В тот вечер город наконец-то повстречался с давно предрекаемым синоптиками летом. Сначала зима задержалась неоправданно надолго, словно подвыпивший и никак не желающий признать окончание банкета гость, потом весна скромно извинялась за свое появление, мялась на пороге, не решаясь войти, а потом так же незаметно ушла. Наступила пора буйнопомешанных гроз, блаженной пляжной ленивости и неторопливых вечерних променадов. Омытые дождями деревья тихо перешептывались друг с другом шорохом листьев, лабиринты улиц, переулков и бульваров плавили свои асфальтовые кости в солнечных лучах, а на тротуарах появилась легкая конница пластмассовых стульев, взявшая в блокаду несколько неповоротливых столиков.

Закаленные в ежегодных противостояниях со всяческими пронизывающими зюйд-зюйд-вестами и норд-остами люди воспринимали наступившее лето по-разному. Кто как возможность вытряхнуть свое тело из курток, пальто и свитеров и, отложив все так называемые «важные дела» на холодное, сумрачное и слякотное потом, насладиться столь ненадолго бывающим в здешних широтах теплом. Другие как неизбежную данность с пылью и комарами, скрасить которую может лишь поездка в места, где еще больше пыли и комаров, но зато можно ничего не делать. Были еще и те, кто не предавал значение смене сезона, принимая ее как само собой разумеющееся. По утрам размеренный ритм дорожного движения прерывала колонна желтых в разноцветную клеточку автобусов с надписью “Дети”, которые увозили “цветы жизни” хотя бы несколько недель расти в специально отведенных для этого оранжереях, чтобы дать возможность родителям, пусть ненадолго, но вернуться в то время, когда упомянутые цветы были лишь семенами….

Близился закат. Устроившись за столиком одной из летних веранд при псевдошотландской пивной с русским названием в компании кружки самого демократичного напитка и полупустой пачки сигарет, он неторопливо впитывал в себя подступающую вечернюю прохладу. Пальцы привычными движениями разминали сигарету, добрая четверть которой уже была рассыпана табачными крошками под ногами, но окрестные воробьи не спешили набрасываться на долгожданную добычу, успев изучить методом проб и ошибок, что от этого гражданина можно получить лишь малую толику отравы. Он как бы рассеяно смотрел по сторонам и легонько улыбался уголками губ своим мыслям, ведь наступало время охоты. Не той, что с ружьем, лошадьми, собаками, флажками и прочими атрибутами бессмысленного истребления беззащитных зверьков, а другой - тихой, незаметной и неправдоподобной для подавляющего большинства бороздящих просторы этого мира людей. Он придумывал людям судьбы.

Все началось не со зла, все началось как игра….. Гадания на всем, что предназначено для этого и нет, от раскрашенных рукой неизвестного безумного “импрессиониста”, жившего в соседнем подвале. способного за бутыль портвешка не только посоревноваться с Ван Гогом, но и, будучи медиком по диплому, пришить тому ухо на место, прямоугольных картинок Таро до наугад взятой с полки книги, философы, мистики, метафизики и прочия, прочия, прочия…. Со временем он стал замечать то, что совпадения этих развлечений (а занимался всем этим он исключительно для того, чтобы не заскучать) с реальными событиями становятся все более и более частыми, а позже и вовсе перестал замечать, потому как пучина сия поглотила его аки рыбешку малую… И вот уже как несколько лет он считал себя неким оружием в руках Фатума, вестником Судьбы, пусть и делал вид, что не переносит на дух подобные эпитеты. Да и вообще - “он человек простой, как говорится, среднестатистический.: неприметная внешность, не наряжен франтом, но и на лоха тоже не похож, никаких отклонений от обычного человеческого поведения, стабильная работа, доход, такое же стабильное отношение сослуживцев, знакомых и тех, кого принято называть друзьями. В меру весел, открыт, инициативен. Такой, как все.” Подобным образом он любил описывать себя в каких-нибудь компаниях и все это очень было похоже на правду. Почти что.

