Жизнь Вашего героя показалась слишком наигранной. Но концовка всё исправляет. Хорошо, что рассказ небольшой: можно добраться до концовки и улыбнуться.

Жизнеописание подведено под концовку, выбран самый неудачный сценарий судьбы, потрагичнее. Поэтому мало деталей - герой прыгает по ступеням жизни, и на прыжки похоже описание.
Концовка неожиданна, возвращает к началу, потому что показаться могло что угодно.

Почему "наш одинокий воин"? Звучит натянуто инеестественно...

Ха-ха! Улыбнуло. Пошла строчить рецензию :)

Замечательный рассказ – обманка. Такие приятно читать еще и потому, что конец перечеркивает все вышеизложенное автором, заставляет увидеть преподнесенный текст в ином свете. В названии уже содержится загадка. «Robina Thapsus или История Одной Жизни» - по мере прочтения понимаешь, что это, действительно, история жизни. Когда же читатель доходит до самой сути первой половины названия, то восприятие резко меняется. И уже не история одной жизни, а фальшивка, галлюцинация.
Автор делает все, чтобы только читатель не догадался, что его ждет в самом конце. Этак с хитринкой подходит. Для образа героя было использованы разные приемы, чтобы пробить читателя на жалость: и то, что он был оставлен матерью, и детдом (замечательное сгущение красок на фразе «…каждый плесневелый кусок хлеба, за каждую ложку зловонной жижи…»).
Занимательно формируется само отношения автора к герою: «Наш одинокий воин», словно попытка приблизится к лиричной прозе, где сплошняком все – достойные жалости кумиры.
Автор пытается словно донести до нас, как именно должен поступать человек в той, или иной ситуации. Как должен справляться с трудностями, чтобы вызвать невольное восхищение.
Само повествование похоже на длинную прямую линию, где все предсказуемо, трагично. И кажется, что все так и закончится – понятно, но сопливо.
Автор даже манит читателя этой концовкой. Вот читатель ее видит, вот хватает за хвост. И тут… опа! Совершенно непредсказуемый ход. Трехглазость и онемелохвостость. Галлюцинация. И читатель, сочувствующий герою и ливший вместе с ним слезы, вздрагивает и улыбается. Пусть улыбка кривоватая, но невольная. А этого и добивался автор.
Что до стиля, то здесь использованы образы, как лирично-прекрасные «Он лежал на спине и смотрел в бескрайнюю синеву неба, на облака в форме причудливых замков и прекрасных лебедей», так и принижающие, вызывающие отвращение «Его, в прямом смысле, нашли в капусте. Впрочем, помимо гнилой капусты там еще были недоеденный салат, коробка из-под телевизора и несколько использованных презервативов». И тем, и другим автор пользуется в совершенстве. Картины незамутнены лишними словами, действиями. Кажется, что все так и должно быть. Все живое, все можно потрогать, учуять. Рассказ пышет жизнью, изливает ее на читателя.
И все же жизнь, пусть и под галюциногенами, кажется слишком быстрой, мятой. Словно не жизнь, а пересказ некоего плана, который некое божество держит в руке и зачитывает мрачным голосом. А, впрочем, возможно это и есть авторская задумка, показывающая эту жизнь фантомной, намекая читателю на неправдоподобность картины.
Но и сама концовка вызывает ощущения человечности. Такие фразы, как «Он измученно улыбнулся» и «Голова разрывается от боли» наводят на мысль, а была ли то галлюцинация или, все таки, реинкарнация. Но автор, увлеченный щупальцами, не реагирует на этот внезапный вопрос.