Я стою на берегу,
Бурю взором стерегу
И держу в руках своих
Горсть песчинок золотых.
Как они ласкают взгляд!
Как их мало! Как скользят
Все они меж пальцев вниз, к волне
К глубине, на горе мне!
Как их бег мне задержать?
Как сильнее руки сжать?
Сохранится ль хоть одна
Или всё возьмёт волна?
Или всё, что зримо мне,
Всё – лишь только сон во сне?
Э. А. По
|
Лёгкая синевато-серая туманная дымка плыла над землёй. В воздухе веяло сыростью и холодом. Ветер, загнанный, как дикий зверь, в каменистые стены ущелья, буйствовал, угрожающе завывая. Временами он отгонял завесу тумана, открывая взору вид далёких острых утёсов и причудливо рассечённых скал. Огромные горы, величественные, необъятные, основания которых остались где-то далеко внизу, безмолвно сторожили путь по узкой дороге на краю обрыва – жалкое напоминание о деятельности человека. Утреннее солнце, понемногу просыпающееся вместе со всей природой, слабо светило сквозь облака и мутную серую пелену. Дорожка, ширины которой едва хватило бы на то, чтобы шестеро человек встали в ряд, извивалась по неровностям гор, карабкалась на крутые перевалы, снова резко спускалась вниз и терялась во мгле. Небольшой экипаж, запряжённый гнедой лошадью, мчался по ней. Со стороны можно было поразиться храбрости кучера, выбравшего столь отчаянный способ передвижения. Карета иногда так опасно приближалась к самому краю обрыва, что из-под её колёс в пропасть летели камни. Лошадь, чьи глаза были прикрыты шорами, не могла этого видеть, и продолжала уверенно нестись вперёд. Копыта звонко стучали по камням, и этот звук, в сочетании со скрипом вконец разбитых колёс, мрачной симфонией раздавался среди гор, многократно повторяемый эхом. В карете сидел человек лет тридцати, смуглый, коренастый; его сильно обветренного лица давно не касалась бритва. Одет он был просто и дёшево: поверх обычного полотняного сюртука наброшен грубый дорожный плащ, влажный от сырости; потёртые изношенные сапоги явно перенесли долгий путь пешком. Путешественник поёжился от холода и выглянул в окно. Унылый, мрачный пейзаж не могли приукрасить даже пробивавшиеся кое-где солнечные лучи. По стеклу медленно ползли водные капли, сливаясь, падая, оставляя за собой едва заметные дорожки испаряющейся влаги. Экипаж постоянно трясло и качало из стороны в сторону, и сидевший в нём человек не знал ни минуты отдыха. Его бессонные, измученные глаза выражали безмерную усталость. - Скорее! Не жалей боков этой проклятой лошади! За нами может быть погоня! – крикнул он кучеру по-испански через приоткрытую дверцу кареты. Человека, сидевшего в экипаже, звали Диего Альварес. Все его мысли и переживания в этот момент связывались с границей - с тем, что он искал за ней. Он был испанским авантюристом; его фамилия, имевшая мало общего с дворянским происхождением, у него на родине была довольно распространена. Альварес ехал через Пиренеи во Францию, и грезы о достатке и покое по ту сторону гор, наполняли его. Стоит только преодолеть безжизненную полосу дороги, стоит только протянуть руку – и вот оно, окажется как на ладони... осуществление всех мечтаний, долгожданный конец незавершённого дела. Путешественник настолько глубоко погрузился в свои размышления, что лишь порыв ледяного ветра, пробившийся через щель полога внутрь кареты, вернул его к действительности. Альварес бережно извлёк на поверхность свёрток грязно-белой материи, покоившийся всё время в складках его плаща. Ткань тоже успела серьёзно отсыреть, но это нисколько не навредило содержимому. Испанец торопливо открыл свёрток – наверняка не в первый раз, - и глаза его на мгновение загорелись алчным блеском. Перед ним лежало удивительной красоты золотое ожерелье. Множество мелких драгоценных камней – рубинов и изумрудов – сверкали в причудливо витой тонкой оправе, а в самом центре превосходно огранённый сапфир, венец произведения неизвестного мастера, переливался и играл светом, скудно струившимся через оконце экипажа. Снова в памяти путешественника всплыли все обстоятельства, связанные с бесценным сокровищем. Каждая мелочь дня, когда он наконец получил его в свои руки, каждое незначительное событие накануне кражи. Он вспомнил, как поругался с хозяйкой дома, где снимал