Существенно отличавшим его свойством, если уж по-гамбуржскому, было лишь одно – его пожелания имели свойство сбываться. Насмешница судьба (индейка, злодейка, старуха, да как не называй, да хоть и в печь ставь – все едино) сумела-таки состроить козью морду и сплела его нить таким образом, что сбывался он лишь по отношению к другим людям, а вот если самому себе что-нибудь навещать – ни-ни, не при каком раскладе и не под каким соусом. Поняв данный факт, он не зашелся в истерике по своей загубленной жизни, дескать, дар-то он дар, но только недоделанный какой-то. И не принялся заливать мировую скорбь разнокалиберными креплеными успокоительными, приносящими временное отдохновение, а также напитками, отварами и прочими зельями - а наоборот, наловчился получать удовольствие от того, что приносит неизбежность и выстраивает в соответствие с предначертанным жизни других. Процедура этого была настолько проста, что пареная репа по сравнению с ней - бином Ньютона или еще похлеще. Он просто заводил разговор с незнакомым ему человеком, а это было несложно, обычно собеседники подходили к нему сами, и все то, что приходило к нему в голову во время или после этой ни к чему не обязывающей беседы, то и ждало их дальше. Но так как человеческое тело несовершенно, то банальная зубная боль могла принести оказавшемуся на его пути в тот момент сто лет одиночества, флаг в руки, барабан на шею и горн в задницу. Или же наоборот – никаких пионерских атрибутов, а жили они долго, счастливо и не умерли.

Впрочем, это были те крайности, с которыми ему приходилось встречаться по красным календарным датам высших сфер. Обычно… Все было именно обычно. Становилось ясно, что вот этот конкретный, осязаемый и обдуваемый ветрами образчик венца творения проживет свою жизнь без каких-либо озарений или катаклизмов. Нет, конечно, это будет не полный штиль и мелкие житейские бури в этом стакане все же произойдут, но дни его будут проходить строем, как солдаты перед Мавзолеем; вроде бы форма, нашивки и кокарды различаются, но все равно бесконечно одинаковы. Однако никто из них не задумывался над подобным положением вещей, хотя для этого не нужно было обладать неким секретным даром, а просто прочесть это в раскрытой книге прожитого.

Последние крошки табака нехотя высыпались на тротуар. Он немного удивленно посмотрел на пустую трубочку из папиросной бумаги, словно удивляясь тому, что это произошло опять, и отправил ее в пепельницу, одновременно потянувшись за следующей жертвой. Солнце уже успело окрасить улицы сначала розовым, затем оранжевым и, наконец, пурпурным, а место напротив него так и оставалось свободно. Складывалось впечатление, словно невдалеке орудует шайка шустрых скаутов, предупреждающих незадачливых прохожих об опасности возможного изменения будущего. Он заказал себе еще пива и принялся рассматривать проходящих мимо него людей, пытаясь определить, кого бы в этом мелеющем ручейке можно приворожить к себе в собеседники. Те, чью жизнь переполняют дела и заботы, встречи и решения, обсуждения значимых (как им кажется) проблем и делание больших (как им кажется) денег его не слишком интересовали. Таким людям (как уже ему казалось) свойственно постоянное движение, пусть не всегда внешнее. Внутри они постоянно что-то просчитывали, проверяли, продумывали, проделывали, продавали и продавались, оттого и не было особого желания оказаться в шкуре этого живущего и дышащего органайзера.

Гораздо занимательнее были те, чья жизнь проходила в соответствии с движением солнца по небу, пусть практически никто из них этому факту не придавал значения. Их утро начиналось нехотя, даже с некоторой ленцой, постепенно набирая обороты, выходило к полудню на крейсерскую скорость, позволяя прожить при удачном раскладе яркий и звенящий день. К вечеру же подобные создания природы освобождались от мельтешащего калейдоскопа только что прожитого и начинали впитывать вечер, для того, чтобы (говоря словами классика) не было мучительно больно…... Семейные пары, подростков, бомжей, а также разнообразных физкультурников духа, то есть тех, кого угораздило работать по вечерам, он не брал в расчет, словно они существовали в другом, пусть пересекающимся с ним, но абсолютно чуждом мире.

-Что-нибудь еще?

Увлекшись разглядыванием прогуливающихся мимо соотечественников, он, поначалу, даже не и понял, что этот вопрос обращен непосредственно к нему. Лишь периферическое зрение заметило на своей грани невесть откуда возникшее размытое белое пятно. Повернувшись, он несколько растерянно посмотрел в ту сторону, откуда раздался вопрос и увидел официантку, державшую в руке пустой бокал. На столе, как ни странно, больше ничего не было, хотя он прекрасно помнил, что буквально недавно повторял заказ. “Мистика какая-то” – пронеслось в его голове – “Здесь поселились невидимки, похищающие чужое пиво. Или хозяева наняли фокусника какого. Или еще почище – гипнотизера, который призван обеспечивать выручку путем внушения посетителям того, что они выпили несколько больше, чем было на самом деле”.

