ПРОДОЛЖЕНЕ

3. Синяя Бялка, или Лети!..

У нее никогда не было ни друзей, ни подруг. Вернее, не так: для нее все были друзьями и подругами, а вот она – ни для кого. Раньше она не могла с этим смириться. Пыталась понять, что в ней не так. Из-за шрама на лице или руки? Но ведь встречаются и гораздо более уродливые люди, которые, тем не менее, кому-то нужны.

Ее родители были суровыми и строгими. Они старались по пустякам не растрачивать свою энергию и чувства. Наверное, они по-своему ее любили, но ей от этой любви было ни жарко ни холодно. Ее никогда не били, но за малейшую провинность – невымытая посуда, порванные колготки – могли не разговаривать неделями. Со страшим братом тоже был полный разлад: он стыдился сестры – из-за внешности и за то, что ее считали чуть ли не слабоумной. (В школе она еле-еле переползала из класса в класс, и родители даже хотели перевести неудавшуюся дочку в интернат для детей с задержками в развитии, но классная посоветовала этого не делать.) То, что в ее уродстве был повинен прежде всего он сам, брат предпочитал не вспоминать.

Когда ей исполнилась семнадцать, она ушла от родителей к хиппи. Ей показалось, что она наконец-то попала домой: под музыкой Битлз и Пинк Флойд, под сладким дымком марихуаны облик ее никому не казался странными или отвратительным. Здесь ей подарили ее имя, а данное родителями – бесцветное и никакое, она благополучно забыла. А потом она забеременела, и «дети цветов» с мягкой улыбкой указали ей на дверь: соски, пеленки и детские крики в переполненном «флэте» были совсем не к месту.

Она попыталась вернуться к родным, но, увидев ее на пороге с большим животом, ее обозвали «потаскухой» и захлопнули двери. Бялка рожала одна, на чердаке соседнего дома. Когда женщина, живущая снизу, услышав крики, вызвала «Скорую» и милицию – ее обнаружили баюкающей на руках мертвого ребенка, обмотанного пуповиной - которой он и задохнулся при родах.

Выйдя из больницы, она стала чем-то вроде городской сумасшедшей. Никто не знал, где она живет и чем питается, но ее можно было увидеть то здесь, то там: на набережной Мойки, у фонтана рядом с Казанским собором, на скамеечках Летнего сада. Однажды один из панков, тусующихся на Малой Садовой, задумав повеселить себя и окружающих, окликнул ее:

- Бялка, а Бялка! А у тебя парень есть?

Он ожидал, что она ответит «нет», и он захохочет: «Ну, ясно: кто же захочет встречаться с таким чучелом!», но она улыбнулась и расправила складку на замызганной юбке:

- Конечно.

- Да ну?! И как же его зовут?

- Не знаю - я же его еще не видела. Как увижу, сразу же найду вас и скажу.

Парни зашлись дружным хохотом.

- А с кем ты сейчас гуляешь? Неужто, одна? Как же на такую красотку не польстился-то никто?..

- Я не одна. Я с Питером.

Тот, кто начал ее задирать, подскочил поближе. Ему хотелось выкинуть еще что-нибудь этакое, красуясь перед девчонками в косухах, скалившими молодые зубы.

- Значит, ты любовница Санкт-Петербурга! Не больно ли велика честь? Ты просто городская подстилка, вот и веди себя соответственно!.. Кажется, на твоей юбке не хватает разреза – сейчас мы это поправим!

Она не успела отскочить в сторону, как быстрым движением панк выхватил стилет и разодрал ткань от подола и почти до пояса. Он отступил, довольный получившимся результатом и гордый своим остроумием. Дружки и подружки катались по земле от хохота. Бялка держала расходившиеся края юбки, а непослушный ветер все норовил развести их в стороны. Отовсюду сыпались ободряющие и поощряющие реплики:

- Эй, Боров, сделай еще разрезик сзади, для симметрии!..

- А правда, что Синяя Бялка белья не носит? Проверь, а?..

Девушка переводила растерянный взгляд с одного лица на другое. Все кривились и гримасничали, а одна из девчонок, выплюнув недокуренную сигарету, пронзительно завопила:

- Эй, кикимора болотная, не смей на меня смотреть! Меня с души от тебя воротит, мне стыдно уже от того, что ты одну со мной землю топчешь!..

