль собирать на таких же пыльных коврах по стенам их уютных жилищ. Мои мечи должны звенеть в битвах и служить мастерам рукопашного боя. Да и сам я подраться не прочь. Мой топор сейчас совсем не лишний в Соргоне. К тому же, не забывай: я – глава рода, и отвечаю за его благополучное будущее. – Ты говоришь так, словно я могу остаться здесь, когда в Соргоне творится невесть что! Я убегал по дну оврага с Короной в сумке, а за моей спиной дрались и гибли люди, с которыми я пять дней делил тяготы дороги и с которыми ел и пил за одним столом. Они умирали, чтобы я мог уйти, и на мне теперь лежит долг крови, Эрин. Я живу ожиданием битвы с убийцами Фирсоффа и его спутников... моих спутников... – Это их имена ты выкрикивал во время драки? Бальсар смутился: – Сам не знаю, что заставило меня орать, но... – Не объясняй, я понимаю... – Подожди, Эрин, дай мне закончить свою мысль. Дело в том, что я, хоть и вдвое старше тебя, впервые встретился с... В общем, я и предположить не мог, что женщина бывает такой... Что она может быть такой по отношению ко мне... Пойми, я уже никогда не столкнусь ни с чем подобным: сколько там мне ещё предстоит прожить... Я остался бы, если бы не соргонские события... – Оставайся, чего там. Один ты всё равно войны не выиграешь... – Не надо, Эрин. Я не хочу, понимаешь, не желаю, чтобы за меня умирали другие. С таким грузом невозможно жить. – Тогда утешься тем, что хорошего всегда мало. Иначе оно не было бы таким хорошим. – Мудрые мысли воинственного гнома... – Мысль не моя, Бальсар. Меня наградили ею при расставании. Эта мысль достаточно велика, чтобы её, с лихвой, хватило и на двоих. Пользуйся, мне не жалко. – Что нам ещё остаётся... Но они, те, что убили королей, заплатят мне и за это... – Заплатят, маг. Ещё как заплатят...
5.
«– Сир, давайте поболтаем». «– О чём, Капа?» «– О Соргоне... Или о Вашем мире... Только не о войне, не о лысых и не о безликих. О чём-нибудь хорошем, добром и радостном, чтобы вид у меня стал таким же глупым, как у Бальсара...» «– Такой глупый вид бывает только у счастливых мужчин после общения с хорошенькой женщиной. Ты не сможешь приобрести такой вид, как бы не старалась. Глупый вид у женщины появляется во время умных разговоров на темы, в которых она ничего не понимает, хотя и пытается вести беседу, быть в разговоре главной... Но это глупость другого сорта: её лицо приобретает выражение типа «дура дурой». Не думаю, что ты этого хочешь». «– Это мне, действительно, не подходит, сир. В умной беседе с Вами я не смогу выглядеть глупой: в Вашем мире я знаю всё, что знаете и знали Вы, а в Соргоне – всё, что знали раттанарские короли...» «– Да зачем тебе понадобился глупый вид? Можешь ты мне объяснить?» «– Я так понимаю: глупый вид отражает то, что происходит внутри человеческой души. Это целый ураган чувств, сильных и, зачастую, противоречивых. Организм теряется от их неистового напора и сумбура, перестаёт понимать, как ему реагировать на поступающие команды. То есть, просто на них плюёт. Для начала он перестаёт управлять мышцами лица, и лицо обвисает, теряет форму, начинает отражать этот сумбур: зеркало души – это не только глаза, сир. Всё лицо – вот зеркало души. Мне бы хотелось испытать этот вихрь чувств... Поэтому я и заговорила о глупом лице... Я просто позавидовала Бальсару...» «– Когда женщина испытывает подобный вихрь чувств, Капа, то есть, когда она счастлива, лицо у неё не становится глупым, в отличие от мужского. Её лицо наполняется каким-то внутренним светом... Я не знаю, как правильно это сказать... Это надо видеть. Причём, лучше всего эти чувства отражает не красивое женское лицо, а лицо так называемой дурнушки, потому что этот внутренний свет делает красивой любую женщину. Но к природной красоте трудно что-нибудь добавить. Она скрадывает, прячет от посторонних глаз этот свет. Контраст же на лице дурнушки так силён, что любой, не знающий её человек, скажет: «Эта женщина счастлива...» Ты понимаешь, что я имею в виду, Капа?» «– Внутренний свет, сир? Так это по моей части! Светиться я умею. Оставим в покое глупое лицо. Не хочу быть «дура дурой». Давайте говорить так, чтобы я начала светиться...» «– Подлинные чувства не подчиняются командам. Они возникают, сами по себе, и покидают человека сами по себе. И ни алкоголь, ни наркотики не в состоянии возродить утраченные чувства во всей полноте, а чувственный суррогат, вызванный к жизни с их помощью, разрушает человеческую душу в не меньшей степени, чем сами они – человеческое тело. Учись, Капа, жить подлинными, а не суррогатными, чувствами. Помни, что ты – не человек, и тебе незачем подражать людям. Если у тебя появилась душа – не спеши её уничтожить игрой в человеческие чувства...» «– А как мне отличить подлинные чувства от суррогатных?» «– Не знаю, Капа. Чужая душа – потёмки. Будущее