- Вам принести еще пива? – с невозмутимостью повторила свой вопрос официантка, видимо уже привыкшая к тому, что клиенты зачастую ведут себя, мягко говоря, неадекватно

.

-Ага. То есть, будьте так любезны. – попытался скрасить он возникшую неловкость – И счет в придачу.

Девушка кивнула и, дежурно улыбнувшись, отправилась в те специально оборудованные места, где из недр непонятно чего извергаются реки пенного напитка. Он зачем-то обернулся ей вслед

И.

В следующую секунду он уже все знал о ней. Точнее, о том, что ее ожидает. Информации было настолько мало, что она пронеслась в голове, подобно метеору, и осела где-то в глубинах сознания с безапелляционной ясностью. Он видел девушку, которая через считанные минуты вернется, чтобы принести ему заказ и понимал, что ей осталось провести на этой бренной земле еще двое суток. Сорок восемь часов. Четыре оборота часовой стрелки. Ровно через это время этот мир сочтет ее лишней деталью в картине реального времени и кто-то, кому это дозволено, нажмет клавишу “Delete”.

Пускай и раньше ему приходилась обрекать людей на весьма безрадостное будущее, но в этот раз все было как-то слишком безысходно. Даже безжалостно. Словно кто-то дал ему подсмотреть шпаргалку, в которой был указан, пускай и не укладывающийся в голове, но единственно верный ответ. “От судьбы не уйдешь” – настойчиво вертелась в голове вдалбливаемая с детства фраза. Он уперся локтями в стол, положил голову на руки и тихо прошептал.

- О, боги, за что же все…. Яду мне, яду

- Пожалуйста, вот ваш яд, и вот ваш счет за него

Откуда-то справа выплыл янтарный и запотевший бокал, а вслед за ним маленькая кожаная книжечка. Девушка смотрела на него настороженно, но кончики губ норовили сложиться в улыбку. Он пристально вгляделся в ее лицо, стараясь заставить поверить себя, что на этот раз все-таки ошибся. Но нет. Его дар был при нем и работал безотказно, словно качественный буржуйский часовой механизм. Время до уничтожения – два восхода и один закат. Уплочено. Получено. Погашено. Сдал – принял.

Перехватив его взгляд, девушка, видимо, решила, что сболтнула лишнего и, опустив глаза, негромко сказала

- Извините, я тоже люблю Булгакова, и думала, что вы это так не воспримете…

- Кого вы любите, простите?

- Булгакова. Ну, того, что “Мастера” написал.

- А-а-а – он попытался удивленно раскрыть глаза и изобразить удивление – Стало быть, писателя. Михаила Булгакова. Я понял. Пожалуй, это вам меня нужно извинить, со мной сегодня что-то такое… Не такое, наверное.

Произнеся эту тираду, он вытащил кошелек, отсчитал необходимую сумму и поднявшись, направился к выходу.

- А как же яд ? – раздался из-за его спины голос, в котором под слоем официоза и налетом смущения явственно угадывались смешинки.

- Будем считать, что я внес за него кредит. Ведь я же здесь частый гость - не оборачиваясь, ответил он.

У него была особая примета – сразу же после того, как доводилось испытывать сильные эмоции, безудержно хотелось спать. Вот и на этот раз сработал переключатель, и процесс привлечения внимания проезжающих авто происходил строго на автопилоте. Картину того, как добрался до дома, оперативная память воспроизводить отказывалась, лишь зафиксировав то, что перед сном вспомнилась любимая фраза Скарлет О'Хара “Я не буду думать об этом сегодня, я подумаю об этом завтра”. Затем из другой книги пришла большая серая обезьяна и ударила его пыльным мешком по голове. Антракт.

Она ехала домой на одном из последних поездов метро. Станции проносились мимо в неизменном порядке, который напоминал ей ее собственную жизнь. Точно такое же движение в темноте, в которой очень сложно заметить повороты и кажется, что весь маршрут кем-то выпрямлен, подобно пущенной стреле. Точно такие же короткие остановки в местах, наполненных светом, шумом и людскими голосами и такая же уверенность, что эти остановки краткосрочны, что скоро откуда-то раздастся металлический голос, возвещающий о том, что “двери закрываются и следующая станция имярек”, сомкнутся две надписи “Не прислоняться” и впереди замаячит все тот же темный тоннель.

