Моя подружка спускается с горы, сделав плавный вираж, и падает в снег на колени, едва высвободив из креплений тяжелые ботинки. Ворочается, вытаскивая из кармана комбинезона плоскую фляжку с коньяком, отхлебывает вкусно глоток, говорит громким басом: «Ништя-а-а-к», и на нее оборачивается лыжник с заиндевелой бородой из очереди на подъемник; веселясь, она продолжает: «у меня всё боли-ит, я – офисная крыса, я больше не могу-у!..», да еще, непременно, подмигнет бородачу, но тут же отвернется, смутившись – она всегда портит любую игру, вдруг засмеявшись или покраснев. Я легко поднимаю ее за руку и тащу к подъемнику, там она еще будет вертеться, напевать, раскачивая кресло –

В море воют ураганы

В синем море тонут лодки

И большие корабли –

она станет махать маленьким фигуркам внизу, выдуманным кораблям, уронит варежку, очень расстроится, а потом в страхе замрет на вершине горы, потому что снег перестал, потому что она теперь видит всю гору целиком, и какие маленькие домики там – внизу, потому что она больше не верит – мне, а особенно, тому, что уже спустилась отсюда однажды. Еще несколько минут я буду подшучивать над ней, она – мрачно огрызаться, прогонять меня вниз, и глаза ее будут попеременно то умоляющими то грозными. Вечером она будет усталая и довольная и много говорить о том, как летом мы поедем к морю, и она научит меня плавать. "Уж тут-то я отыграюсь", - тянет она, и немедленно засыпает.Моя подружка любит блестящие вещицы и прячется в шкафу, у нее по-птичьи тонкие пальцы, я зову ее Настей и когда ношу ее на плече, она увлеченно теребит сережку в моем ухе. Настя хмурится на все вариации собственного имени, а особенно, когда я говорю со значением, что погоды нынче стоят ненастные. Она выдумала мне смешную фамилию, моей подружке очень нравится произносить ее вслух, если она вдруг случайно роняет мое действительное имя, глаза ее делаются большими и испуганными – вот мое имя выскальзывает стеклянным шариком, скачет по полу, катится под шкаф. Настя прячется, створки скрипят, наступает вечер; утром она расскажет мне, что за стенками шкафа плещется океан, шкаф подставляет волнам могучие свои бока и плывет в них, величаво покачиваясь.

У моей подружки голубые глаза и осетинский профиль, когда ветреным утром она спешит на работу, ее мотает из стороны в сторону как податливый флюгерок, и к углам глаз сбиваются слезы, выбитые ветром, так, глаза ее блестят по утрам, словно начищенные пуговицы, и кажется, что она опрокинется на спину, закроет их и скажет – тоненько и по слогам – «ма-ма»; я говорю ей об этом, она произносит «ма-ма» басом и хохочет.

С работы моя подружка прибегает с пакетом ароматных яблок, высыпает половину мне на колени и, не слушая возражений, утаскивает остатки своей добычи на кухню – там подолгу звенит склянками.

Моя подружка сидит в своем шкафу и воображает себя бутылкой с ароматным, обжигающим горло, содержимым, от одного этого она уже делается пьяной, высовывается из-за дверцы, косит на меня хитрым глазом, а потом вышагивает по направлению к кухне боцмановской походкой, топает особенно громко, поравнявшись с моей головой. Если только она заметит, что я не сплю – плюхнется рядом, чуть потеснив меня на диване, и заставит рассказать ей о том, как летом в центре города разольется озеро, и мы спрячемся в нем от жары, а после станем сушить одежду на ступенях городского театра, а бабулька из билетной кассы укоризненно покачает головой, разглядывая парочку подростков, выкупавшихся в фонтане. Настя от моих рассказов раскраснеется так, что я тут же перестану ощущать противный холодок от мокрой футболки. Я не люблю воду, но мне нравится веселость моей подружки, и я охотно поддерживаю ее фантазии, вот только она моментально всё чувствует, ее не проведешь, она дергает плечом, соскальзывает с дивана и с неестественно прямой спиной направляется к углу комнаты, я нервно дергаюсь и сам, отворачиваюсь к стене, стойкость моя дается мне нелегко и мне бы еще ворочаться долго, но пройдет всего минута и никакого скрипа я уже не услышу, проглоченный пучиной сновидения.

Всё, что будет у меня утром – узкая комнатка, запирающаяся на ключ, холодное утро, тянущее свои щупальца в окно, пожалуй, мытое последний раз разве что затяжными осенними ливнями, и яблоко, закатившееся под старый шкаф с круглыми ножками.