Появился в деревне Черная речка человек. Появился в месте в котором казалось никогда ничего не произойдет. Словно замшелые кочки топорщились дома вдоль пологого заросшего камышом берега. Темная, вялая вода, тихо, словно засыпая двигалась в заиленном русле. Люди тоже казались уставшими и не проявляли совершенно никакого интереса к жизни. А началось все с того, что Володька Веретягин, десятилетний мальчишка, прибежал с кладбища к бабушке и с порога закричал: - «Ба, там человек в могиле!» - Ух, - словно обронила что-то старушка. Она побледнела, подбежала к окошку. – Ой, - прикрыла ладонью рот и присела на стул. - Ну, ба, - снова затянул внук. - Убили!? – не смело выпустила она робкое слово. Вот уже куча ребятни гремя велосипедами пронеслась к кладбищу, разнося с ветерком слух. Потекла людская лавина по недавно спящей улице, она напряженно гудела и шепталась. Все оглядывались, выискивая, кого в толпе не достает. - Говорят это Макар. - Да ну? - Вот тебе и ну. - Что ты брешешь, - перебил женский голос, - вон Макар идет, ноздри раздул. Кто-то держал на руках маленького ребенка, а тот изо всех сил плакал, и так отчаянно разевал рот, что лицо его стало иссиня-красное, а белокурые, вьющиеся волосы прилипали к покрытому испариной лбу. Где-то под подошвами ботинок и тапочек, кувыркалась маленькая резиновая кукла, с изрисованным чернилами лицом. - Говорят покойника раскопали. - Да-а? - Совершенно точно. - Во времена. - Кто ж его раскопал… - А мне сноха сказала, что убили, она в огороде полола, а там Митька, они с Володькой в друзьях бегают, так тот говорит что убили. Год назад тоже шумное событие было, местный тракторист с моста упал. Страшно стало людям до озноба, смотрят - кто сверху, а кто и к реке к самому трактору спустился. Мать-то погибшего пытались не пустить, а она царапается, руками машет. Только зря все было, из кабины мертвого уже достали. Трактор так и остался ржаветь в реке, чернея и покрываясь все больше зеленью, а тракториста похоронили, погоревали на сорок дней, вспомнили хорошим словом, благо, что у русского человека никогда не иссякнет запас таких слов, а потом благополучно забыли, только изредка, когда собирались где ни будь мужики, и дымя сигаретами рассказывали, добро улыбаясь, известные всем истории о Веретягине. Вот и сейчас обступив кладбищенскую яму со всех сторон, многие заскучали, на дне лежал совершенно неизвестный человек. - Ой, а я то уж думала, - обтирая лицо платком, вздохнула перекошенная ожогом старушка, - то Сереньку Гришина. Он уж тут пьяный ночью все зоровал ходил. - Сильно его побили. – пробасил кто-то. - Лицо-то, лицо все в крови! - Надь и глаза повыбивали!? - Ну-у, давно видать лежит. Запах больно неприятный идет. - Да где там, - ответил бойкий голосок, - это Михалыч козла своего притащил. - Ой стыдоба-то, поди, поди отсюда, нашел место. На дне ямы покойник приподнял голову и что-то промычал. Кто-то вскрикнул. Толпа отступила на шаг и заволновалась. Мальчишки протискивались поближе к зрелищу. Наступила тишина, в стороне, там где болячкой из земли поднималась куча выцветших венков, тряпочных цветов и листьев с надрывом гаркнула ворона, потом еще раз, толпа вздрогнула, птица тяжело хлопнула крыльями и скрылась в кроне деревьев. - Живой, - покатилось по кругу. - Сынок, - проблеял старик, одергивая козла за веревку, - ты чего это там? - и тут же отошел в сторону. - Может упал он туда? Ночью то темно. - С таким лицом-то, че бабк говоришь, ему эдак раз десять надо было упасть и все вниз головой. - Достать его надо бы. Наступила тишина. - Ну нет, я в могилу не полезу, рано мне еще. – Попятился от ямы молодой, с жидкими усиками парень, - Пускай вон Михалыч лезет, а я козла подержу. Все же нашлись добровольцы, доставшие человека. По всеобщему решению, находку определили в дом Веретягиных, по праву первых