Ей казалось, что самое страшное, что может произойти с человеком – это обыденность. Получить образование, устраивающий заработок, выйти замуж, купить квартиру, дачу, машину, прочий житейский скарб (или, как вариант, мужа уже с полным комплектом бытовых удобств), завести детей, воспитать их, ездить всем семейством по выходным на дачу, а в летний отпуск на юга…. И состариться во все тех же стенах. От мысли, что ее жизнь может пройти подобным образом, что-то холодное и скользкое пробегало между лопаток по позвоночнику.

Поэтому все свои прожитые двадцать с небольшим лет она старалась, пусть даже неосознанно, вести себя таким образом, чтобы сия чаша ее миновала. В школе держалась несколько отстранено от сверстников, отчасти от застенчивости, зачастую свойственной тем, кто привык задумываться о чем-то эфемерном. Одноклассники считали ее этакой незаметной серой мышью, и после отведенных для обучения лет никто из них не задержался в ее жизни. Поступив в институт, она поняла, что это прекрасный шанс начать с чистого листа и вылепить из себя кого-то иного и начала наверстывать недополученную норму общественного внимания. Однако неожиданно для всех ушла с третьего курса, чем повергла в недоумение преподавателей и глубокую печаль сокурсников, так как променяла весьма престижный вуз на работу проводника дальнего следования. Просто ей показалось, что течение дней начало засасывать ее и необходимо срочно выплывать из этой сонной реки, чтобы увидеть мир, а, может быть, и то самое место, в котором ей представится шанс по-новому повернуть свое существование.

Но то ли год был неурожайный на волшебство, то ли дежурный небесной канцелярии, отвечающий за распределение чудес на душу населения вышел на обед… Через десять месяцев, вдоволь наслушавшись стука колес, побывав в почти что сотне городов, каждый из которых казался ей удивительно похожим на предыдущий и научившись противостоять любым притязаниям пассажиров, она вернулась домой. Втайне. Отложенных заранее денег хватило на то, чтобы снять маленькую квартирку на окраине, возле шоссе и железной дороги. Впрочем, данное обстоятельство ее нисколько не угнетало, так как появлялась она там, лишь для того, чтобы переночевать, а ночью спят не только люди, но и железные кони и гусеницы. А главное, наличие суверенных квадратных метров позволяло вести такую же суверенную и совсем не параллельную жизнь, не отягощенную назойливым вниманием родителей (которые до сих пор думали, что их сумасшедшая дочка бороздит просторы Родины в доме на колесах) и разномастных бывших друзей и знакомых (с которыми их объединяли лишь воспоминания, а эта штука в негомеопатических дозах обычно придавливает к земле и не дает двигаться). Но ощущение того, что и этот способ существования - лишь один из эпизодов ее игры в прятки с собственной судьбой, оставалось. Вечно плутать, как лиса., припадать к земле, словно заяц и менять окрас, подобно хамелеону вовсе не входило в ее планы. А хотелось ей… Хоть единственный разочек испытать что-то подобное тому, что выпало на долю булгаковской героини (эта книга была успокоительным средством в минуты скорби и печали, мол, не дрейфь, прорвемся и мы), хоть немножко прикоснуться к настоящему, всамделишному чуду. Ну а потом можно и душу Богу, и тело в поликлинику для опытов.

В тот момент, когда она вышла из метро, налетевший порыв ветра, словно партизан, скрывавшийся в засаде от оккупировавшего на целый день город солнца, набросился на ее волосы и принялся играть с ними. Дыша подступившей ночной прохладой, она неспешно шла по улице, перебирая моменты прошедшего дня.. Почему-то ей вспомнился незнакомец , просивший яда . Странно вел себя, опять же Булгакова припомнил, да и смотрел на нее временами как-то по-особому. Пристально. Говорит, что постоянный посетитель, но за тот месяц, что она уже здесь работала, раньше не заходил. Или просто был незаметен? Что же, посмотрим, возможно. это просто вконец сбрендивший околотридцатилетний мужик . А, может быть, он тоже ищет свой торный путь и тогда это уже становится интересным. Остановившись у подъезда, она подняла голову вверх и стала разглядывать звезды. “Так хорошо, когда такой купол над головой, когда много неба.” – подумалось ей – “Обычно люди не заморачиваются над тем, чтобы просто поднять глаза и оценить что у них над головой такое.. Красотища! И причем абсолютно задаром. Но это же немодно, несовременно и вообще….. Ну, что же, дорогие соотечественники, спите, пусть вам будет хуже, хоть вы этого никогда не поймете.”

