Темнеет раньше, быстрее. Все дело в наступавшей зиме – дни становятся короче, ночи дольше. Легкий снежок, еле застилающий землю, уныло скрипел под ногами. Фары встречных машин слепили глаза, после чего видимость сходила практически к нулю. Смотреть же вниз, на собственную обувь или чужие следы, удовольствия доставляло мало. Предпочтение смотреть вперед, хоть и ослепляясь, сильнее меня. Суть в том, что образовывающийся мрак, когда, в общем, ничего и невидно, манит меня, приковывает внимание. Ничего не могу с собой поделать, да и не хочу.

Всегда удивлялся тем, кто боялся темноты. Чего бояться-то? Неизвестности? Чушь. Надо бояться того, что есть, что непосредственно перед тобой, что отчетливо видишь. А не то, что, видите ли, может скрываться в монолите тьмы. Чудовища? Ха, всем умным людям известно – их нет (монстров то есть). Они вымерли до нашей эры, ну, или на позапрошлой неделе, если за чудище принимать подобие соседского мастиффа. Страхи? Ну-у, это сами виноваты. Нечего было себя доводить… Людям впечатлительным вообще по этой части мало везёт. Слишком много представляют, и на каждом углу. Я же не такой, спокойный, безразличный там, где нужно, порой даже хладнокровный. Так сказать – профессия того велит. Работаю в морге при городской больнице, патологоанатомом. Порой на такие страсти на телесных просторах «пациентов» насмотришься, что дня два больше ни на что не реагируешь, ходишь как сомнамбул с тупой рожей, даже жрать не можешь – наизнанку выворачивать начинает. Но со временем ко всему привыкаешь, привык и я. Теперь ничем не проймешь – режу, кромсаю, во внутренностях копаюсь, по полочкам органы расставляю, - хоть бы хны! Недавно кушал бутерброд с маслом и сыром у себя на работе, и уронил его на только поступивший труп, и ни куда-нибудь, а на разорванный живот, из которого кишки во все стороны торчали. Нормально – поднял окровавленный кусок и доел. Всё! – ни капли не мутило, ещё и облизался. А теперь спросите себя: страшна ли, такому как я реалисту, чертова тьма? Отвечу за вас: Нет!

Сплошной беспорядок – закономерность любого нормального холостяка. Жены нету, понятно, и не было. Были, правда, пару раз подружки, но одна смоталась, когда узнала чем я занимаюсь, а другая ушла после того как я пошутил, сказав, принеся домой после работы кусок мяса, что это человечина. На самом деле то баранина была, но признание не помогло. На прощание ещё и психом обозвали. Нормально, да…

Пользы от такой работы, на первый взгляд, кажется никакой, но это только на первый, поверхностный. Существует другая сторона, мало приятная, но с приличной денежной выгодой. Главное делать всё быстро и что говорят. Вот однажды, дня четыре назад, когда в ночную смену работал, приперлись двое нацистов сектантской наружности и, попросили почечку и печёночку, якобы для «амбулаторных» опытов – деньги сразу заплатили, иначе и нельзя. А как-то барышня заглянула – догадайтесь, что запросила? – мужское достоинство. Оказалось – на брелок… Ночь всегда выгодней дня. Так к полумраку, сумеркам, темноте, тьме и привыкаешь, закаляешься в кругу мертвяков. И никаких допингов – человек я не пьющий, – лишь пиво, и то по праздникам, и безалкогольное. А вот кофе обожаю, у меня от него круги под глазами, хроническое недосыпание и аритмия сердца какая-та там образовалась. В общем же, по-моему, всё в полном порядке. Живем…

Первым делом, только разделся – одежду в стирку, а собственное тело в ванную – под душ. Одежду положено стирать сразу после рабочего дня (ночи), неважно, что она не рабочая, все равно ты её одевал на себя, заражал собою, так как сам не мылся – негде было, а мыться надо обязательно, иначе не избавишься от, так называемого, трупного ощущения. Вместе с водой смывается подсознательная мерзость, налет отвращения… Сознание же на это давно не реагирует, пофигу ему.

После душа (стирать завтра, в выходной), прицел на кухню. Только на ней, поглощая пищу, чувствуешь себя, в некотором роде, человеком, а не прямоходящей субстанцией. Кушать же, тоже нужно уметь. Сначала ешь медленно, затем хаваешь быстрее, а уж потом просто и незатейливо жрёшь. Три порыва, три закономерности, которые стоит желать постоянно. Видите ничего такого сложного. Как сказал бы Холмс: «Элементарно, Ватсон!» Гениальные слова…