Вдруг Бялка улыбнулась, словно что-то поняв – спокойно и устало. Глаза ее стали мягкими и печальными.

- Бедные… Смейтесь, и может тогда Бог излечит ваши души. Или подарит новые взамен тех, что вы испачкали и истаскали. А я попрошу Питер, чтобы он не гневался на вас за меня.

…В малахитовой чаше было уютно и просторно. Можно было ощутить себя маленькой-маленькой – эмбрионом, свернувшимся в темной и теплой утробе матери. Точнее, в светлой и чуть прохладной утробе. Гладкий камень холодил босые ступни (перед тем как сюда залезть, она скинула надоевшие кеды).

- Я тоже, тоже туда хочу!..

Звуки извне доносились странно и вязко, словно сквозь толщу воды, но звонкий фальцет Лапуфки все равно стегал по ушам. Бялка прикрыла глаза...

Каждый человек, встреченный ею на пути, что-то для нее значил, но никогда еще ничей образ не затмевал все остальные. Даже Питер, тот живой и одушевленный город, который она любила всем своим существом. А теперь, хотя ничто и никто из ее прежнего не исчезло - в ее внутреннем доме словно появилась новая дверь, ведущая в огромную залу, полную золотистого солнечного света.

Ее мать любила читать любовные романы, дешевую бульварщину в ярких обложках, и иногда от нечего делать девушка пролистывала их. Ее удивляли описания любви. «И будто молния пробежала между ними, и, посмотрев в глаза, они поняли, что предназначены друг другу самой судьбой…» Она всегда подозревала, что на самом деле все не так, а теперь убедилась в этом окончательно. Не было никакой молнии. Просто, увидев его, она сразу поняла, что это он, – так одна часть тела никогда не спутает другую с чужой, незнакомой. Не было вожделения или бури чувств, напротив: ощущение полного спокойствия и тишины внутри. Ей вовсе не надо было находиться рядом с ним, чтобы это ощущение оставалось. Достаточно было знать, что он есть, он не плод ее воображения и ходит по одному с ней городу, дышит одним воздухом. А еще как-то сразу и кардинально изменилось ее мышление. Если раньше она умудрялась думать обо всем одновременно, то теперь бурливая речка сознания разделилась на два равновеликих потока. Один из них остался прежним, а другой составлял его образ, причем не распадавшийся на отдельные детали – глаза, ухо, забранные в хвост волосы – а целостный: он просто был, смотрел искоса и улыбался.

- Спасибо, Питер! – Девушка провела ладонью по вогнутой стене чаши с причудливым зеленым узором. – Спасибо за то, что выбрал меня! За твой чудесный подарок. Я знаю, мне проще. Его душу надо лечить: слишком долго ее коверкали – и другие, и он сам. А мне осталось только полететь. Но ведь я справлюсь, верно? Как ты считаешь?

Она потерлась щекой о гладкий камень, и он ответил ей волной тепла и слабым биением, как ток медленной крови.

- Эй, Бялка! Давай вылезай, а то мы уже подустали ждать тебя, честно сказать!.. – донесся снизу невнятный голос Антона.

- Хорошо, спускаюсь. Эй, примите меня, внизустоящие!

Бялка выпрямилась в полный рост, готовясь спрыгнуть. Но тут чаша повела себя несколько необычно. Она начала медленно склоняться, будто головка цветка под вечер, а ее ножка изогнулась так, словно была не каменная, а пластилиновая или резиновая. Это фантасмагорическое явление продолжалась до тех пор, пока край чаши не приблизился к полу настолько, что девушка без труда выпрыгнула из нее.

- Благодарю! – Она погладила зеленый камень, медленно принимавший прежнее положение.

- Дурдом какой-то, - Эмма нервно потерла виски. – Пьеса абсурда, самая натуральная.

- А ты действительно его любимица! - Волк смотрел на нее со странной улыбкой, прищурившись, и ей не понравились эти мимические ужимки.

Она подошла к нему близко-близко и тихо сказала:

- Никогда не надевай на себя чужое лицо. У тебя есть свое собственное.

- А может, я потерял его давным-давно? А маска настолько прилипла, что стала второй кожей, и отрывать ее больно.

- Вскрывать нарыв тоже больно – но необходимо, чтобы очистить кровь.

