Это начало небольшой повести-фантасмагории о моем любимом Питере
Пролог
Мне 82 года, и иногда я ощущаю себя старой, как весь этот мир, или даже еще старее. У меня был муж, дети и внуки, но муж умер, дети живут в других городах, и я совсем одна. Чужие люди, чужие судьбы… Мне казалось, что я вот-вот умру, потому что человек живет только пока он кому-нибудь нужен, а у меня не осталось даже подруг. А потом наступило сегодня, вечное сегодня. Я проснулась рано, разбуженная легкостью, окутавшей мое тело. В моем возрасте проснуться – это уже достижение, а тут – ни одна косточка не болела, и даже морщины, как обычно смотревшие на меня из зеркала, казались не безобразным, но мягким и ласковым росчерком времени, отметившим мое лицо. В них была мудрость китайских иероглифов и покой. Что-то было не так, что-то произошло: не доносились обычные утренние звуки – шум воды, струящейся в ванной, ругань соседей на коммунальной кухне, пьяный храп за тонкой стеной. Я никого не встретила, когда вышла из комнаты, а затем из парадной. Я не удивилась. Просто решила, что наконец умерла и попала в другой мир. Он был точной копией Питера, но совершенно пустого. Яркий сентябрь одел город в свои одежды. Воздух казался таким же чистым, как во времена моей молодости. Ни одной машины, ни одного человека, ни даже кошки или голубя – совсем как в рассказе Рея Бредбери про семью из трех человек, обнаруживших, что они одни на всем свете. Правда, они сами пожелали накануне, чтобы на Земле кроме них никого не осталось. Я же ни о чем таком не думала перед сном, никого не проклинала, а даже наоборот, помолилась Богу за милую девочку, что помогла мне донести сумку с продуктами на третий этаж. А потом я встретила остальных. Первым был Чечен. Он сидел на корточках у решетки Летнего сада, и его цветастая куртка вливалась в яркое пятно опавшей листвы. Он представился как Ахмет, а потом с улыбкой добавил: - Все Чеченом кличут, так что вы, матушка, тоже можете меня так звать. Помнится, я долго вглядывалась в его умное восточное лицо, помеченное печатью возраста, с жесткими губами и печальным взором. Внешность человека, который видел боль и сумел принять ее, взвалить на свои плечи и понести – молча и не оглядываясь, ни с кем ею не делясь. Мне не хотелось спрашивать, что случилось и где мы: отчего-то я была уверена, что он не сможет удовлетворить мое любопытство. Да и не было, в сущности, особого любопытства – я просто наслаждалась самим бытием, чего со мной не случалось очень давно. И еще мне было радостно, что я не одна. Я очень давно не говорила ни с кем по-человечески: врачи в поликлинике и кассирши в универсаме не в счет. - Ну что, сынок, пойдем? - Куда, матушка? - Искать других. - А вы думаете, что есть еще кто-нибудь? Я пожала плечами и отказалась от галантно поданной мне руки. Мы шли, и город медленно плыл рядом с нами – коронованный осенью, усталый сумрачный господин... Потом мы встретили Эмму. Она судорожно плакала, сидя на ступеньках Михайловского замка. Чечен подошел к ней и опустил на плечо руку. Она дернулась и оттолкнула его. А потом забормотала быстро-быстро, кажется, не понимая и не видя, кто перед ней, и мечтая только об одном: выговориться. - У меня дети, трое. Сашке четырнадцать, самый трудный возраст, Аленушке восемь, а Павлик еще совсем маленький, в детский сад ходит. Сегодня просыпаюсь, чтобы младшего в садик будить, а его нету, и никого нету. Что с нами?.. Где мои дети?.. Она подвывала и раскачивалась, а мы с Чеченом стояли и смотрели, не зная, что делать. Истерика прекратилась разом. Она взглянула на нас вполне осмысленно. - А вы кто такие? - Меня зовут бабушка Длора, а это Чечен. Только не спрашивай, что произошло – мы сами ничего про это не знаем. - Значит, нужно найти того, кто знает. Она собралась, промокнула слезы и коротко представилась: - Эмма. И стала вдруг похожа на свой плащ: элегантный, серо-стальной и наглухо застегнутый. У бровей сухая складка – значит, много хмурится. А вот морщинок в уголках карих глаз почти нет – видно, смех не является ее частым гостем. Ровно подстриженные и уложенные волосы, ухоженные ногти, белые