Тот, кто поделил человечество, исходя из биологических ритмов, всего лишь на два вида пернатых, обладал скудной фантазией, плоским чувством юмора и уж точно ни фига не разбирался в орнитологии. Ведь существуют еще и подвиды . Он был совой с оперением жаворонка, каждое утро был вынужден выслушивать концерт для четырех будильников с оркестром и с трудом разлепляя глаза(иногда при помощи пальцев) первым делом проклинал тех, кто придумал, что с утра легче работается, испоганив тем самым этот замечательный и сияющий мир. Если же выдавалась счастливая возможность не выслушивать ежеутренних механических концертов, то его возращение в реальный мир происходило, как минимум когда солнце было в зените. Ее же можно было назвать жаворонком с глазами совы, так как просыпалась она всегда рано, невзирая на то, во сколько завершился предыдущий прожитый день и, если даже очень хотелось вернуться в теплое гнездышко из одеял и подушек, начинала чем-то заниматься. Точнее даже вот так – заниматься хоть чем-нибудь. В такие минуты она старалась пошире раскрыть глаза, для того чтобы не предоставить векам ни единой предательской возможности соединиться, становясь похожей на наглотавшуюся всяческих допингов ночную грозу грызунов.

Наступивший день оказался близнецом предыдущего. Лето заняло позиции, вырыло траншеи и ни желало без боя отдавать ни клочка завоеванного пространства. В повисшем над городом раскаленном мареве он с кем-то разговаривал, назначал встречи, обсуждал вопросы, ставил задачи, вертелся, как белка в колесе и без оного… Она же устроила в своем жилище парково-хозяйственный день, пусть и не суббота, но все же. Тем более что на послезавтра был намечен плановый инспекционный визит владычицы этих квадратных метров, а встречать ее полагалось во всеоружии, в окружении сияющей белизны и чистоты. В общем, они старались убить время до вечера. Время умирало медленно и нехотя, временами выкрикивая в предсмертных корчах в лицо нечто неразборчивое. Но видно уж такая доля его – умирать.

И был вечер.

-Вы вернулись за вашим ядом?

Это было первое, что навернулось на язык, когда она увидела вчерашнего незнакомца. При приеме на работу ей пришлось подписать множество разномастных бумажек, принадлежавших перу загадочного и всемогущего работодателя, среди которых были и правила общения с посетителями. Она ни помнила оттуда ни слова, но была уверена в том, что сейчас нарушает их все разом. Перечеркивает крестом. Большим и жирным.

- Я понял, что недостаточно богат, для того чтобы вот так, запросто им разбрасываться, хороший яд в наше время такая редкость. Так что если уж вы его для меня достали, я должен, нет, просто обязан его употребить. – с улыбкой ответил незнакомец. Однако взгляд его был таким, словно его подвергли глубокой заморозке, если бы, конечно кто-то изобрел такую технологию.

- К сожалению, вчерашний уже уничтожен. – поддержала она тон разговора – У ядов, знаете ли, небольшой срок хранения, потом они закисают и выдыхаются, становятся мерзкими на вкус и совсем не ядовитыми

- Да уж, неядовитого яду мне почему-то не хочется . А нельзя ли добыть нового, свежевыжатого? – он, похоже, принял эту игру и старался ей соответствовать, не собираясь при этом требовать аудиенции с администратором, чтобы высказать все свое возмущение по поводу того, что эта пигалица себе позволяет. Она чуть склонилась и заговорщицким шепотом произнесла

- Я думаю, что это вполне можно устроить. Чем предпочитаете отравиться?

- Судя по меню, белладонна и кураре у вас только по предварительному заказу, да и не уверен я в их качестве, поэтому остановимся на пшеничном нефильтрованном яде. И побольше. Если уж травиться, то на полную катушку.

- Сию секунду. Слушаюсь и повинуюсь.

Она изобразила поклон и, развернувшись, отправилась к барной стойке, стараясь спрятать некстати разгулявшуюся по лицу улыбку.

