Неверно – 1


1:
– Вот, я это видел: промелькнуло
по сгибу стальной раковины
(её, наверное, на каких-то станках
обрабатывали,
придавая форму, гнули).

Это всё было на кухне,
в которой
однажды тот отобедал,
о котором черно-
бесцветными предложениями
упоминал однажды;
я упоминал,
а тьма под потолком
над ним висела
(тьма с потолком – шли в одном комплекте),
а кроме этих
Трех Вещей – я затрудняюсь ответить,
было ли там еще что)

Итак, на кухне,
под раковиной из нержавейки,
вечно было как-то неухожено.
Всё не заделано,
просто трубы –
отходили вниз, а затем налево,
отходили, впивались в глубины дома
(дом был огромным, я это видел
(как-то раз, с торца заглянув, отметил:
он был огромен, я видел его в разрезе.
Там, в разрезе, будто бы тонны одежды,
там даже мебель как будто висела в пространстве,
но это не больше всего меня поразило.
Меня поразили трубы, которые словно
и составляли основу жилых помещений,
словно крючки рыболовные, трубы дрожали,
ко мне в нержавейку вонзаясь,
направо сгибались,
её поднимая
к неловкому свету.))


2:
– На кухне его было как будто
средоточие его средств.

Ровно двенадцать часов дня.
По городскому идет она,
он идет, не думая ни об окнах,
(столь же «листьев в саду»
много)
она не знает (просто ни разу не думала) –
муравей тащит огромный кусок
своего хлеба
под её ногой,
как будто все участки мира
стекаются в кухню,
и кухня живет сама собой,
и даже сама собой иногда показывает.

Она как будто не наступает на мелкие ветки
соринки, травинки – всего этого полно на дорогах
она просто идет через такие вещи
а вещи идут через неё, не трогая
сами собою стекаются к общему месту
к точке опоры, чтоб задержаться хоть каплю.

Кухня его, дом его – зверь промысловый,
на белых картинках живут, нарисованы черным;
оригиналы давно задержались на полках,
тут же – текут ксерокопии со ксерокопий.


1:
– Как же ущербен асфальт в эти дни напролет!
Солнце ютится в щербинках, но даже и там
Мелкие звери живут, и с такой высоты,
Снизу наверх иногда поднимаются к нам:

Мелкие звери гораздо мельче больших,
Мелкие звери движутся сверху и вниз,
Мелкие звери собой населяют других,
Всё, и пылинки планетами тут же летят,

Тут же летают. Мы, сотню вдыхая за раз
Не сожалеем, не плачем и тут же живем.
(Кто бы из мелких чего не подумал о нас)


2:
– Я это делал вот так: взял вот это и то
Всё попытался вживить в себя в самого
Спрашивал много – сказали, что это не я
Как это сделал – уже не могу понять.

Солнце не думает больше за нас с тобой.
Сам о себе за раз я думать не смог.
Сам о себе подумал, что я не тот.
Сам о себе: я же совсем не я.

Быть бы самим собою да просто жить,
«Жить не тужить» и добра наживать живей
Мелко плетется по циклу и это не я,
Быть бы самим собою и быть, как зверь
Просто, как зверь (но не маленький – средний) – течь,
И о себе подумать суметь за раз

Ровно двенадцать часов того же дня –
По-городскому просто идет она.


1:
– Солнце уходит надолго, а вместе с ним
мыльной водою в трубы – серотонин.
Медленно окна становятся всех белей,
медленно кашица тьмы изо всех щелей.

Это не я перед ней после всех сидел,
это не я всё впитал и всё разузнал,
это не я подноготную этих дней
словно очистки, по всем углам разметал.



Неверно – 2


1:
– Изоляция
похожа на овчину,
может быть, это стекловата.
Теплотрасса идёт – никого не греет
мы сидим с ней рядом, жуем бутерброды
теплотрасса бежит в молоке по колено
мы жуем бутерброды – оно нам надо?
Мы, наверное, вечность жуем бутерброды,
зная ценность слов, как никто…

Кажется, ноосферу штормит немного:
подбираются мыслей чужих обмылки,
мы смеемся с ней, сидим по-китайски,
подпирая жухлую зелень ногою,
self-инжиниринг свой завершили.

Воздух с утра издает рулады
(зев магистрали слюной наполнен)
так вот, собравшись с силами, выдыхает, и медленно снова
вдыхает
(не торопится).

Мы после всех с ней сидим в обнимку,
словно очистки, углы отыскали.