зубы – сейчас она явно стыдилась, что мы видели ее слезы, ее слабость. И опять мы шли, уже втроем. И я почувствовала некое подобие усталости – легкой, приятной. И меня оставили на скамейке у памятника Пушкина, размашистого и торжественного, наказав никуда от нее не отходить. В ожидании я задремала. Мне привиделась стайка пегих лошадей с крыльями, парящих над городом, режущих прохладно-синий небосвод громким ржанием. Одна из лошадок зацепилась крылом за шпиль Петропавловки, и вниз посыпались перья. Но земли касались уже листья – узорчатые, багряные и золотистые. - Можно присесть? - А разве вы видите толпы желающих занять это вакантное место? Я очень обрадовалась голосу, что вывел меня из дремы. Еще один человек – живой, настоящий. Невысокий юноша, с длинными волнистыми волосами, забранными в хвост. Серо-голубые глаза с усталыми тенями под ними, узкий подбородок, породистый нос. На худощавой мальчишеской фигуре была кожаная куртка со вставками из буро-рыжей шерсти, подчеркивавшая выражение звериной настороженности, проскальзывающее во взгляде и во всем облике. - Меня зовут Северный Волк. - Интересное прозвище. «Ну, какой же ты Волк? – ласково подумалось мне. – На матерого зверя никак не тянешь. Волк-подросток, Волчонок - изгнанный из стаи или сам сбежавший от всех ради призрачной свободы». - Это не прозвище, а имя, и другого у меня нет. Я выбросил свой паспорт в шестнадцать лет, как только получил. Мне кажется, что документы могут быть у вещей: телевизора или стиральной машины, а у человека их быть не должно. С тех пор вот уже тринадцать лет я зовусь так, и думаю, за такой срок имя вполне стало истинным. - Конечно. Разве я спорю? Да вы присаживайтесь, молодой человек! И не кипятитесь – это может плохо сказаться на вашей нервной системе. Секунду подумав, он взлетел на спинку скамейки, спустив ноги в кроссовках рядом со мной. Замер, будто прислушался. А затем улыбнулся. - А я и не кипячусь. Нервы же мои беречь бесполезно, поскольку их давно уже нету. Мы кого-то ждем? - Да. Остальных. А вот и они, кстати, - я кивнула в сторону канала Грибоедова, откуда к нам неторопливо подходили мои новые знакомые. – Кажется, они тоже с пополнением. - По-моему, среди них принцесса, - Волк вглядывался в приближающиеся фигуры, жмурясь и улыбаясь. Я проследила за его взором. Да уж… На дочь короля идущая рядом с Эммой девушка была мало похожа. Скорее на индианку или нищенку-цыганку. У нее была огромная золотисто-каштановая грива (иначе и не скажешь), вся перевитая разноцветными нитками и ленточками, украшенная странными конструкциями из перьев и бусинок. На худенькой фигурке болтался вельветовый пиджак с букетом высохших маргариток в петличке. Широкая и длинная зеленая юбка, из-под которой выглядывали носки красных кед, подметала листья на мостовой. Когда создание подошло ближе, я почувствовала острую жалость: безобразный шрам уродовал девичью щеку, а на правой руке не хватало трех пальцев. А глаза синие-синие. Они словно перечеркивали ее уродство – в них хотелось смотреть бесконечно, падать и падать, не достигая дна. Пожалуй, Волк прав: принцесса. - Синяя Бялка, к вашим услугам, - поравнявшись с нашей скамейкой, она присела в торжественном реверансе. А потом вдруг прыснула и залилась детским искристым смехом. И Питер будто вторил ей, раскачав в отсутствии всякого ветра кроны деревьев, так что яркая листва заплясала в воздухе. – Видите, я его любимица! – Девушка горделиво тряхнула гривой. – Потому я здесь, с вами. Но об этом пока тссс… - Она приложила к губам палец. - Мне кажется, что это дитя знает обо всем происходящем гораздо больше, чем мы с вами, - заметил Чечен, покачав головой. – А это Лапуфка, знакомьтесь, бабушка Длора! Он развернул сверток, который бережно держал в руках. В нем оказался ребенок, четырех или пяти лет. Белокурый, как ангел, непонятного пола, ужасно трогательный. Таких любят изображать на пасхальных и рождественских открытках. Я не удержалась и воскликнула: - Бог ты мой, какая кроха! И тут он открыл глаза и сонно протер их кулачками. И потянулся ко мне – отчего мое сердце окончательно растаяло.
