Солнце садилось, освещая полнеба ярким багровым закатом. Дорога уходила вдаль, из города через верстовой столб к горизонту, бесконечная и проселочная.

Человек стоял, пытаясь вспомнить красивое, вычитанное у Набокова, описание неба и облокотившись на каменную метку, делящую бесконечную дорогу на равные отрезки.

Можно было стоять долго, вот так, с опорой, вспоминая цитату и луюбуясь закатом, но спустилась ночь и наваждение спало. Человек снял руку с зажегшегося столба и встал в длинную, выходившую на улицу очередь в аптеку.

Честно предавший его уличный фонарь, еще секунду назад бывший верстовым столбом, остался одиноко стоять, освещенный кругом собственного света, на мостовой. Легкая грусть, оставшаяся от ощущения счастья, вызванного верстовым столбом, уходящей вдаль дорогой и иллюзией абсолютной свободы, заполнила все сознание, и уже не хотелось кому-то что-то доказывать и куда-то направляться, но надо было стоять в аптеку за чем-то ненужным и идти потом куда-то в пустоту... Во что бы то ни стало надо было встать в очередь.

Спустя несколько часов человек подошел к прилавку и попросил горбуна, заменявшего продавщицу, дать ему топор, аргументируя свой выбор тем, что топор - лучшее средство от головы. Горбун поморщившись вздохнул и достал из-под прилавка нечто, пока честно игравшее роль топора, и человек пошел по направлению к сберкассе, удушаемый преследовавшими его повсюду литературными ассоциациями.

У сберкассы он развернул грязную тряпку, скрывавшую под своей льняной оболочкой потенциальный топор, и увидел вместо лекарства от головы несколько предметов, то ли ножей, то ли таблеток, после чего начал с криком: "Бей фашыстов!" швыряться содержимым свертка в горбуна.

Люди молчали и грустно, понимающе смотрели, как наш герой - Александр - бросался в непонятном исступлении непонятными предметами в продавца, как он, когда таблетки или ножи закончились, со зловещим спокойствием развернулся и молча пошел по мостовой в пустоту. На то, что осталось от горбуна, старались не смотреть...

Александр молча шел от людей без лиц в вечных очередях, от тупых горбунов, искавших под прилавком лекарство и протягивающих вместо него какой-то "Цитрамон", от наивных кассирш с крупными глазами. Александр шел, шел, но не мог найти выхода из лабиринта сменяющих друг друга улиц, темных и тихих, и только стук каблуков по мостовой нарушал жутковатую тишину.

Серые, зеленые, желтые и красные дома становились то выше, то ниже, светили на Александра своими пустыми глазницами, и через четверть века блужданий вывели его на окраину города. Занимался освещавший вершины гор, деревьев и дорогу рассвет. Город остался в тени.

"Вот и тот самый верстовой столб, - подумал Александр. - Я не был здесь двадцать пять лет, но я все еще его помню. Путь занял двадцать пять лет пустых домов и глухих восходов."

У столба сидела и вязала грустная седая старуха: божий одуванчик. Она молчала, но у нее было лицо - ясные болезненные глаза и рот бантиком.

Александр стал спрашивать у себя бессмысленные вопросы - как? почему она здесь оказалась?

"Я сама по себе" - сообщила старуха и углубилась в вязанье.

Я слишком много плутал, понял Александр. Мир изменился, и теперь у верстовых столбов не стоят честолюбивые молодые люди, а сидят разочаровавшиеся в жизни старухи.

Город, эта черная с щупальцами громада, остался позади; можно было идти вперед, но было поздно - Александр сам уже был стариком.