Можно посмотреть телевизор, но ради общего фона, чтобы комнату наполняли хоть какие-то шумы. («Гарри, мать твою, где эти, мать их, чертовы деньги мистера Джо, мать его?!» или «звезды не благоприятствуют чрезмерному употреблению наркотических веществ. Хватит и пол дозы…») Пусть телек работает для сквозного слуха, как я это называю, а газета, купленная в киоске на обратном пути, служит для глаз. Сразу бросаются пестрые заголовки: «Кредит государства отжил свое»; «Президент завалил…»; «Найден череп бедного Йорика»; «В Африке, впервые за 10000 лет, выпал долгожданный снег – негры в шоке» (Причем так и хочется вместо «в шоке» прочитать «в попе».); «Деда Мороза задержали на российско-китайской границе с мешком кокаина»; «Ядро Буша»; «Гороскоп для тех, кто помер»… Ужас! Прочтешь несчастную газетенку и всё, считай, крышу сорвало. Вы только посмотрите на страничку развлечений, где опубликована история под названием: «Труба зовет», где рассказывается о честном пионере Федечке, которого невзначай переклинило, и он совершил самосуд над вожатой Марией – треснул её по физиономии тромбоном; после чего они поженились и жили долго и счастливо, частенько побивая друг друга духовыми музыкальными инструментами. Спрашивается, какому кретину могла прийти в голову такая ахинея? К фараонам газету – пойдет на утилитарные нужды.

Мельком взглянул на экран ящика – всё как обычно, – главный герой боевика, успевает признаваться в пылкой любви длинноногой блондинке, тут же её брать в полном контакте и одновременно отстреливаться от назойливых извращенцев, желающих хоть одним, уцелевшем глазочком посмотреть на постельные выкрутасы героя и его возлюбленной. По другим каналам ничего интересного нет. Пускай эта дрянь идет. На часах без семи двенадцать. Почти полночь. Ещё есть время почитать. Обожаю читать, и ни что-нибудь, а классику, нашу или зарубежную – без разницы. Сейчас прочитываю «Собор Парижской богоматери» Гюго и нахожу подтверждение, что практически все люди, в своей основе, жуткие сволочи, негодяи и твари. В физических уродах подчас больше добра, любви и нежности, чем в обычных потребителях души. Слава богу, существуют исключения… и немало.

«В тот миг, когда веки её смыкались, когда всякое чувство угасало в ней, она смутно ощутила на своих устах огненное прикосновение, поцелуй, более жгучий, чем каленое железо палача».– Эх, хорошо написано, сразу видно – мастер слова. О, даже капелька на носу повисла.

Час ночи. Пора баиньки.

Спать ложусь всегда в домашней одежде – трико и майка. Пастель никогда, за редким исключением, не расстилаю – лишние хлопоты. Рухнул, как есть, на диван, натянул до шеи лежащий рядом плед, обхватил руками подушку, притулил поудобней башку и спать. Телевизор, свет – выключены; я лежу – засыпаю.

Шёпоты, кругом приглушенные, детские шёпоты, проникают в самый мозг, раздражают. Что за чёрт! Только приподнимаюсь на локте, как всё смолкает, словно и не было ничего. Может, померещилось? Хм, впервые со мной такое. Бред… Наваждение… Хотя всё, когда-нибудь бывает впервые. Ложусь обратно, но глаза закрывать не спешу, знаю я мимолетные эти галлюцинации. Интересно сколько времени я спал? За окном по-прежнему та же темень, размытая призрачным светом желтой полной луны. Сквозь легкие облака светит. Смыкаю веки… и отчетливо слышу издевательское хихиканье, шорохи. Честное слово, резко открыв глаза, замечаю быстрое движение на фоне окна. А вот это уже не смешно. Лежать в комнате, где, оказывается, ещё кто-то есть, неразумно и, даже, глупо. Темноты, я говорил, не опасаюсь, но при свете, естественно, лучше видно с кем собираешься иметь дело. Приходится тихо, медленно подниматься (плохо под рукой ничего тяжелого нет, только тапочки), красться, не спуская взгляда с левого угла, куда шмыгнул силуэт, к включателю. Включаю. Ничего! – свет не зажигается. Мне кажется, или мрак начинает густеть, надвигаться?! Чертовщина какая-то… Но выход всегда есть – подлетаю к холодильнику, он у меня в комнате стоит, и распахиваю дверцу. Приглушенный свет вырывается наружу – в комнате никого нет, – вместе с ним что-то выливается, замочив мне ноги. Смотрю на жидкость, она красного цвета, а в холодильнике, вместо банок с вареньем, сыра, колбас и другой жратвы, сидит человек, всем своим видом напоминающий неживого. У него нет нижней челюсти, полностью правой руки, лишь пожелтевшая, обломанная кость торчит, ноги оторваны по колени, левый глаз вытек, и глазницу обжили белые черви, вместо носа черный провал, голова лыса до изгнивающего черепа. И это, ко всему прочему, дергает верхней губой и подмигивает уцелевшим глазом. Ваши действия? Их множество… Но в данный момент я просто стоял и тупо смотрел, думая, что делать. Труп, пусть будет так, дружески, мне так показалось, ущипнул меня и, неизвестно чем и как, проговорил: «Ну и влипли же мы!» Не понимаю, что он этим хотел сказать, но это решило всё. Я заверещал, завизжал, замахал руками, забегал по комнате и…