- Твоя логика безупречна, Синяя Бялка, кроме одного маленького нюанса: я здоров.

- Может быть, да, а может, и нет. Но это мы обязательно проверим.

- Это можно воспринимать как вызов?

Она не ответила, лишь пожала плечами и отошла.

- Милая, - бабушка Длора перехватила ее за руку, - скажи, в посмертии, или, как ты его называешь, в вечном сентябре ночь-то бывает?

- Честно говоря, я сама не знаю. Но думаю, если хорошенько позвать, она придет.

- Ну-ну. Давайте, как в детском саду, дружно водить хоровод вокруг елочки и звать Дедушку Мороза, - Антон хмуро ухмыльнулся.

Но им не пришлось водить хороводы вокруг малахитовой чаши или египетского саркофага. Питер услышал их, и когда они, нагулявшись по залам, анфиладам и галереям, вышли из дверей дворца – в лицо им бросилась ночь. Вязкая, густая – таких в этом северном городе никогда не бывало, да и быть не могло. Фонари не горели, зато луна и звезды были такими близкими и светили так ярко, что была видна каждая трещина на мостовой, каждый лист на дереве. В воздухе парил запах душистого табака и корицы.

Они брели вдоль Дворцовой набережной. Говорить никому не хотелось, и даже Лапуфка приутих, проникшись торжественностью окружающего. Мосты были разведены. Нева казалась подвижным черным зеркалом. Над ее медлительной водой парили три ангела – золотой, бронзовый и серебряный. Сорвавшиеся со своих обычных мест: Петропавловского шпиля, Александровской колонны и купола Церкви Екатерины Великомученицы. Ночь пела под их тяжелыми поблескивающими крыльями, а семеро людей (или уже не людей?) заворожено не сводили с них глаз.

И опустился золотой ангел на парапет рядом с ними. Вблизи он был огромен. Очи были пристальны, а детское лицо печально. Он протянул руку Синей Бялке, но она покачала головой и прошептала:

- Я сама, я должна научиться сама.

И тогда он подхватил бабушку Длору, сухонькую и легкую, как перо, и взмыл с нею в ночное небо. И бронзовый ангел, с лицом царя Александра, сделавшегося святым старцем, коснулся ступнями асфальта и оторвался он него с Эммой на руках. А к плечу серебряного, почерневшего от времени и от невзгод, выпавших на долю города, прижался щекой Лапуфка.

И каждому из вознесенных снился свой сон - высоко-высоко, где звезды цеплялись за одежду, а отраженный свет луны согревал кожу щек и скул.

- Пойдем!

Волк устремил на Бялку, тронувшую его за локоть, расширившиеся зрачки: в них был звон металлических перьев и бархат черного неба. Но постепенно взор его стал осмысленным, и в радужках отразилась ее синева.

- Извини. Конечно, пойдем, красавица, только куда? И почему прямо сейчас – может, стоит подождать, пока закончится это волшебство?

- Это волшебство будет с нами еще очень долго, а вот мне нужна помощь прямо сейчас, пока я решилась.

- Хорошо, тогда конечно пойдем, - он с сожалением обернулся на небесную мистерию и дал девушке увлечь себя.

- «Мир лишь луч от лика друга, все иное – тень его», - ни с того ни с сего пробормотал Волк, когда они торопливо шагали, шурша листьями, по скверику у Адмиралтейства.

- Чье это?

- Не помню. Прочитал когда-то, и застряло в памяти, а сейчас вдруг выплыло.

- К месту, но не совсем – как почти все, что ты обычно говоришь или делаешь.

- Ты вещаешь так наставительно, словно учительница младших классов, и так веско, будто знаешь меня много лет.

- Не лет, а тысячелетий, - возразила она, рассмеявшись тихо и таинственно. – Знать-то знаю, а вот помнить – не помню. Но абсолютно уверена, что ты нередко говоришь глупости.

- Странная ты. Маленькая и большая, сумасшедшая и мудрая.

- У тебя еще будет возможность разобраться в том, какая я. А сейчас мы почти пришли! - Они стояли рядом с громадой Исаакия. – Нам ведь на самый верх.

- Тебя не пугает слишком большое количество ступенек?

- Нет. Меня пугаешь ты и твой взгляд.