Последним, кого мы встретили, был Антон. Он стоял на набережной Невы, и костяшки его пальцев были разбиты. Едва мы приблизились, он бросился на нас, и Волк с Чеченом с трудом сдержали его. Он кричал, и хриплый крик отскакивал от воды и от стен зданий, извергался сухим водопадом на наши уши и головы. - Кто вы?! Что вы сделали со всеми остальными людьми?.. Какого черта вам нужно??!.. Внезапно Бялка шагнула к нему и поцеловала в губы. Сильно-сильно, наотмашь, словно дала пощечину. Мне показалось, что Волк вздрогнул и отвел глаза. Антон же сплюнул и пробормотал тихо и зло: - Отвали от меня, уродина. У меня свадьба сегодня должна была быть…
1. Лапуфка, или осваиваясь
Он был точно уверен, что он мальчик. Ему об этом сказали родители. Но вот посторонние люди постоянно называли его девочкой. Говорили маме, что у нее прелестная дочурка, просто лапочка. Потом Лапочкой, или Лапуфкой его стали называть домашние. А своего имени, честно говоря, он уже и не помнил – так редко его употребляли. Ему жилось хорошо, даже очень хорошо. Пока он не заболел. Нет, у него ничего не болело, просто его перестали выпускать гулять. И он почти все время лежал в кроватке, даже когда за окном было солнце и лето, и все остальные дети играли на улице или уезжали к морю. Как он уезжал – с мамой и папой в прошлом году. Ему давали много невкусных таблеток, а иногда делали уколы – правда, не больно. Зато и вкусного давали гораздо больше, чем когда он был здоровым: красные гранаты, зеленый виноград, желтый мед и оранжевую солененькую икру, похожую на янтарные бусы. Мама читала ему вслух книжки. Она не всегда могла читать и даже разговаривать с ним – говорила, что глазки ее устали и оттого слезятся. Она уходила в свою комнату, но он не скучал, потому что мама включала веселые мультики. Однажды его забрали в больницу – и вот там было плохо. Хотя мама опять была рядом, не отходила от него не на шаг. Он очень радовался, когда его снова привезли домой. В больнице его красивые светлые волосы сбрили, и он обрадовался – ведь теперь никто больше не назовет его девчонкой. Но они скоро вновь отрасли. Правда, девчонкой называть его уже было некому – к ним почти перестали приходить гости. И даже папу он видел теперь редко: мама говорила, что папа много работает, потому что им нужно много денег. Зачем? – ведь у них и так все есть. Затем, чтобы ты был здоровым и крепким, говорила мама. Но он не становился крепким… Когда сегодня утром он проснулся и никого не увидел, то очень испугался. Папа был всегда на работе, но мама всегда была дома, с ним. Он искал ее по всей квартире, заглядывал под тахту и открывал платяной шкаф, но она пропала совсем. Он заплакал и бросился на улицу. Там его нашла Синяя Бялка и повела на какую-то крышу. Они там сидели, и ему перестало быть страшно, и стало очень даже хорошо. Бялка оказалась замечательной. Сперва он побаивался ее лица и руки без пальцев, и именно поэтому разглядывал их очень внимательно. А она рассмеялась: - Перестань! Мне щекотно от твоего взгляда. Это надо мной братец старший прикольнулся. Мы ехали тогда в поезде, я была совсем мелкой, и он сказал: «Выгляни в окно, и тогда сможешь взлететь! Ветер от поезда поднимет тебя высоко-высоко, и ты увидишь весь мир под тобой – маленький и круглый, как дыня». Ну, я и послушалась. Знаешь, никогда не верь тому, кто говорит, что может научить тебя летать. Мы все научимся этому сами, но только когда придет время. - И я тоже смогу летать? - Конечно, Лапуфка. Она подхватила его на руки и закружила на самом краю блестящей ребристой крыши. Казалось, еще чуть-чуть, и они рухнут вниз, на мостовую, заметенную палой листвой. Потом Бялка успокоилась и сказала, что пора спускаться: их уже ждут. Она так и несла его на руках - хотя он был уже большой мальчик и, наверно, тяжелый, а он, склонив голову на ее плечо, задремал. А потом были другие люди, другие руки и плечи, и он то просыпался, то вновь окунался в сон, и снились ему бумажные корабли, скользящие по невской глади, сотни и тысячи корабликов… и печальные сфинксы, мимо которых они проплывали, кивали им своими гладкими головами. И он был капитаном одного из них, оловянным солдатиком, и плащом ему служил золотой осиновый лист.
