О, мой друг, я болен. У меня температура. А аспирина здесь не выдают. Здесь ничего не выдают. И здесь никого нет. Никого, кроме меня. Кроме меня никого. Совсем.

Я здесь, мой друг, мой единственный собеседник, замаранный лист. Белый, как выстиранная простыня, как нечто непостижимое. А знаешь, я почти соврал. Я не совсем один. Нас много. Нас. Много. Нас. Много. Один сидит на кухне и смотрит телек. По телеку показывают «Фабрику гнезд», живой репортаж, о том, как божьи пташки покидают свои насесты и отправляются на юг. В поисках тепла, пропитания и счастья. Другой завис в большой комнате. Недавно он посетил аптеку, где затарился всем, чем надо. Солутан, парочка баянов, щелочь, кислота, турка, сухой спирт… В общем все, что нужно для блистательного ширялова. Все. Теперь я чувствую запах йода, а это значит, процесс пошел. Да, ага, забыл про третьего, пойду открывать дверь, он уже три часа там, на холоде, гуляет с котом. Его котом. И еще. Пытается дозвониться в соседний регион. Хочет услышать ЕЕ ласковый добрый голос, но все как-то не получается. То она спит, то заболела, а то и вовсе отсутствует на месте. Ага. И где же он? (взял последние финансовые средства и смылся из города).

Ну вот, кажется все. Но постойте. А это кто? Спит. И снятся ему не горы и равнины, и не моря и океаны, а тусклая, душная, но от того не менее холодная комната, в центре города, а на лестничной площадке толпятся менты, звонят в дверь, и начинают доставать ломики. Хозяин не отрывает уже неделю.

Ну а я? Что я? Разве не понятно, я болею. Температура. Ледяные ноги, тошнота. Головокружение. Дождь за окном и НИЧЕГО больше. Совсем.

Но кроме ничего есть еще кое-что, а это то, о чем я почти утаил. Это то, что и греет меня и холодит. Это то, ради чего, я еще существую. Да… Фото в нагрудном кармане. Когда-нибудь я выкину его сам, но не теперь, позже.

Но вот он вышел из большой комнаты и, обдав меня скверной улыбкой, направился на кухню. Пробрало? Пробрало. А на кухне телек, а на кухне южные склоны, поросшие чаем и коноплей и божьи пташки, впитывающие тепло и прибой. Зонтики, коктейли, бассейны и черномазые официанты. Телек нагревается от переизбытка позитива. И ему нравится. Нравиться.

Слушай, эй, иди ко сюда – его голос, перенасыщенный крикливыми нотками (чайки, море, яхты на горизонте), - так и будешь торчать в своем кресле?

Ну иду. Они пыхтят план прямо на кухне, даже не открыв окно.

Форточку хоть бы открыли, черти.

А в телеке какие то пещеры, сталактиты и сталагниты. Никогда не был в пещере.

Не боись, все путем. Будешь? – предлагают, лыбятся, щелкают веками. Отказываюсь, не до этого как-то, меня ждет кое-что покруче.

А че ты такой несговорчивый то стал? – наширянным, он выглядит жутковато, а второй голову откидывает, рассматривает меня, словно анатомическое пособие.

Ты про нас совсем забыл со своими запарами – он похож на ящерицу, добивает пятку, кидает бумажную шелуху на пол.

Так, ага, они приняли какое-то решение.

Но как-то быстро все происходит, я оказался на полу, ловко же он меня опрокинул.

Что за бля? – верчусь изо всех сил, пытаюсь вырваться из цепких рук, но уширянный садится на меня, прижимая мои локти коленями.

Не рыпаться сука! – он достает что-то сверкающее, опасная бритва, - что, блять плюешь на коллектив (а этот, держит мои ноги, но искоса поглядывает в телеящик (а там уже бал какой-то, маскарад, кожаные шорты, напомаженные рты поют во все голоса «Капитан, капитан улыбнитесь!», и улыбается)?

Мы давно заметили, не блюдешь ты кодекс чести, утаиваешь что-то, - достает из внутреннего кармана, разворачивает, присвистывает – посмотри, а ничо баба, что надо… ыхыхы.

Нужно было кончать с вами в самом начале! – не пошевелиться, я таю под тяжким давлением его тела.

А щас мы посмотрим кто кого кончит… - улыбается, рассекает фотографию бритвой.