покажет, жди». «– Таких советов и я могу давать по миллиону в день. А то и по два. Вместо ответа – совет... Не ожидала от Вас, сир...» «– Это и есть ответ, Капа. Правильно определить может только тот, кто чувствует. Понимаешь? Только сам для себя. И для этого нужен личный опыт, и нужно время. Не забывай – тебе всего четыре дня отроду. А весь опыт, который хранит твоя память, принадлежит не тебе, и он совершенно не женский. Не торопись, Капа, осваивайся постепенно. А чужой опыт используй только как справочный материал. Хотя и это может оказаться вредным, даже опасным, для тебя. Отсутствие человеческого тела обязательно скажется на всех твоих эмоциях, и какими они будут – никто, кроме тебя, никогда не узнает...» «– Вам не мешает, что я – не человек?» «– Почему это должно мне мешать? Это, скорее всего, мешает тебе. Человеческая память, живущая в тебе, будет постоянно сбивать тебя с толку и заставлять совершать человеческие поступки...» «– Сир, Вы сами присвоили мне женский пол, и всё время обращаетесь ко мне как к женщине, то есть к человеку. Я и веду себя соответственно, по-человечески. И разве это настолько плохо – человеческие поступки?» «– Не знаю, Капа. Чтобы понять, хорошо это или плохо, надо сначала выяснить – кто же ты на самом деле...» «– ...айсберг или человек? И как мне это сделать?» «– Воспользуйся собственным советом: отдели своё «я» от всех королей, включая и меня, и попробуй разобраться. Не стану тебя уверять, что ты обязательно отыщешь ответ. Но искать надо...» «– А вы думаете – я не ищу? Думаете, мне не интересно, что вы с Аланом натворили совместными усилиями? Мне, например, интересно знать, останусь ли я жить после, извините, сир, вашей смерти? Или Корона будет сама по себе, а я погибну вместе с Вами? Можно ли считать меня Короной или я вообще нечто нематериальное, какое-нибудь воплощение Ваших ночных кошмаров? Может, я чисто энергетическое существо, о которых сейчас так много пишут в фантастических романах? Что вы на это скажете, сир?» «– Ничего не скажу. О тебе я знаю меньше, чем ты сама: у меня нет твоих способностей по настройке организма, или по поиску твоих мыслей в моей голове. Я не чувствую контакта с тобой, пока ты не начинаешь теребить мои мышцы, или не заговоришь. Существуешь ли ты на самом деле? – вот в чём вопрос...» «– Я, сир, мыслю, следовательно – существую. Могли бы и сами догадаться». «– Извини, не догадался...» «– Ну, вот! Вы опять за своё... Я с Вами серьёзно, сир, а Вы...» «– Ладно-ладно, не заводись. Я ещё в своей королевской жизни не разобрался, как следует – где уж тут решать твои загадки. Не расстраивайся: выберем время – поломаем голову вместе». «– Ломать – не строить, сир. Вместе мы её точно поломаем. А вот и наши бродяги. Глядите – вдвоём, и в такую рань...» «– Какая же это рань – девять часов вечера!» «– Я хотела сказать, что они гуляли намного меньше суток, и ночевать пришли домой. Случился, видимо, облом. Слушайте стих, сир: к ним обом пришёл облом. Ну, как? Можно начинать готовить к печати мой первый сборник стихов?» «– Начинай, какие проблемы. Ни в коем случае не соглашайся на тираж меньше ста тысяч. А то не хватит на всех ценителей изысканной лирики. И выбери себе псевдоним позабористей. Всемирная слава давно поджидает тебя за дверями этого дома. Одна проблема: как будешь автографы раздавать? Вот какая незадача: ни рыцарю перчатку подарить, ни фану книгу надписать...» «– Неужто не поможете бестелесной несчастной женщине? Что, так трудно понадписывать каких-то сто тысяч экземпляров? Ваши руки, небось, не отвалятся». «– Да нет, Капа, не трудно. Только долго очень – можем в Соргон не успеть. К тому же, как-то не с руки подписывать изящную женскую поэзию – мне, толстому бородатому мужику». «– Опять отговорки! Сир, Вы всячески препятствуете развитию моих талантов. Вот уж не думала, что Вы способны на подобное. Раз так, раз такая ко мне дискриминация... Нам, сир, придётся, таки, разделить Вашу голову на мужскую и женскую половины... Раздел, немедленный раздел... Я приступаю, сир... Раз, два, три, четыре, пять! Кто не спрятался – я не виноват! То есть, не виновата...» – На что потратили сегодняшний день, господа соргонцы? Без интимных подробностей, конечно. Перед внутренним взором короля возникла разрисованная крупными маками ширма, из–за которой бархатный женский голос произнёс: «– Как это можно без подробностей, сир? А если тут есть интересующиеся?» «– Я думал, ты занята разделом моей головы, и тебе не до разговоров. Ты ж смотри, дели поровну – я потом перемеряю...» «– Интересно – чем?» «– Шагами, само собой. Чем же ещё?» «– Хи-хи-хи, хи-хи-хи...» – Мы весь день провели в библиотеке, сир. Вот и все наши похождения. Ну, и книг же там – тьма! Никогда не видел столько... «– Нашёл чем хвастаться, неуч. Верно, сир?» |
Библиотека // Объявления