- И что же мы будем делать? Эмма покачивала ногой в узком лаковом сапожке. Странно, несмотря на высокие каблуки и на то, что она полдня ходила, ноги совсем не устали. Напротив, в них трепетало желание еще куда-то идти, нестись - словно ее обули в крылатые сандалии Гермеса, вестника богов. - Надо поискать кого-нибудь еще из выживших… оставшихся, - Чечен запнулся, подбирая нужное слово. - Нет, нам не нужно никого больше искать! Мы все в сборе, - Синяя Бялка сидела на поребрике мостовой, и выдала это с озорной улыбкой напроказившего ребенка. Антон подлетел к ней и, ухватив за плечи, рывком поставил на ноги. - Ты что-то знаешь! Отвечай, ведьма!.. Это ты нас сюда притащила. Где, где моя Настена?! Где все, черт возьми?.. Отвечай, что ты со всеми нами сделала?!.. Он тряс ее, и голова девушки беспомощно болталась из стороны в сторону, а рот испуганно приоткрылся. Волк шагнул к ним, но Антон уже отпустил ее – так же резко, как и схватил. Синяя Бялка зашаталась и удержалась, лишь ухватившись за Волка. Тот тихо заговорил что-то успокаивающе-ласковое, поглаживая ее по плечу. - Вы все сговорились, да?.. – Антон попятился, пока не уперся затылком в стену дома. – Ну, скажите, зачем я вам нужен?!.. Он сполз по стене на корточки и заплакал. Лапуфку разбудили его крики. Он заворочался в руках Чечена, и тот опустил его на асфальт. Ребенок с изумлением взирал на взрослого дяденьку, сотрясавшегося в конвульсиях. - Что с ним? – потянул он за рукав бабушку Длору. - Ему плохо, малыш. Очень плохо. Такое бывает. Вырастешь – поймешь. Хотя дай Бог, чтобы никогда не понял. - Только ему здесь плохо, а все остальные не в счет! Все остальные механизмы, био-роботы, да?! Он невесту потерял и ревет, а я – трех детей, и ничего, это так, мелочи!.. Эмма в ярости закусила губу. Ее лицо дергалось, а ноздри трепетали. Антон притих и сделал два глубоких вдоха, успокаиваясь. Поднял на нее злые и вспухшие от слез глаза. - Если ты не страдаешь, значит, ты не мать, а собака подзаборная. - Да как ты смеешь судить меня – только потому, что я не распускаю сопли, как ты - слабак, падаль!.. - Успокойтесь, пожалуйста! Волк говорил достаточно громко, но его никто не слышал. Они кричали друг на друга все яростнее и даже не заметили, как от их децибелов по тротуару побежали трещины. Бабушка Длора схватилась за сердце. Лапуфка шлепнулся на пятую точку и, посчитав, что это замечательный повод для ора, распахнул рот пошире и взвыл. Недвижным и спокойным оставался только Чечен. Он высился утесом посреди шторма. Дома вокруг ходили ходуном, как картонные декорации, и даже небо, казалось, провисло, намереваясь упасть им на голову. - Прекратите, - Бялка почти прошептала это слово, но голос ее перекрыл все иные звуки. Так бывает, когда стук в дверь прекращает самый горячий скандал. – Прекратите немедленно. Разве вы не видите, что делаете ему больно? Девушка дрожала, на побелевшей коже шрам казался еще багровее, еще безобразнее. И все замолчали, застыли. Было стыдно, но за что и почему, никто не мог бы сказать. - Прости нас, принцесса, - произнес за всех Волк. - Передо мной вы ни в чем не виноваты, - Бялка прошла мимо всех и опустилась возле трещины на мостовой. Подула в нее, и края разлома стали сходиться, зарастать. Когда они сомкнулись полностью, подошла к Лапуфке и, нагнувшись, поцеловала в пушистый затылок: – Хорошо тебе: ты ближе всего к небу! – Затем повернулась к Эмме: - С твоими детьми все в порядке, иначе и быть не может! – Дойдя до Антона, изуродованной рукой провела по его щеке (отчего он дернулся и скривился в гримасе отвращения): - Бедный, бедный мальчик! Открой наконец глаза… - Рядом с бабушкой Длорой она преклонила колени: - Спасибо, что вы с нами. Пока вы рядом, мы всегда будем помнить