видевших. Снова потек ручей, но все уже шли по домам. Суеверные старушки, чуть приотстав, плелись сзади и крестились. - Не к добру, не к добру, - гудели они. - Раньше-то все на кладбища людей несли, а теперь наоборот. - А яма-то…. - Да, и головой, он видать, на запад лежал. Правда вскоре забыли и об этом. Опять потянулись длинные, одинаковые дни, петухи кричали как и в былые дни, скотину выгоняли с первыми лучами солнца, если конечно пастух был в состояние идти, даже старенький мотоцикл Гришина тарахтел, пролетая вдоль заборов, тоже всегда очень пунктуально. Конечно, соседи Веретягиных заходили посмотреть изредка на обездвиженного человека, но интерес это был каким-то машинальным, поводом зайти в гости попить чаю. А человек выздоравливал тяжело, не говорил ни слова, только мычал и смотрел на всех так, словно хотел сказать очень важное, но не мог, после этого он снова засыпал. Синяки и опухоли заживали медленно, что крайне не нравилось старухе Веретягиной, только лишь ее внук, все крутился вокруг человека и пытался заговорить с ним. - А может в милицию заявить? – как-то раз аккуратно спросила участкового Веретягина. - Что ты, дай оклематься, а если бандиты его, или сами, ты понимаешь. Нет Матрена, я то знаю, они там все за одно, пускай паренек отлежится, а там глядишь и уйдет. Ты вот лучше поди принеси, - и протянул ей несколько смятых бумажек. Матрена ловко убрала деньги в карман халата и ушла загремев стеклянной посудой на кухне. Улетучилась дымная торфяная духота. Лето покидало Черную речку, оно радовалось от этого и как это часто бывает плакало, плакало от долгожданной пришедшей радости. Мужики затосковали еще сильнее и стали больше пить, все чаще стучались в стекло, словно ночные мотыльки. Веретягина открывала окно, и из темноты как обычно слышала: - Теть Матрен, одну. А человек в самом конце комнаты повернув голову наблюдал как старушка с материнской заботой обтирала прозрачную, игравшую на свету фонаря бутылку и передавала вниз. Проводив покупателей старушка долго бормотала, подходила к иконе, крестилась и укладывалась спать. - Ты спишь что ль? – спросила как-то Веретягина. - Пружины кровати под ее грузным телом уныло скрипнули. В эту ночь она никак не могла уснуть. Там за окном было пасмурно и безлюдно, в такие минуты ей хотелось, чтоб люди стучались в окно почаще. Но когда все же приходили покупатели ей становилось горько и стыдно. Если бы она прекратила торговлю, то мужики все равно нашли бы отдушину в другом месте, а чем тогда кормить оставшегося без родителей внука. После каждой проданной бутылки она подходила к красному углу и долго каялась. - У меня от том году сынок-то, Витюшка, погиб, - стонущим голосом произнесла она, не дождавшись ответа. - Какой уж работящий был. Бывало встанет утром и делать что-то начинает. Говорю ему, отдохни мол, куда она работа, никуда она не денется. А он и не слушает, тоже не любил много болтать. – Она замолчала. Где-то подокном сцепились две кошки, воя друг на друга скрипящими голосами. - У блудницы, напугали как! Кошки перешли на шипение и убежали. Веретягина прислушалась, на печке тонко сопел Володька. - Внучика-то жалко, - без родителей остался. Наверное уж год назад произошло все. Загуляла мать мальчишки, как с цепи сорвалась, может от того что жизнь скучная была, а может и еще из-за чего, но так она глубоко во все это погрузилась, что под конец и не очень-то беспокоилась о разговорах, которые словно мухи роем кружились вокруг нее. А муж терпел, старался закрывать глаза, до поры до времени, пока не увидел ее пьяную и помятую в толпе мужиков из соседней деревни. А он уставила руки в боки и чуть пошатываясь спросила растягивая слова: - «ну как, нравлюсь я тебе». Виктор не помнил как ударил жену, как она тяжело упала на влажную от росы траву, как прыгнул на мужиков, стараясь ударить