квартиру, и это заставило его улыбнуться. Вспомнил примечательные особенности улицы, по которой шёл, встреченных людей; запертую дверь музея в полутени арки. Вспомнил свои колебания перед тем, как вставить отмычку в щель замка; лицо охранника, поражённого в спину воровским кинжалом... Всё больше разнообразных деталей и впечатлений предательски вызывали поблёскивавшие грани сапфира. Но среди встававших из мрака прошлого образов для Диего не было ничего, что задело бы его совесть. Демоническая улыбка, особенно странная на фоне прескверной погоды, продолжала кривить его уста. Он верил, что цель оправдывает средства, и каждое оставшееся позади действие окупится вдвойне французским золотом. Поэтому Альварес эгоистично думал лишь о грядущей прибыли, расставляющей всё на свои места и дающей сладостное ощущение самодостаточности. Магически поблёскивавшие грани сапфира завораживали испанца. Он даже немного начинал жалеть, что придётся навсегда с ним расстаться. Диего поднёс ожерелье к окну, и преломляющиеся лучики солнца забегали по его руке. Он ещё раз улыбнулся, беспредельно довольный собой. Сколько смелых планов и воздушных замков может уместиться на одной ладони! Внезапно карету резко рвануло вперёд, и Альварес, слетев со своего места, ударился о переднюю стенку экипажа. Салон сильно наклонился, как каюта корабля во время качки; затем что-то заскрипело, послышался треск дерева, крик и безумное ржание лошади. Через мгновение всё стихло, карету отбросило на задние колёса. Альвареса сбило с ног, он с трудом поднялся, потирая ушибленную голову. Далеко внизу раздавался грохот горного потока, терпеливо и непреклонно прокладывавшего себе путь через усеянное камнями дно ущелья. Даже находясь здесь, на высоком склоне, Диего ощущал всю мощь и ярость предоставленной самой себе массы воды. Было очевидно: произошло нечто страшное... Карета не двигалась, ни единого звука не раздавалось снаружи, не считая шума безудержной клокотавшей реки. Испанец робко кликнул кучера, хотя уже догадывался о худшем. Ответа не последовало. Холодок пробежал по спине Альвареса. Ничтожная, жалкая неосторожность, чуть заметное движение в сторону дверцы; секунда нечеловеческого ужаса, когда створка распахнулась над смертельной бездной. Альварес отчаянно попытался удержать равновесие, уцепиться за сиденье, но ноги его соскользнули вниз, а пальцы, беспомощно, судорожно дёрнувшись, лишь слегка успели тронуть мягкую, подавшуюся прочь от них обивку кресла. Испанец истошно закричал: край обрыва уже виднелся чёрной блестящей каймой, сразу после наклонной поверхности пологого склона, по которой он съезжал, не находя опоры. Присущая любому существу воля к жизни победила страх. Альварес буквально впился пальцами в глинистую землю; вторая рука нащупала выступавший на поверхность ребристый камень. Одна нога свободно болталась над пропастью, и Диего боялся шевельнуть ей. Другая же, оказавшись на покрытой мхом влажной скале, постепенно сползала вниз. Сверху лениво покатился маленький камешек, зацепив по дороге несколько более крупных. Он почему-то вызвал у Альвареса тягостные мысли, потому что характерного всплеска внизу не последовало. Авантюрист понимал, что долго в таком положении не удержаться. Он не хотел смотреть вниз и, словно в знак протеста отчаянным обстоятельствам, поднял глаза на оставшийся над ним экипаж. Его ждало новое потрясение. Прямо вверху, зацепившись за выдвижную рамку ступенек кареты, висело золотое ожерелье, и большой сапфир, качаясь на ветру, подмигивал испанцу всеми своими гранями. Судьба будто потешалась над Диего… Он истерически захохотал, давясь комьями мокрой земли. Никакой точки опоры, чтобы выбраться, не было. Нога скользила дальше; Альварес чувствовал приближение момента, когда только руки будут держать его. Крепкие руки, ведь он в своё время пять лет провёл на каторге... Диего оценивающе оглядел уступы вокруг себя. Рядом с левой кистью из земли торчал надёжный, будто специально оставленный здесь камень. Но как только испанец взялся за него, он почувствовал резкую, острую боль в запястье. Что-то холодное вонзилось в кожу. Проклятие... Ведь это в рукаве тот самый кинжал, которым он убил охранника музея... Миниатюрный, удобный