В ожидании заказа он приступил к обычному обряду расчленения сигареты. “Каждому из нас” – думал он –“ дана счастливая возможность замечать то, что происходит в первый раз и радоваться тому, что чувствуешь что-то по-новому, не так, как раньше. Но не менее значимо то, что нам не дано понять, а именно то, что какие-то вещи, дела, события происходят с нами в последний раз и больше этого никогда не будет. Тот, кто заложил эту особенность в человека, был милосерден и спасибо ему за это, иначе… Вот эта девочка. Ходит между столиками, разносит напитки, со мной, опять же, кокетничает и сама не подозревает, что прощается с этим миром и едва ли не каждый пяток минут что-то делает в последний раз. В жизни. Не знает, что в последний раз пришла на работу, в последний раз переоделась в эту дурацкую униформу, а вечером в последний раз отсюда уйдет. Она уже успела попрощаться в последний раз практически со всеми своими родными, друзьями и знакомыми, со всеми краями и любимыми местами в этом городе, с большинством приятных занятий и милых сердцу привычек. И даже если еще что-то произойдет, и она успеет кого-то встретить, то это будет тоже… В. Последний. Раз.. А нового не будет. Никогда. И, возможно, а, судя по всему, даже очень вероятно, что знакомство со мной – это последнее новое знакомство, да вообще последнее новое в ее жизни. А если бы она могла это понимать, то последние часы ее существования были бы бесповоротно отравлены подобными мыслями.”

Он тряхнул головой, словно стараясь отогнать от себя только что пришедшее в голову. Потому что за эту мысль всенепременно была обязана зацепиться другая, таящая в себе бездну животного страха “А вдруг и я что-то делаю так же, как она? И со скольким в своей жизни я уже попрощался таким же самым образом?” А такие мысли, они вводят в минутное оцепенение, сначала медленно вползая в него, а потом резко сжимая все нутро до мурашек по коже. Интересное, в принципе, состояние, но погружаться в него в сию минуту было никак нельзя, потому как…

Потому как. Несмотря на проросшую, укоренившуюся и давшую буйные всходы уверенность в неизбежность предначертанного и абсолютный фатализм, он таки пытался найти возможность помочь избежать этой девушке того, что ей, как оказалось, на роду написано, откорректировано и отпечатано. Но.

Перебирая битый час поводы, варианты и возможности он так и не пришел к общему, как говорится, знаменателю, не вышло, не случилось, не сложилось и еще много разнообразных “не”. Расплатившись, он в очередной раз похвалил качество разливаемого в этом месте яда и клятвенно пообещал прийти сюда завтра, потому что “осознал проснувшийся в нем ядоголизм”. Девушка, как ему показалось, была несколько расстроена фактом его столь спешного ухода и была бы не против продолжить дискуссию о пользе и вреде отравы где-нибудь в другом месте после работы, но уж раз он решил уйти, то милости просим завтра, в любое время.

Выйдя из бара, он достал очередную сигарету и, не мучая ее, сразу закурил. Отблески закатного зарева на горизонте отражались в плывущих где-то высоко-высоко облаках, придавая им причудливый багряный оттенок, отчего они казались не имеющими ничего общего ни с этой зелено-голубой планетой вообще, ни с этим коричнево-серым городом в частности. Выпустив изо рта сизое облачко, он подумал, что видел ее в последний раз. Он ошибался.

Через секунду после того, как за ним закрылась дверь, она снова почувствовала, что. все произошедшее было уж очень странно, непонятно и абсолютно ненормально. Ну, себя-то она уже давно причисляла к побочным продуктам природы, этакий экспериментальный образец, тестируемый на выживаемость и давно привыкший разговаривать с людьми на удобном им языке. А тут… Вроде бы ничего не значащий треп, обычные словесные манипуляции смогли-таки чем-то зацепить. “И ведь не удосужилась даже имя узнать, не то что телефон” – ругала себя она – “А ведь все это не могло быть просто так. И дело даже не в словах, они-то как раз и не значат ничего. Просто что-то было. Что-то помимо слов, невыразимое ими. А если он больше никогда здесь не появится, ведь существует еще масса подобных заведений. Или его машина собьет. Или еще что-нибудь. Ведь тогда я никогда не пойму, что это было. Нет, он обещал прийти завтра и он придет. Обязательно. Иначе не может быть, потому что зачем тогда все было. Остается только ждать и надеяться”

Она посмотрела на свое отражение в зеркале и подмигнула ему, мол, тоже мне, Монте-Кристо в юбке. Ей оставалось только ждать наступления следующего вечера, того момента, когда он вновь войдет в эту дверь. Она тоже ошибалась.