2:
– …
…сегодняшний мирок – мгновенен – снайпер,
светловолосый гангстер в рукавицах.
Выходит он из комнаты, довольный,
с кузнечным молотом, наполненный металлом;
смеется, лихо трубку поправляет
(заиндевела между губ, как мы с тобою),
...рраз – резво оттолкнувшись – «на матрасы».
Такой вот гангстер наш мирок, родимый,
из окон отстрелявший серебристым,
чуть-чуть с налетом золота и сажи.

Сегодня он такой, а завтра

А «завтра», между прочим – это трубы,
вплетенные ворсинками в поверхность,
которая во всём, где мы с тобою –
подвижные участки этой пленки,
частицы захудалого «всего лишь»…

Поэтому не скажем слов о «завтра».


1:
– Вот так поговорили с ней о «завтра».

Свидетелем я стал, как возле дома
жильцы сначала дерево растили,
потом оно вдруг стало мелким зверем.
Хотя, вот так обычно и бывает:
ему носили на подносах пищу,
особым образом на части разрывая
хлеба и мясо, жертвенную рыбу,
детей своих, себя самих в рыбацком
порыве натаскать добра побольше…
блуждающий огонь в ветвях купался,
как давеча в стакане крошка хлеба
подобно рыбке маленькой, плюгавой.
(Но, зажимая нос плотнее – пили,
да выпили до дна со всех стаканов).

Гораздо позже – обвели по кругу,
По полу кухни прямо, сразу углем,
И даже плинтус с краю отстранили,
Чтоб только провести черту жирнее…
Не знали – подложили пищу зверю
(Чернейшим ядом до поры питался,
Из тьмы под потолком тянул мясное.)



Неверно – 3

…становятся прозрачнее немножко.

1:
– Я был точнее, чем никто на свете.
(Нельзя быть «чуть точнее», чем другие).
Шарахался от слов «нельзя» и «можно»,
мешая в кучу.
Всё бродить посередине,
утаптывая белое болото,
на тонких наслоениях держаться,
скользить, буквально на ногтях держаться…

Скажу и дальше, что же, коли начал:
над диафрагмой, в глубине грудины,
как будто надувается живое,
щекочет ноздри, катится по телу,
вне – растворяется в пространстве меж тенями
от каждого пропащего предмета,
и можно разглядеть сначала шпили –
как будто шар какой, а в нем все страны,
потом преображается:
точнее
становится его простая форма,
в которой что-то дышит многократно,
всё умножается от каждого момента;
роями с глубины цвета всплывают
(ютятся плечи будто бы на спицах,
на маленьких диковинных треногах).
И снова всё уходит.
Исчезает,
налёт какой-то жирный оставляя
с обратной стороны под кожей тела,
за разом раз – полнее наполняя,
пока не разрывает на кусочки.
Но это, всё же… чепуха такая,
о ней упоминать совсем не стоит.


2:
– Я дальше буду говорить, раз можно:
катился молча, не умел вцепиться.
В подобную годину всё «святое»
становится лишь чешуей и солью…
Смешно теперь карябать – вам смеяться,
произносить: какой потешный малый,
я глупый малый был, таким остался.
Но иногда проходит что-то рядом:
по позвоночному столбу, как будто искры,
шевелятся кристаллики живые,
уходят вверх, к затылку; ниже, в ноги,
там оседают на чужих предметах,
внутри как будто шар какой вздувая,
пузырь воздушный, как зачем-то рыбе,
и тянет вдруг к поверхности, уносит
к тому пределу, где до жути просто,
где всё простое, как никто на свете.
Где сам себя увидев – рассмеешься,
морским гаденышом наматывая кольца
вокруг себя и всё вокруг мотая.

Неверно – 4

1:
– Проходит время, изумрудный карлик.
Он, с изумрудно-золотистой шкурой,
Прикидываясь ящерицей в полдень,
Бежит в меже квартир, под ними;
Над нами, через нас. Тюки тягает,
Пеньку и парусину запасая,
(Так на прогретом уличном базаре
Торговец запасается с излишком).

Идем, не глядя под ноги: под нами
Качает ветер всякие соринки,
Пустые, легкие, что плавали довольно
И видели б немало, если б были
Малютками-зверями на асфальте.

2:
– Двенадцать дня.
Одна
на остановке.
Вокруг всё очень светлое, прямое.
Зазоры меж предметами – всё шире
(танцуют сами по себе, зверята).