Благодарный старик Абд-Алла за свои долгие годы, как Айуб (Иов), научился любить жизнь и все обстоятельства своего существования, но он держал это в секрете – тайным он стремился быть лучше, чем явным.

В стране, где он жил, полагалось быть мусульманином. К вопросам религии власти подходили строго, и вот использование там кнута, пули и виселицы было тогда в порядке вещей. Поэтому особенности своей веры и свою влюбленность он тоже старался скрывать.

К жизни он привык, как рыба к воде.

А вокруг уже несколько десятилетий шла война! Смерть и горе оставались такими же, какими они и были всегда, а враги сменяли друг друга. Они говорили на одном или на разных языках, и несли разные призывы, но ненависть и страдание от них были всегда одинаковыми. Ржавчину нельзя смыть водой, и зло не смывается кровью.

В сердце старика тоже была ненависть, – он ненавидел свои слабости и свою душу. Старик тоже участвовал в Войне (он вел свой Джихад, по завету Пророка) – воевал с самим собой, и это была война не на смерть, а на жизнь.

Слово "джихад" часто слышалось то там, то тут. "…но разве для верующего возможно считать джихадом войну, которая не является победоносной?" – догадывался Абд-Алла.

Он был добродетельным, потому что не замечал своих добродетелей.

Старик потерял из-за войны почти всех родственников. Пули, осколки, лишения и болезни выбирали его близких так, как будто были до смерти влюблены в них и не могли без них существовать.

Дни проходили, но старик не замечал их числа. Он, наверное, совсем забыл бы о времени и о своей старости, если бы не хозяйство и не работа в поле на черствой, как и его хлеб, земле.

Старик любил смотреть в прозрачное небо. Его высь и чистота напоминали ему о Боге. Когда взгляд его опускался на землю, было видно, как острые клыки безжизненных красновато-коричневых гор обгрызали это небо по краям. Внутри него все было так же – и высь, и чистота, и дряхлеющая плоть, их грызущая.

Однажды в этом небе, на огромной высоте появились маленькие быстрые американские самолеты. Они передвигались очень целенаправленно и стремительно, но с земли не была заметна их организованность и натиск, как не чувствуется с берега упругая сила волны, идущей по морю.

Американцы были, как пена на гребне волны событий – обильная пена на гребне разрушительной волны.

Волны бьются о берега, а скалы стоят, где стояли, шуршит и катится назад галька, плывет песок, размываются берега, как свечи, тают и видоизменяются дюны, и… все остается по-прежнему.

Но старик не был похож ни на скалу, ни на песчаную дюну. Он был похож на лодку с пузатым парусом, как бы беременным движением. И волны дней и несли его, и разбивались о его грудь. А ветер времени, наполняя его паруса, влек вперед. И только как бы толщина доски отделяла его от пучины, от бездны и от смерти, но этого для него было вполне достаточно, ибо многие лишены и такой защиты.

Потом в округе появились американские солдаты. Их было совсем немного, но они не терялись среди чужих гор и селений. Это было похоже на то, как действует снадобье или яд, мельчайшая частица которого убивает или парализует организм в тысячи раз большего размера. Солдаты легко проходили на своих военных машинах сквозь толщи пространства и населения, сквозь плоть страны и, казалось, легко достигали своих целей. Старик бесстрастно смотрел и ждал, чтобы увидеть, подействует ли это как яд, как снадобье, или не подействует вовсе. Сверху падали не в далеке бомбы и ракеты и производили совершенно ужасающие взрывы. Разорванное с разных сторон небо окрашивалось заревом неестественно яркого цвета, в нем играли белые зловещие искры. До костей обоженная земля вздрагивала, подобно телу лошади, укушенной гнусом. Эти бомбы и ракеты падали на головы его соотечественников. Ко многому привыкший за годы войн старик сокрушался о том, что человек может играть такими силами безнаказанно… «Что же еще там можно так разрушать? – думал он, – И кого еще можно так убивать?»

Недалеко от того места, где он жил, находилась крепость Калаи-Джанги. Побеждавшая с помощью американцев сторона содержала там в заточении пленённых своих врагов, в основном иноземцев. Все темницы и казематы были забиты этими людьми. Они, видимо, уже давно отвыкли от жалости и сострадания, и поэтому в сложившейся ситуации и для самих себя уже не ждали никакой пощады. В один из дней в крепости что-то произошло. Впоследствии говорили, что заключенные взбунтовались, и охрана, чтобы подавить бунт, утопила людей, как крыс, пустив воду прямо в запертые камеры, а тех, кому удалось выбраться, перестреляла из пулеметов.

Когда старик проходил мимо, ворота крепости были открыты. Успокоившиеся уже охранники, небрежно придерживая потрепанные, видавшие виды автоматы, сонно сидели на корточках или медлительно и спокойно прохаживались, осматриваясь и прикидывая, сколько предстоит теперь работы, за которую, однако, они ничуть не спешили приниматься. Любопытствующие прохожие, заглядывали в ворота и тут же, не задерживаясь, и не глядя друг на друга, молча, спешили прочь. Десятки мертвых тел по одиночке или грудами безмятежно лежали там повсюду. Легкий беспечный ветерок дул в лицо. И как бы растеряно улыбаясь, светило малокровное осеннее солнце…