…И проснулся. Сел в кровати, тяжело дыша, вытирая одеялом пот со лба. В комнату проникал прозрачный утренний рассвет. Приснится же такое. Сон как рукой сняло. Я отбросил одеяло, встал с кровати, сделал шага три… Только успел почувствовать голой ступней что-то влажное, а ноги уже взмывали вверх, тело падало вниз…

Удар и звук, как будто орех грецкий раскололи. По-моему мне черепушку проломило. Странное дело – я должен был, хотя бы, потерять сознание, если вообще не сдохнуть, но ничего подобного, – я продолжал лежать. Хотел, но не мог пошевелиться. Из-за полной расслабленности у меня произошло непроизвольное мочеиспускание. Господи, как унизительно! Боль куда-то отступила, но нахлынул пронизывающий холод, только в паху чуть теплилось. Чувствовать один холод и тепло – остальное отступило – ужасно. Хорошо хоть слух и зрение остались. А веки-то не закрываются, а звуки такие громкие, раздражающие. В поле зрения попал приоткрытый холодильник, старые (нужно переклеить) обои и потолок, давно небелёный. Вот отлежусь, и всё пройдет.

Черт вас дери! На четвертые сутки соизволили найти. Сколько я так могу лежать, как придурок?! Сделайте что-нибудь, помогите мне! Эй, вы… Не слышат. Блин поминальный, лыко не вяжет. Эй, эй, эй…

- Доктор, у него челюсть открылась, - говорит с отвращением молодой мент.

- Ничего, - успокаивает небрежно доктор лет сорока. – Такое с ними часто бывает.

С кем это – «с ними»? Идиоты, накройте хотя бы чем-нибудь, холодно.

- Гадство, - кривится блюститель порядка (чтоб тебя перекосило!). – У меня такое чувство, что он на меня смотрит.

Чувство у него… Я и так смотрю…

- Щаз поправим! – заверяет докторишка и закрывает мне глаза.

Сволочь, чтоб тебя! Дегенерат… зрения лишил…

Что же со мной случилось? Жил не тужил и вдруг такая хрень. Удивительно, но есть не хочется, обоняние исчезло и не дышится как-то. И холод, тот самый собачий холод, по всему телу. Ощущение забавное – словно тебя и нет вовсе… Но звуков, сколько звуков! Избавьте меня от них! Множество звуков – они переплетаются, наслаиваются, звучат одновременно. Но хоть их много, они не поддаются разбору. Сплошная мешанина…

Где я? Могу спорить, меня куда-то перенесли, – я слышу. Открыть бы глаза. Это так сложно…Открыть, открыть, открыть…

Получилось!

Человек стоявший надомной отшатнулся, но, выдохнув «фьюу-у», склонился вновь. Это же Юрик, мой друг по работе. Он в белом, запачканном кровью, халате и резиновых перчатках. Ха, я у него на работе – значит и у себя. Или это неудачная шутка? Знакомый потолок. Нет, это точно морг. Но что я здесь делаю? Я же живой или…

- Эх, Санёк, - вздыхает Юрик и смотрит в мои глаза. – Угораздило же тебя на томатном соке поскользнуться… да прям. – Он на секунду замолчал. – Эх, Санёк-Санёк, нелепая смерть.

Что? Смерть? Чья? Моя?! Ложь! Я же слышу, вижу, думаю, в конце концов. Подумаешь, тело не чувствую, шевелиться и говорить разучился… И хватит причитать.

Стук, я не слышу стук собственного сердца… Боже!.. Когда это… Но ведь…

- Эх, хорошенько долбанулся.

Юрик аккуратно поворачивает мне голову, осматривает, ощупывает левую часть затылка, я предполагаю.

Но то, что я вижу справа от себя, вгоняет меня в дикий ужас. Совсем рядом, на соседнем столе, лежит мужчина. У него нет левого глаза и нижней челюсти. Остальное скрыто окровавленной простыней. Но я-то знаю, где уже видел его – в своем последнем сне. А он смотрит на меня, не моргая, гадина. Теперь я начинаю различать в звуках шёпоты (Вновь?!) – непонятные, неразборчивые. Они наполняют, кажется, всё пространство, всю комнату, весь морг. И как Юрик не слышит их?..

А шёпоты сливаются в один, который перерастает в смех. В этот бесконечный момент я готов умереть вновь, по настоящему, полностью, чтобы ничего не видеть, не слышать, не быть.

Но смех, проклятый смех, говорит обратное: я не исчезну, не уйду; я во власти, я прикован к своему телу. Только не это! Я не вынесу…

Распилите меня на мелкие кусочки и скормите диким зверям.

Киньте меня в серную кислоту.

Сожгите меня! Уничтожьте!

(Ну и влип же я!)

Неужели через это проходят все, кто умер?..

Чтоб я… ЧТО?!!

г. Владивосток (23.12. 2002)