каждого. Очнулся он под забором, с разбитым лицом и с слипшимися на затылке волосами, над ним стояла мать. - Где? – смотря в испуганное лицо матери, выдавил из себя Виктор. - Убежала, и Володьку-то забрала, - опустила она глаза. Виктор поднялся и шатаясь забежал в дом, гремя мебелью и переворачивая все вверх дном. – Не отдам я сына слышишь, - запрыгивая в трактор закричал он. Только потом Веретягина обнаружила что деньги пропали. Но было поздно, в окно постучали крикнули что-то непонятное и убежали. В голове все закружилось, холод прошел по телу стягивая жилы в отказавших ногах. Самая последняя она прибежала к тому мосту под которым лежал ее сын. И упала, вцепившись в покореженный каркас трактора. А Володька появился этой-же ночью. Он сбежал от матери, от которой так и не было потом ни одной весточки.
***
Зима выдалась снежная. Многие дома завалило по самые наличники. Стайки снегирей перелетали с одной рябины на другую, а то и вовсе рассаживались на проводах и смотрели в замерзшие стекла домов. Собаки гремя цепями, ворочались в своих конурках на теплом сене и редко высовывались. А небо поднялось так высоко, что даже на Черной речке стало легче и просторнее. В январе, когда утреннее солнце играло на заледеневшем стекле цветными бликами Матрена Веретягина проснулась от стука. Ступив на пол маленькими морщинистыми ногами с синеватыми руслами вен она зашлепала по деревянному полу к окну. - Сейчас, сейчас. Святые угодники, да который час!? Открыв занавеску никого не увидела. Посмотрела на лево и на право – никого. Стук повторился. Матрена Закуталась в шубу, запрыгнула в валенки и выскочила на улицу. Возле поленицы колол дрова ее постоялец. - Да, ба, оклемался никак!? Матрене первый раз пришлось видеть его на ногах. Лежа в постели, он все чаще съеживался словно рябиновый лист, а когда вставал, сутулился делая осторожные шаги на дрожащих ногах. А теперь он распрямился и ловко закидывал вверх колун и ударял по тугому промерзшему березовому комлю. – Ну брось, брось, пойдем в избу. Вот Володька обрадуется, он все ждал когда выздоровеешь, понравился ты ему. Старушка крутилась возле стола: то молока подольет, то картошечки подложит. - А может винца? Но постоялец молчал, он даже не поворачивался на ее слова. - Ну, что ж ты все молчишь-то. Расскажи хоть что, как зовут тебя, от куда взялся. В могилу-то поди не сам прыгнул. Человек отложил хлеб и промычал показывая что-то на пальцах. - Я то не тороплюсь, - махнула рукой Веретягина, - ты уж прожуй. Он снова замотал головой замычал, показывая на себя. - Забили изуверы, - опустившись на стул, страдальческим голосом произнесла она. – Это ж теперь человек все, и хлебушка попросить не сможет. К вечеру Черная речка шепталась о безмолвном человеке. А через месяц все разговоры сходились о работящем, с какой-то стороны красивом постояльце Веретягиной и самое приметное в его красоте - чистые, словно прозрачные голубые глаза и постоянная, светлая улыбка. Скажут ему, человек, хороший ты парень – улыбается. К слову сказать, имя его так и нее узнали, по этому привязалось просто – Человек. И так же скажут ему, что ж ты, придурошный, все зубы скалишь, совсем тебе головушку отбили, а он улыбнется так и еще показывает мол на поленицу, предлагает, дров помочь наколоть. Тут-то и начали его многие из-за этого сторониться, как же можно таким людям доверять, на работу напрашивается и ничего не просит. Как-то вышел дед Михалыч на крыльцо и видит Человек его козла кормит, а тот вытащил голову из мошенника и словно ладони его целует, головой помотает, боднет бревенчатую стену и давай опять на руке крошки выискивать. - Ты это, чтой-то козла моего приручаешь, а!? – заревновал дед. Человек отошел в сторону и развел руки. - Ты мне ладони-то не кажи. Во чего удумал. Хочешь покормить? Так давай-ка сенца помоги перетаскать, - показывая