В его снах обычно все было запутано и непонятно, без какого-то намека на объяснимость. Бессвязные обрывки разговоров, мимолетные и не запоминающиеся картины, абсурдные повороты событий – на то он сон и есть, чтобы не восприниматься логикой реальности. Ее же зачастую преследовали кошмары, мрачные образы, чувство того, что кто-то охотится на нее и нужно срываться и убегать. Однако в ту ночь им, уснувшим в разных постелях на разных концах громадного города, им, видевшим друг друга два раза в жизни, снилось одно и то же.

Им снилась бесконечная темная водная гладь, простиравшаяся до горизонта и укрываемая звездным куполом неба. Это беспокойное пространство прорезала посередине полоска света, хотя ни луны, ни солнца, ни каких-то иных светил, способных таким образом отобразить свой след, не было и в помине. Каждый из них понимал, что ему нужно, нет, просто необходимо попасть туда, откуда этот свет берется, но никаких полезных механизмов для этого под рукой почему-то не было, а пытаться преодолеть водную стихию вплавь было равносильно самоубийству. Оставалось только стоять и зачарованно смотреть на светлую полосу, рассекавшую волны.

Появившийся по сложившейся традиции незвано и непонятно откуда ветер донес обрывок незатейливой и не совсем приличной песни со словами о том, что люди не летают, как птицы оттого, что отрастили большие ягодицы. И они восприняли эти слова как подсказку, ведь во сне никакие ливерные излишества, наличие частей тела или отсутствия оных не имеют ни малейшего значения. Нужно лишь легонько оттолкнуться от земли. И тогда в лицо будут бить соленые брызги, волны станут неразличимы и сольются в огромное и слегка неровное зеркало, ветер примет за своего и расскажет обо всех краях, в которых ему случалось дуть, а дорожка света, поделится по секрету своим сиянием. Так и случилось. Водную бесконечность сменили не попранные ступнями хомо сапиенсов и их механических животных поля, алебастровой белизны горные вершины, хранящие тепло прошедшего дня песчаные океаны с блуждающими в их сердце миражами, а светлая полоса все не кончалась… .

Утро для него было бодрым, что уже само по себе выходило из ряда вон. И ранним, несмотря на то, что наступивший день был помечен во всех календарях красным цветом . Еще не отойдя от полета, происходившего в мире, расположенном под закрытыми веками, он склонился над приготовленной чашкой свежемолотого и понял, что не может больше оставаться в стороне, что уютный мирок вершителя человеческих судеб был карточным домиком, в котором ему была отведена второстепенная роль (пусть не шестерка, но и в тузы не выбиться). И еще то, что, несмотря на многолетнюю уверенность в неизбежности воли Фатума он готов с ней поспорить, ведь когда правила не устраивают джентльменов, джентльмены меняют правила. Поэтому праздный день отдыха от рутины и повседневности стал для него еще и деятельным.

Для начала он метнулся в бар, где, насилу растолкав полусонного охранника, вытащил из него на крючок и наживку из двухсот рублей месторасположение руководства этого, ставшего для него по-особому близким, заведения . На полдороги он остановился, поняв, что не знает ее имени, а с описанием внешности всегда почему-то возникали большие проблемы, так что вскорости по приезду наверняка попадет под недружескую опеку стражей правопорядка. Развернувшись через две сплошные, рванул обратно. Охранник принял его, как давнего знакомого, всегда готового скрасить тяготы материального положения. Зато через пятнадцать минут в его нагрудном кармане лежал маленький листочек бумаги, на котором был записан адрес бармена, который однажды подвозил ее домой. Спустя час к нему прибавился тетрадный листочек в клеточку, на котором был нарисован нужный ему маршрут. Само собой, пункт назначения находился на другом конце города, иначе и быть не могло. Он выжимал из своей старенькой машинки, которую в свое время покупал исключительно для поездок за покупками, даже то, на что она была неспособна еще в младенчестве, стараясь отогнать от себя мысль, что может не успеть.

