Ночью я там не бываю. Дело не только в сумрачных эмоциях, которых в темноте появляется с избытком. Дело в том, что ночью я пишу и сплю. В тепле и уюте, не претендуя на подвиги. Я люблю приходить туда утром, сразу после рассвета, когда природа ещё досматривает остатки сна, и ничьё вмешательство не нарушает гармонии этого мира прошлого и настоящего.

Профессия у меня самая спокойная — я художник-пейзажист. Она располагает к аскетизму и философскому мышлению, отчего и мои любимые места в родном городе и окрестностях перестают казаться странными. Что с него взять — художник, говорят обо мне приятели. И они правы. То, что питает мой разум новыми идеями, а не замусоливает повторением общих догм и заблуждений, для меня — отдых и источник вдохновения.

А в тот день я дошёл до 28 ряда и решил почитать здешние таблички. Захоронения были свежие, оригинальности я, честно говоря, не ждал, но познание всегда увлекает. Солнце ещё окрашивало действительность в розовые тона и не пекло; и меня пока не тянуло в тень вековых древ с окраин кладбища.

Совершенно искренне говорю, что в это время суток смерть просто не воспринимается всерьёз: ни новизна дат, ни молодость лиц на многих (как ни странно) памятниках не кажутся трагичными. Идёшь расслабленной походкой сибарита и читаешь на розовом граните что-нибудь вроде:

Вольдемар Семёнович Прахов

1943 – 1999

Мир праху твоему

Или такое посвящение:

Нелепо смерть оборвала

Твои надежды и желанья,

Ты так внезапно отцвела

Среди весны благоуханья…

Мария Севастьяновна Антипенкова

5 июня 1897 – 6 мая 1995

И на душе становится спокойно и весело. Оформление могил, причудливость отдельных памятников, выразительность иных лиц на них — всё впитывается моим ненасытным зрением, всё потом станет пищей для раздумий в процессе творчества. Во как высокопарно: «раздумий в процессе творчества»! Я ничего не копирую, даже не ношу с собой карандаш — ночью увиденное проявит себя в чём-то совсем непохожем — форме древесной кроны, взгляде лесного озера, гримасе грозового облака или мелодии волнующегося травостоя. Или бог его знает в чём, придуманном беглой кистью, чего никогда не было, но что оживёт и останется на новом полотне.

Остановился я возле скромного памятника в виде тёмно-серой прямоугольной плиты, на глади которой были вытеснены всего три слова:

Виктор Витальевич Березин

И годы жизни: 1965 - 2002

И больше ничего. Место портрета пустовало. Я не суеверен и не отличался склонностью к мистицизму, но то, что я видел, повергло меня в шок. Свежий аккуратный холмик, скромные полевые цветы, ещё живые, хотя и чуть увядшие, рубленая деревянная скамеечка рядом… И плита, на которой я тупо читал, не переставая, вразнобой:

Виктор Витальевич Березин

Березин Виктор Витальевич

Витальевич

Виктор

Березин…

Читал свои фамилию, имя и отчество. Совпадения, конечно, бывают. Да и не такие уж редкие у меня и имя, и отчество, и фамилия. Но и год рождения пронзительно совпадал. Боже, кто здесь лежит, с кем так фантастично свела меня судьба в этот час?! От бесцельной пробуксовки мысли мною завладели смешанные эмоции: растерянность, тревога и угнетённость.

Я опустился на скамейку, прохладную и сырую после недавней ночи. Серая плита передо мной была отполирована до блеска и, всматриваясь в поверхность холодного камня, я то и дело выхватывал взглядом в нём своё нечёткое отражение. Мне стало муторно, я поднялся и побрёл к главному выходу в поисках смотрителя. Сторожа я нашёл, но он ничем мне не помог"/> ничего о том, кто и когда похоронен в 28 ряду на 17-м участке ему известно не было. Дав мне совет прийти попозже, когда будет администрация, он вернулся к своим собакам. А я вышел за ворота и бесцельно поплёлся по улице.

Город просыпался, наполнялся звуками, жизнью; я же мучился необъяснимостью жизненных коллизий. Нашёлся же на 200 тысяч жителей нашего города ещё один Березин, мой полный тёзка и ровесник, которого я не знал и никогда не пересёкся бы, если бы не его безвременная смерть и не моё странное увлечение кладбищенской тишиной! Впервые впечатление утренней прогулки захватило меня не навеянными образами, а само; сам конкретный человек интересовал меня: кем он был, что делал, где жил, отчего умер (всего 37 лет; как и мне)? Тут на меня опять повеяло холодком и от фатальности цифры и от нелепости случая. Для возвращения к своим устоям мне требовалась, во что бы то ни стало, информация, чем полнее — тем лучше. Домой я не пошёл, бесцельно бродил по городу до самых девяти часов, когда приходили на работу кладбищенские начальники.