ему вилы, поманил старик, - ато ить у меня поясница больная, не могу тяжести тоскать. После работы, за чаем Михалыч ходил по комнате с кружкой и причмокивая отхлебывал. Подошел к зеркалу, посмотрел на себя, почесал щетину на впалых щеках, в отражении был виден старый пожелтевший от времени секретер, посеревший холодильник и стол с небольшой сахарницей которую рассматривал гость. Михалыч достал из чая ложку покрутил ее в сухих коротеньких пальцах и потом как бы нечаянно выпустил. Звонко брякнувшись об пол, она отскочила к ногам, с кровати тут же прыгнула кошка и бросилась к ней. Но гость так и не повернулся. Михалыч задумчиво посмотрел на ложку, потом снова в зеркало сел рядом с Человеком. - Вот ведь, ты поди обижаешься, что козла не дал покормить. А зря, я ж не за то, что жадный, того мир, а просто дело тут другое. Гость улыбнулся, посмотрел на старика и снова уставился в кружку чая, на крутившиеся волчком на самом дне чаинки. - Мне козел, парень, как память. Оно ведь, память, знаешь, полезное дело. Вот послушай. Был у нас тут тракторист сын от, Матрены Акимовны, живешь ты там сейчас. О-о, того мир, пи-и-и-л… что ни день то пьяный. Эх и семейка у них была,одна прости господи как кошка…В общем-то слетел он тогда с моста, и-их, как тогда его придавило, еле достали, он –то переломанный весь был. А винищем-то даже и от мертвого, прости Господи, несло. Приподнимаю я его, а из штанов-то кошелек, я уж и не понял как, хвать его и все. Чуть со страху не помер, ну думаю отдать надо, а оно ведь боязно, а потом, через тридня-то как глянул туда, так и в горле у меня пересохло, того мир. Уж от куда думаю деньги такие. Наверное у матери на пропой стащил, а там аккурат на похороны. Тут уж совсем понять не могу чего делать, и отдать не знаю как, и не отдать не могу. Ну и пришлось в город как-то ехать, и увидел там на базаре козленка, резвой такой, не удержался потратился, да еще на житье осталось, так уж и отрезал я себе дорожку-то. А козел смышленый, подойдешь бывает к нему, скажешь: «Ну и козел же я Степан, он так заблеет и головой трясет, вроде как успокаивает. А я ему, мол куплен ты на гробовые, и не мотай мне головой. И вот после этого смотрит он взглядом таким, словно ты сейчас, - тут он на мгновение осекся, посмотрел исподлобья на гостя, но тот сидел и смотрел в разрисованное морозным узором окно. - И словно все понимает, - закончил дед. Домой Человек вернулся поздно, столкнулся с какой-то ссутуленной тенью прошмыгнувшей в проулок. Дверь была открыта, он осторожно толкнул ее, прошел по напряженной от мороза половице, напряженность это передавалась в ноги, а потом и во все тело. Он еще постоял немного на мосту, потом все же вошел в избу. Луна в эту ночь светила ярко, как это бывает в такие морозные дни, по этому обе комнаты прибывали в каком-то бледном, словно напуганном чем-то состояние. Человек сел на край кровати, обвел глазами комнату. Лица с семейных фотографий смотрели не так как в другие дни – по другому, казалось, что они как-то еле заметно улыбаются. Стеклянные рюмки из разных наборов, с толстыми и тонкими ножками, играли в своих гранях голубоватым светом словно напитываясь им. А еще запах Розовой воды, что стаяла ниже рюмок, видно что Матрена ходила в гости. Под рукой он ощутил плотную, свежевыглаженную простынь. Лунный свет не попадал на его лицо, только на кончики пальцев на ногах, а сам он был во тьме, только две мерцающие точки изредка отражались на уровне головы, но он поднимал руку и они исчезали. Он чувствовал как люди словно доверяют ему, что-то рассказывают, а он не слышит не слова и от этого становилось невыносимо тяжело. Единственное, что он мог это помогать, работать руками и он делал это с удовольствием, а в награду получал компанию и беззвучные рассказы. Со стороны небольшой софы к нему двинулась маленькая