Подъехав к означенному на тетрадном листочке месту, он увидел, как она выходит из дома и, резко затормозив, открыл дверь и вышел из машины…

Ощущение ночного полета было настолько реальным, что она продолжала его испытывать все наступившее утро. Ей казалось, что ее тело, наплевав на все законы физики, продолжает парить в невесомости и наслаждаться этим незнакомым и несвойственным ему, телу, ощущением. Давно грезившаяся нереальность стала почти явью и, казалось, настойчиво предупреждала о том, что собирается сбыться со дня на день. На ее лице застыло блаженно-мечтательное выражение и, заметив это в отражении на зеркальной глади, она решила, что такое выражение лица просто грешно запирать в четырех стенах, ему нужны солнце, воздух, свобода и прогулка в парке.

Перед тем, как закрыть дверь она окинула взглядом свое жилище, оставив ключ в замочной скважине, вернулась, обошла все комнаты, проверила, заперты ли окна, поправила покрывало на кровати, убрала с подоконника цветы, чтобы их не изжарили лучи солнца, и остановилась посреди коридора, почувствовав в себе что-то непонятное. Как будто что-то сжалось внутри. На секунду. Затем светлая полоса снова появилась в ее глазах, она решительно развернулась и вышла за дверь.

Город встретил ее визгом тормозов машины, остановившейся у дома напротив. Автоматически развернувшись на звук терзаемого скоростью металла, она с изумлением увидела, что из этой машины вышел ее знакомый незнакомец. “Сон в руку” – пронеслось в ее голове – “Вот куда вела меня лунная дорожка” . Он облокотился на крышу машины и улыбнулся ей. “Как его занесло сюда? Или он меня искал? Да ни все ли равно, главное, что он здесь и теперь можно узнать зачем”.

Она пошла ему навстречу. И снова услышала визг тормозов. Только на этот раз сзади.

У водителя микроавтобуса настроение было мерзопакостнейшим. Накануне в вечеру его вызвонил начальник и поставил носом к факту на предмет того, что, дескать, вынь да положь, а суббота потеряла свой природный красный цвет, почернела, и мотайся ты, друг мой ситный, цельный день по жаре, развозя грузы. А так как на этот день был намечен торжественный вывоз тещи к милым ее сердцу грядкам, то он получил еще и изрядную порцию брани в свой адрес, от помянутой тещи, все более становящейся похожей на нее жены и прочих прихлебателей и нахлебников. Вдобавок ко всему, давали знать последствия от вчерашнего внутреннего употребления. Лица людей, которые никуда не спешат, вызывали в нем чувство дикой зависти, и он развлекал себя тем, что отпускал порцию брани в адрес любого, кто попадался на его пути. Вот и когда впереди очередной чайник, остановился, как вкопанный и почему-то вышел из машины с улыбкой, то получил от него долгую витиеватую тираду. Увлекшись высказыванием всего, что ему было известно об этих …… , водитель слишком поздно заметил, как перед ним с тротуара на проезжую часть сошла девушка. Он запоздало нажал на тормоз и закрыл глаза. Раздался визг….

Он увидел, как ее накрывает тень возникшей за спиной с какой-то мрачной необратимостью темно-зеленой “ГаЗели”. И понял, что ему не хватило каких-то пятнадцати секунд, четверти оборота стрелки по циферблату. Улыбка приклеилась к лицу, несмотря на всю свою неуместность, крик запнулся за связки и растянулся поперек горла, а все тело напряглось и одеревенело.

И вдруг город пропал. Дома, деревья, дороги, фонари, мамаши и собачники, выгуливающие своих любимцев, случайные прохожие и рейсовый муниципальный транспорт просто перестали существовать. В лицо ударила морось ледяных брызг и впереди возникла дорожка света. Он оттолкнулся от земли и полетел….

Минуту спустя водитель микроавтобуса стоял перед своим механическим кормильцем, ошарашено вращал выпученными глазами и бубнил себе под нос “Надо меньше пить!”. Они лежали на газоне в ссадинах, царапинах и кровоподтеках. И смотрели друг другу в глаза. Она видела в них отражение своего сна, не могла поверить, что такое возможно и понимала, что теперь все будет хорошо. И что все только начинается. Он же осознавал, что в череде своего безумного, неординарного и нереального бытия почти потерял самое главное – возможность утонуть в этих двух океанах и стремление разделить ответственность за судьбу другого человека. Одного и конкретного человека.

Они понимали, что долетели до конца светлой полосы. И знали, что светлая полоса только начинается.