клинок, острый как бритва... Рукоятка упёрлась в камень, и чем больше Альварес ослаблял хватку, скатываясь вниз, тем дальше неумолимо двигалось лезвие кинжала, изголодавшегося по человеческой крови. Жестокая сталь смаковала хруст сухожилий и стоны разрываемой кожи. Пальцы быстро немели. Альварес закусил губу, чтобы одной болью заглушить другую, но ничто не могло отвлечь внимание от стремительно алевшей манжеты и тёплой жидкости, струившейся вниз из истерзанного запястья и неприятно щекотавшей руку. И тут испанец неожиданно подумал о бесценном сокровище над головой. Он на минуту представил, что через пару секунд сорвётся вниз, а какой-то проходящий мимо путешественник негаданно станет обладателем этого сапфира, этой сверкающей оправы, ради которых Диего отдал и силы, и жизнь. Мысль намного больнее уязвила его, чем мучительно нывшая рана. Последние силы, последние клочки раздавленной воли он вложил в свой порыв. Схватив ожерелье, Альварес стянул его к себе и разжал руки. Испанец зажмурил глаза, полетев вниз. Как странно... Смерть должна была наступить почти сразу, но почему-то падение продолжалось бесконечно долго. Альварес в последний миг выронил ожерелье, но это теперь уже не волновало его, ведь драгоценность не достанется случайному прохожему, не достанется никому. Потоки воздуха сорвали с испанца дорожный плащ и бурными волнами развевали полы его сюртука. Альварес открыл глаза и снова взглянул наверх. Края обрыва там не было. Наоборот, он приближался к нему снизу, а наверху бушевал между камней горный поток. Может, мир перевернулся? Диего падал в никуда, под ногами бездонной синевой шевелилось небо, подёрнутое беспокойными сероватыми облаками. Вот на уровне глаз показалась вершина горы и тут же исчезла, взмыв ввысь. "Что происходит? Я уже умер? Почему же не было боли падения, искрой прожигающей мозг перед гибелью?" В голове Альвареса теснились дикие, бесформенные мысли и образы. Он ещё смотрел на оставшиеся далеко вверху горы, поломанную карету и метавшуюся беспокойную речку. Потом туман, удивительного фиолетово-красного цвета, заволок его взор. Временами он чувствовал, что врезается в полёте в какую-то вязкую массу, хлопьями разлетавшуюся во все стороны. Наверное, это были облака… Разум тонул в наркотическом сне, и Диего не знал, сколько уже падает и что происходит вокруг. Приземление было резким, но совсем не болезненным. Альварес упал в кучу рыжеватого песка, лёгкого, воздушного, как сахарная пудра или мука. Этот песок взметнулся над ним, забил ему нос и горло, складки и карманы одежды, осел толстым слоем на волосах. Альварес едва не задохнулся, пытаясь подняться, но лишь только он встал на ноги, облако пыли мгновенно развеялось, и даже под одеждой песка уже не было. Диего стоял на твёрдой земле, изъезженной сотнями колёс и потрескавшейся от жары. Вокруг не было ни души, нездоровая, подавляющая тишина висела в атмосфере. Прямо впереди высилось здание, напоминавшее древнеегипетский храм. Вход зиял в нём чёрной дырой, смотрел на Альвареса единственным глазом циклопа. К этому входу сходились все дороги, все колеи от колёс. Но это только оттолкнуло и испугало испанца. Он повернулся к храму спиной и твёрдо решил пойти в противоположном направлении. Каково же было его удивление, когда и на этот раз впереди себя он увидел точно такой же храм! И снова дороги таинственным образом смыкались у его подножия, маня путника войти. Альварес вздрогнул и попятился. Куда бы он не обратил взор, везде перед ним появлялся тот же вход, таинственный и пугающий, и множество дорог. Нельзя было миновать его, он словно кружил вокруг Диего, неумолимо и навязчиво предлагая зайти. Испанец ещё мгновение колебался, но затем отмёл в сторону нерешительность и ступил в темноту коридора. Сразу же по бокам на стенах зажглись факелы, освещая путь. Множество непонятных иероглифов, в виде животных, птиц, различных предметов, украшали своды коридора. Альваресу казалось, что нарисованные на стенах фигуры напряжённо следят за ним глазами, и от этого делалось не по себе. Но всё же что-то позволяло идти дальше, что-то неудержимо влекло вперёд, в неизвестность. В конце коридора маленькая дверь сама собой отворилась перед