черная тень, Человек обернулся. Это бы Володька, он что-то тихо сказал, обдав теплым дыханием постояльца. Вообще они очень сдружились, Володька летом сводил своего нового знакомого на кладбище и показал яму где нашли его избитым и где можно набрать больше всего светящихся личинок. Особенно по вечерам их было хорошо видно, когда те, изгибая свои крошечные тельца, выползали откуда-то из под земли, зажигая сотни огоньков в сумеречном лесу. Дети в этих местах были сами по себе, то ли родители были настолько заняты тоской по безвозвратно утерянному времени, когда они еще были кому-то нужны, то ли это была такая школа жизни, но ребятня выбегая из дверей маленькой сельской школы становилась полностью независимой. Но незнакомец был посвящен во все их тайны и на это была всего одна причина, он никому ничего, не мог рассказать. А Человек все больше погружался в чернореченскую жизнь. Идя по улице, он бывало из далека видит как у калитки его кто-то ожидает. Да и дело-то было не в его работящей натуре, а в его глухоте. Ему говорили обо всем, о неверности жен, о избиениях, о кражах, да и к слову сказать о вещах более интимного характера. Но Человек, не мог слышать, и ко всему прочему не мог говорить. Он лишь только видел, как его собеседники зажатые вначале, сжимая губы оглядываются даже у себя дома, произнося слова, но потом, глаза их расширялись, а изо рта часто летели мелкие брызги слюны. Он видел как светлеют их лица, и эти изменения доставляли ему минуты огромного, ни с чем не сравнимого счастья. С каждым днем круг его общения сокращался, напрасно он ходил мимо домов, где его так хорошо принимали, по второму разу, видеть практически никого не приходилось. Он вспоминал соседнюю деревню, в которой происходило тоже самое, он помнил все, только не мог никак понять одного, чем и когда он кого-то обидел. И тут начинало происходить тоже самое, чувство горькой, доводящей до беспомощности обиды, заставило его бежать из этих мест, спрятаться от всех, и в один из дней так и порешил. Всю неделю до этого шли не переставая дожди, напитывая истосковавшуюся по влаге почву. В канавах еще виднелась желтая пена, от недавних грязных ручьев. На гладком песке, след чьих-то босых ног, маленьких с растопыренными пальцами. Ему стало как-то очень тоскливо от того, что не получилось попрощаться с Володькой и подумав об этом Человек направился к лесу, там ребята обычно охотились на кротов. Мальчишки показались еще издали, они неслись ему на встречу махая руками. Человек приветливо заулыбался. Но те схватили его за рукав и затащили за старую сосну. Впереди между двух берез разгоралась охапка хвороста, кучка детворы словно мыши облепили Человека и пригнулись к земле. В то же мгновение костер подлетел вверх, а вместе с ним и комья сырой земли, и кора деревьев. Сизая дымка рассеялась и мальчишки были уже там, разглядывая воронку. Они снова ухватились за руки немого и потянули его в лес. Там в промоине, между корнями дуба лежал развороченный ящик, с поеденными временем гранатами военных лет, вымытых видно дождевыми ручьями из земли. Земля в этих местах была напичкана железом с тех времен и нет-нет, да и выталкивала из себя чужеродный метал, на радость детворы. Вот куча маленьких ручек потянулась к гранатам. Человек замычал, глаза его вытаращились, и он со всей силы стал отбрасывать ребятню от ящика. А те не приняв это за игру, кидались на него, словно на Царя горы. Немой не выдержал и отвесил подзатыльник первому попавшемуся - это был Володька. Мальчишки замерли, потеряв весь интерес к игре. Взявшись за голову внук Вертягиной заревел и побежал домой. Человек покраснел. - У гад! - процедил сквозь зубы, кто-то из кучки. - Пойдем отсюда, на кой ляд он нам сдался. - У, морда! - погрозил один из них кулаком, и вся стайка шлепая ногами, побежала догонять друга. Оставшись один