Они взбирались долго - не на туристский балкончик, вьющийся вокруг собора в основании купола, а на маленький, венчающий купол. Наверху не было того ощущения, как на набережной, что небо совсем близко. Город лежал глубоко, словно на дне пропасти, темный и призрачный, без единого фонаря или горящего окошка. Воздух был разрежен, он пах ледяными вершинами и козьим молоком. И еще был сильный ветер – Бялка ежилась под его холодными порывами, а грива на голове встала дыбом.

- Ну, почему ты такой?! – она топнула ногой в красном кеде. – Почему ты не хочешь мне хоть чуть-чуть помочь?

Вместо ответа Питер качнул свой гигантский храм чуть не до основания, и Бялка едва устояла на ногах - точнее, Волк удержал ее, схватив за плечи.

- По-моему, это недобрый знак. Пора двигать отсюда – наш город явно против твоих экспериментов с полетами.

- Нет, это не так. Просто мне нужно преодолеть себя. Ничего ведь не бывает просто так, и Он напоминает мне об этом. Тот дар, что я у него прошу, стоит дорого, а я и так уже выклянчила кучу подарков.

- Каких?

- Тебя, например.

- И сколько я тебе стоил? Сколько он запросил, или что ты должна была сделать?

- Я отдала то, чего у меня больше нет и никогда не будет. Это немалая потеря, но я не жалею. К тому же этот договор был подписан давным-давно, и Питер не имеет к нему отношения. Ну, или почти не имеет. И вообще, хватит разговаривать! Дай мне сосредоточиться.

Она перегнулась над перилами заграждения и посмотрела вниз. Бялка всегда боялась высоты - панически, до умопомрачения. Площадь с одиноким памятником казалась отсюда крохотной. А может, это Он специально исказил пространство?..

- Погоди! Давай лучше будем ходить по земле, а?..

- Ты боишься за меня? Ну, подумай сам: что может со мной случиться в месте, где стоит вечный сентябрь и ангелы парят над водой?

- Я боюсь, что, когда ты ступишь вниз, я проснусь, и все это окажется лишь видением, посетившим меня от усталости и перенапряжения последних дней.

- Тогда ты просто встанешь и благополучно забудешь этот кошмар.

- А я думаю, что встану, пойду и повешусь.

- Не страшись: это не окажется сном. Так просто тебе от меня не отделаться!

- Хорошо, - Волк вздохнул. – Только прежде чем ты прыгнешь, мне нужно кое-что сделать. Не могу же я не поцеловать свою девочку, если есть шанс, что я никогда ее больше не увижу.

- Ты прав, наверное. Хотя нет: ты полностью прав. Это я дурочка!

Поцелуй получился странный: смазанный, совсем не страстный и даже не романтичный. Но все равно оба почувствовали легкий щелчок внутри, как будто встала на место важная деталь в сложном и расстроенном внутреннем механизме.

- Если ты сейчас скажешь какую-нибудь пошлость или банальщину, то клянусь, что скину тебя отсюда.

- Лети. Просто лети, Синяя птица.

Она оперлась на его руку и встала, балансируя, на тонкие чугунные перила.

- Можно, я закрою глаза, а ты будешь смотреть за меня?

- Конечно.

Она зажмурилась, разжала ладонь и шагнула назад. Спиной к страху, лицом к тому, кому теперь принадлежала.

Вставало солнце. Вернее, оно зависло где-то на горизонте и явно не собиралось в ближайшее время покидать облюбованный им край неба.

В воздухе кувыркалась, весело визжа и дрыгая ногами в красных кедах, бывшая городская юродивая. А на маковке Исаакиевского собора щурился на розовый солнечный диск Последний Волк, и под ресницами его играли маленькие чертенята, отчего глаза казались безудержно искрящимися.

Очень не скоро они вернулись к оставшимся. Но не потому, что долго искали – ноги сами вели их в нужном направлении. Еще метров за двести от Марсова поля оба почувствовали, что назревает нечто нехорошее. Столб вечного огня стал высоким, словно нефтяной факел. И еще явственно стонала земля под их ступнями. Не сговариваясь, они побежали.

Завидев их, навстречу метнулась Эмма с полными ужаса глазами:

- Быстрее, а то Чечен с Антоном сейчас поубивают друг друга! Сделайте же что-нибудь!..