Войдя в кабинет директора, я с порога возбуждённо показал ему своё водительское удостоверение, и объяснил, что интересуюсь похороненным у них человеком с такими фамилией, именем и отчеством. Соврал, что хочу узнать, не родственник ли — я знал, что нет. Не было у меня здесь родственников, ни живых, ни мёртвых, и родина моя находится за 1,5 тысячи километров отсюда. На удивление, директор не стал проявлять ни излишнюю скрытность, ни подозрительность, ни требовать оплаты информации. Он просто провёл меня в дежурное помещение, открыл журнал регистрации и, поискав, показал интересовавшую запись: № 486, 17 мая 2002 г., Березин Виктор Витальевич, адрес прописки ул. Красноармейская, 24-13; место работы: свободный художник, студия ул. Красноармейская, 24-14; дата смерти: 14 мая 2002; похоронен на муницип. ср-ва; родственники: сведений нет.

Это был удар, каких я не припомню. Нелепость ситуации, её необъяснимый гротеск усугублялись серьёзностью обстановки, участливым видом директора, очередью из трёх человек со скорбью на лицах перед дверью его кабинета, катафалком с траурным крепом, который притормозил за окном. И эта мистика, чертовщина, бессмыслица! Мой адрес, мои данные, всё моё! Но я же живой. И эта плита, эта могила — это пахло чёрт знает чем. Я плохо соображал, поэтому, пробормотав что-то наподобие «спасибо» и неловко пятясь, вышел из кабинета, не попытавшись что-либо ещё выяснить. В смятенных чувствах добрёл я до дома, пытаясь собрать мысли во что-то единое. Увидев на двери проклятые цифры 13, я опять чертыхнулся, повернулся на каблуках и пошёл в мастерскую.

На диване развалился друг Андрей Рабанов (у нескольких друзей были ключи, моя мастерская удобна для дневного общения, я обычно пользуюсь ею по ночам). Андрей курил, пуская в потолок кольца, и любовался их качеством.

— Грустно, — заключил он.

— Я ничего не ответил, сел на стул, свесив руки с колен. Видит бог, это мне было грустно. Андрей же, покончив с сигаретой, извлёк из тумбочки-холодильника бутылку и стаканы и молча разлил водку. Я не пью, в любое другое время меня смутила бы такая утренняя жажда; но тут я безропотно взял стакан и медленно выпил, не ощущая вкуса и крепости. Андрей осушил свою долю тоже без остановок, предварив питьё ворчанием, типа, «все под Богом ходим». Выпитое подействовало, и ситуация начала прорисовываться передо мною всё яснее и яснее. Андрей Рабанов, скульптор, холостяк и душа наших компаний сидел напротив меня молча и блаженствовал с самым угрюмым выражением лица. Долго я всматривался в это лицо, потом поднялся, подошёл и со всей тоски двинул в неё кулаком. В эту рожу. Его нетощее тело перевалилось через подлокотник и грохнулось об пол спиной. И, оставаясь в этом неестественном положении с задранными к небу ногами, размазывая по лицу кровь из разбитой губы и носа, Андрей дёргался в конвульсиях неудержимого хохота и ничего не мог с собой поделать. Злость вся вошла в удар, я бессильно опустился на корточки рядом и тоже прыснул, глядя на это трагикомическое зрелище. В течение минут трёх студия тряслась от дикого смеха. Я даже не сразу заметил, что смеются трое. А когда Валера Рябинин, ещё один член нашей шайки уже удирал от меня по лестнице, я оценил, какой великий артист в нём пропадал: это же надо просидеть минут 15 за тонкой перегородкой кладовки наедине с красками и растворителями, ни единым движением не выдав своего присутствия, хотя и его всё это время распирало от смеха.

Конечно, я его не догнал, силы мне изменили. Он сам позвонил через пять минут из автомата и пригласил нас идти на кладбище. Я послал его в другое место, но мы пришли. У ворот нас ждали Валерка, Лена, Юля и дебильный Игорь-доцент (Юлин муж; кандидат техн. наук). Таких весёлых физиономий это место не помнило со дня своего основания. С памятником всё было ясно, Андрей уже лет 5 подрабатывал этим делом. И подкупить сторожа бутылкой-другой с тем, чтобы ночью «поработать» на кладбище — не проблема. Я не мог понять только одного: как им удалось внести свою дезинформацию в регистрационные документы?

Но это объяснилось ещё проще. Директор кладбища, тоже весёлый мужик, был старым приятелем Андрея (они когда-то вместе учились в художественной школе). Липовый был журнал, куда он любовно вписал мои данные между других вполне мёртвых душ.

В следующую же ночь могила неизвестного художника бесследно исчезла. А памятник, отгроханный мне при жизни, теперь стоит у меня в мастерской, всегда покрытый драпировкой, служа подставкой под натюрморты. Ничего не поделаешь, он-то своего часа дождётся. Вот только последние цифры Андрею, я надеюсь, придётся перебивать.