Человек стал прятать ящик, он затаскивал его то в одно, то в другое место, но каждый раз, решал перепрятать, а к вечеру пришел обратно в деревню, отложив свой уход, еще на некоторое время. Володька ворочал от него нос и даже отказался играть вечером в домино, а забрался на печку с котом и закрыл шторку. Ночью в окно снова постучали. Матрена уже машинально встала, отодвинула занавески и выглянула на улицу. Холодком обдало ноги, старушка потерла руки и присмотрелась в темноту. - Ктой-то? - Свои, - скупо прохрипел голос. - Кто, свои? В ответ промолчали. - А ну, а то вот свет-то сейчас включу. - Да, я, я это, Михалыч, - снова раздался хрип. - Че, надо. - Дай пузырек до завтра, утром деньги верну. - Ух, нечистая, на ночь глядя, - пробубнила старуха, - не спиться тебе. Через минуту она уже подала бутылку и закрыла окно. - Получилось, - радостно брякнуло из-за угла. - Еще бы, - ответил хриплый голос. - Михалыч-то завтра обрадуется. Две тени двинулись вдоль по проулку, тихонько переговариваясь, а ущербная луна, немощно светила им в спину, словно пытаясь присмотреться. - Володька, а ну, сбегай к Степану Михайловичу, - после завтрака аккуратно сказала Матрена внуку, - скажи, мол бабушка у него денежку требует, он сам знает за что. Володька спрыгнул со стула и уже через пять минут был около дома старика и никак не мог решить как пройти мимо привязанного на веревке бодучего козла. - Ты парень, чего тута крутишься? - в дверях показался Степан Михайлович. - Дядь Степан, меня бабушка к вам послала. - По что? - Говорит, чтоб вы ей деньги вернули, вы сами должны знать. Лицо старика посерело, челюсть словно обмякла и чуть отвисла, а из рук вывалилась краюха черного хлеба, вынесенная для козла. - Что с вами дядь Степан? - Ты иди. Иди сынок домой. – дрожащей рукой отмахнулся дед. Володька пожал плечами и убежал. «Обманул, обманул сукин сын! Ой и погань, - сжав зубы, зашипел про себя дед, вспоминая как рассказывал немому о кошельке. – Это что ж теперь позор!?». Он ходил по комнате, смотрел в зеркало, глаза затянуло пеленой, сердце неровно забилось, он расстегнул воротник, опустился на пол и стал жадно глотать воздух, словно выброшенная на берег рыба. Когда сбежались люди Степан Михайлович уже распластался под зеркалом и что-то бормотал посиневшими губами. А когда над ним склонился Человек, старик потянул к нему руки и прохрипел, - рассказал! Ты слышал! - и обмяк. Толпа онемела. Глухонемой почувствовал на себе взгляды, которые словно щупали его затылок, он обернулся, и толпа отступила. Страх и призрение на лицах скрывали прохладные сумерки комнаты. Человек поднялся на ноги и медленно попятился. Он не мог отвести взгляда, почему-то стало очень страшно, перед ним стояли уже не те люди, что один на один рассказывали ему какие-то истории, их словно подменили. К вечеру Степан Михайлович помер, козла забили на следующий день и заделали студень на похороны. Мальчишки все же нашли ящик с гранатами, после чего трое с контузией попали в больницу, что собственно и сделало незаметным для некоторых исчезновение с Черной речки человека. Конечно же многие вздохнули с облегчением. А были и такие, которые косились по сторонам и щуря глаза молчали, словно знали то, чего не знал никто. А человек с той поры так и исчез из тех мест и больше не появлялся. Возле ямы, где нашли его, вырос клен, небольшой с двумя листьями, слегка надломленный. Кто-то подвязал его и полил, а на следующий год уже на новых ветвях развивались привязанные аккуратно разноцветные тряпочные лоскутки. Все их видели, шутили над этим, открещивались, а дерево все продолжало покрываться тряпочками которые дрожащими пальцами привязывали приходившие в одиночестве люди. Они о чем-то шептали на зеленые, влажные от росы листья и тихими тенями исчезали вместе с утренним туманом. |
Администрация // Объявления