ним. Диего смело шагнул в открывшийся взору зал, великолепно освещённый и декорированный. Это была длинная прямоугольная комната, с двумя рядами колоннад и полукруглым сводом. Стены её блистали потрясающей красотой ковров, расшитых золотыми нитями, и картин, изображающих всевозможных зверей. В конце зала высился величественный трон из слоновой кости, с витым орнаментом по краям. Между рядами колоннад располагался длинный узкий стол чёрного дерева, и несколько десятков сидений без спинок. Альвареса настолько привлекло это зрелище, что он совершенно забыл о двери. Та же внезапно захлопнулась; будто кто-то каменной плитой завалил путь в коридор. Заставить дверь сдвинуться с места не представлялось возможным, а другого выхода из зала не существовало. Испанец побледнел, в горле у него пересохло. Неожиданно в дальнем конце зала послышалось рычание. Молниеносным прыжком огромный серебристо-синий лев оказался на столе и не спеша, словно чувствуя полноту власти над человеком, стал приближаться к Альваресу. Авантюрист стоял в оцепенении – отступать было некуда. Чудовищный зверь, скалясь и помахивая хвостом, подходил всё ближе. Взгляд свирепых глаз гипнотизировал человека. Лев принюхивался к запаху крови, всё ещё текшей из запястья Диего, и нетерпеливо облизывался. Вот он остановился в метре от Альвареса, и обдал его горячим, возбуждённым дыханием хищника. Испанец хотел дёрнуться, прыгнуть за колонну, бороться за жизнь до последнего, но странная сила полностью подчинила себе его тело, продолжавшее стоять, словно вкопанное в землю. Диего ждал избавления от мук, быстрой смерти, прекращающей боль и страдания. Но лев остановился и глядел теперь беззлобно, даже с любопытством. Потом он весь как будто сложился, подался назад, и перед Альваресом предстал очень высокий, тощий человек, одетый в длинные дорогие одежды, похожие на наряды древних царей. Невероятная худоба незнакомца отражалась на всём его внешнем облике. Широкие, просторные рукава свободно болтались на тонких, как у скелета, руках. Впалые щёки и болезненная бледность лица оттеняли очень выразительный взгляд огромных чёрных глаз, пустых и безжизненных, как глазницы черепа. Длинные, прямые, словно плети, седые волосы падали на плечи и спину. Незнакомец улыбнулся, обнажив множество мелких, острых, как у ящерицы, зубов, и протянул Диего руку с необычайно длинными костлявыми пальцами, на сгибах которых сквозь пергаментную кожу было видно пульсировавшую синюю кровь. - Добро пожаловать, мой друг. Тысячи лет я ждал здесь, в своём убежище, человека. Признаться, я не очень впечатлён, но всё же кое-что нового для себя могу узнать. Хотя... как способен жалкий смертный вроде тебя рассказать мне вещи, мне неизвестные? Твой взгляд молчит, как и твоя душа, давно потерянная в ворохе насущных потребностей. Голос незнакомца будто гулял по залу, отражался эхом в его углах, раздавался то откуда-то из-под трона, то позади Альвареса. Голос мёртвый, лишённый интонации и эмоциональной окраски. Голос, не знающий ни жалости, ни сочувствия. Потрясённый испанец временно потерял дар речи, а незнакомец продолжал: - Удивление – вполне естественная реакция для человека. Быть может, оно вызвано неизвестностью? Ну что ж, не мешало бы представиться. Я – Сфинкс, а ты – Диего Альварес... Раз мы теперь знаем друг друга, скажешь ли ты хоть слово? Или после долгих скитаний в вечности мне в собеседники попался несчастный немой? - Нет, я могу говорить… - пролепетал Альварес, проглотив комок, подступивший к горлу. Сфинкс бесшумной тенью нырнул в темноту у колоннад и появился уже сидящим на троне. Диего незаметно для себя последовал за ним и теперь оказался уже у ног загадочного властителя. - Всё, что окружает меня – лишь жалкий песок, и за эти годы он невероятно надоел мне, - Сфинкс поднял одну ладонь над другой, и между ними действительно посыпалась струйка песчинок, выделявшихся, казалось, самой кожей странного существа. – Человеческие судьбы, столь непохожие в частном и столь близкие в общем, - всегда интересовали меня гораздо в большей степени. Песок продолжал сыпаться, но кучка не падала с ладони Сфинкса, а всё росла в высоту, становясь похожей на неправильный цилиндр. - Жизнь человека… Как