о течении времени, о мудрости и доброте… - И та отвернулась, пытаясь скрыть подкатившую к глазам влагу. Чечен встретил девушку объятием – подхватив на руки, он громко чмокнул ее в щеку. Затем очень осторожно, как драгоценность, поставил на землю, и она легко коснулась его черно-седой шевелюры. – Ты смелый воин и устал от ран. Но главные битвы впереди! – К Волку она подходила последнему. Медленно, чуть ли не на цыпочках, словно боясь его взгляда – опасливого и молящего одновременно. – Ты ведь поможешь мне, «собиратель душ»? Я маленькая и слабая, одной мне не справиться. А я помогу тебе вспомнить о том, как ты летал, и забыть о том, как ты падал. Он взял ее за руку. - Я думал, синее – это от цвета твоих радужек. Но ведь это не так просто. Синее – это и вечность, и мудрость, и высота. Ты – и то, и другое, и третье? – Отстранившись, он глухо добавил: - Я боюсь тебя. - Это пройдет, - Бялка тряхнула головой, вновь превращаясь в ребенка, смешливого и бесшабашного, уступившему ненадолго свое место кому-то другому. Лапуфка бросился к ней, заливисто хохоча, и уткнулся в колени. Она вытащила из своей прически самое яркое перо и торжественно протянула ему: - Держи! Когда ты станешь птицей, оно украсит твой хвост. И со всех разом спало оцепенение. - Так что мы все-таки собираемся делать? – Волк с усилием отвел глаза от веселого лица со шрамом и с нарочитой небрежностью принялся разглядывать подъезд дома напротив, над которым в изящной виньетке была выбита дата «1885». - А что мы можем сделать? – осторожно поинтересовался Чечен. - Да все, что угодно! – рассмеялась Бялка. - Вот юродивая, - сплюнул Антон. Но она продолжала хохотать, пропустив его реплику мимо себя. - Вот дом, а вот дверь в него. Мы можем войти в любую квартиру – мне всегда нравилось бывать в незнакомых домах и квартирах. Это как фильм смотреть, или книгу читать. А еще – будто чужие жизни проходят сквозь твою собственную и меняют в ней что-то. Как вам такое?.. - Хочу, хочу! – Лапуфка принялся прыгать на одной ножке и хлопать в ладоши. - Здесь наверняка домофон, - пожала плечами Эмма. – Зря только ребенка раздразнила. - А мне кажется, для нас теперь открыто везде, - бабушка Длора нажала на ручку двери, и та подалась. - Ух ты! Давайте начнем с мансардных квартир – в них высоченные потолки и много света!.. Они долго бродили из квартиры в квартиру, зачарованно рассматривая оттиски чужих жизней. Лапуфка возился с игрушками, коих было множество. Бялка с веселым щебетом то подлетала к нему, вовлекаясь в его игры, то присоединялась к Длоре с Эммой, которые изучали семейные фотоальбомы, вышивки и макраме на стенах. Эмма пару раз примерила перед зеркалом чужие драгоценности, оба раза отчего-то скривившись. Волк с увлечением рылся в книгах. Чечен разглядывал курительные трубки и коллекционное оружие. Лишь Антону, казалось, было все безразлично: с понурым и покорным видом он переходил со всеми из комнаты в комнату, с этажа на этаж, присаживался на стул или подоконник, ожидая, когда можно будет двигаться дальше. - Лапуфка, что с тобой? Бялка присела рядом с ребенком, который тихо всхлипывал, сжимая в руках белую плюшевую лошадку. - У меня такая же была, мама подарила… Девушка повертела игрушку, нажав нечаянно на живот, и та запела, нежно и мелодично: «И только лошади летают вдохновенно…» Малыш залился еще пуще: - Я к маме хочу… - А мама тебе когда-нибудь колыбельные пела? – Неслышно подошедшая Эмма подняла малыша на руки и прижалась подбородком к теплой вздрагивающей макушке. - Она про медведей пела… Вы знаете про медведей? - Нет, маленький. Но я знаю другую. Давай я тебе спою, а ты засыпай... ................................................................................ |
Библиотека // Объявления