же она ничтожна, как порою бестолково завершается, потраченная в пустоту. Я видел давным-давно жизнь и смерть тысяч, миллионов под действием войн и болезней. Видел убийства на улицах, жалкий сход людей на нет в собственной постели в кругу семьи. Но всё же среди бесчисленных образов я сумел разглядеть главную ценность для человека – то, что иногда сопутствует в равной степени и негодяям, и великим натурам. То, без чего жизнь лишь песок, медленно утекающий сквозь пальцы. Но даже я, для которого годы – всего лишь секунды, я, равнодушный, невозмутимый и неколебимый, даже я был удивлён, увидев некоторых людей, совершенно забывших об этой главной ценности, потерявшихся среди лабиринтов бесцельного существования. Например, ты, смертный... Миг назад ты мог погибнуть, но я помешал этому, чтобы узнать от тебя ответ и дать тебе ещё один шанс... Ответь мне, Диего Альварес, в чём смысл жизни человека? Сфинкс подбросил вверх кучку песка, и она превратилась в острый отливающий серебром клинок, кончик которого упёрся в шею Альвареса. - Жить надо для того, чтобы... - запинаясь, говорил испанец, обливаясь холодным потом. – Для того, чтобы... жить. - Чепуха – неприязненно поморщился Сфинкс, не убирая меча. - Нужно жить для удовольствия, для счастья, славы, богатства... - продолжал Диего, умоляющими глазами глядя в пустые глазницы сидевшего на троне существа. Сфинкс отвёл руку, и клинок рассыпался в прах, исчезнув между плитами пола. Древнее создание зловеще скалилось, продолжая сидеть неподвижно. - Хорошо, - наконец вымолвил Сфинкс. – Я принимаю твой ответ. Но помни: я не прощаю ошибок. С последним словом он исчез. Альварес быстро оглянулся и вздрогнул – теперь он находился на светском приёме. Вокруг танцевали дамы, развязно улыбаясь и соблазнительно помахивая Диего ручками. Люди в деловых костюмах или переговаривались, или торжественно приветствовали испанца, словно он был здесь свой человек, или норовили поцеловать пробегавших мимо танцовщиц. Слышалась французская речь. Альварес оглядел себя: на нём вместо потёртой одежды красовался великолепный фрак с накрахмаленным воротничком, вместо сапог – начищенные до бриллиантового блеска туфли. Испанец не понимал, что происходит. Падение и Сфинкс через некоторое время стали представляться ему всего лишь дурным сном в тяжёлом путешествии. Он постарался изобразить вежливость и обходительность и кивнул одной из дам, кокетливо укрывшейся за веером. Да, несомненно, он во Франции, на приёме у господина Жюно... А вот и он сам – человек, которому Альварес должен был передать ожерелье. Диего приободрился и уверенно направился к предполагаемому посреднику. Тот уже готовился встретить старого знакомого с распростёртыми объятиями, как вдруг Диего вспомнил, что уронил драгоценность в горный поток. Черты его лица мгновенно изменились, демонстрируя растерянность и тревогу. Между тем поменялось и выражение господина Жюно. Улыбка открыла ряд острых зубов, взгляд стал чёрным и безжизненным... Перед Альваресом снова стоял Сфинкс, сжимая в костлявой руке золотое ожерелье. Диего оглянулся, и ужас охватил его. Вместо гостей светского приёма перед ним были чудовища. Головы мужчин превратились в злые оскалившиеся морды шакалов, головы женщин – в шипящие пасти кобр. Теперь Сфинксу изменила его невозмутимость; он хохотал, лицо его, отвыкшее за тысячи лет от мимики, болезненно морщилось от зловещего смеха, проникавшего в самое сердце Альвареса. - Удовольствие, слава, богатство... Удовольствие, слава, богатство, - повторял Сфинкс, взмыв серым ибисом к потолку и не переставая смеяться. Он наслаждался игрой интонаций, как маленький ребёнок, который учится говорить. Но вскоре все утихли, чудовищные гости стали расступаться перед странной белой фигурой, кланяясь и рассыпаясь в извинениях. Сфинкс разлетелся тысячью перьев по залу, осыпая присутствующих. Но ни одно перо не задело ни Альвареса, ни белую фигуру. Когда же оно попадало на кого-то из гостей, тот или с жалобным воем растворялся в воздухе, или яркой вспышкой озарял зал, исчезая навеки, или чернильным облачком повисал над землёй, медленно оседая тёмным кофейным пятном на плиты комнаты. Вскоре в зале осталось только два человека. Диего взглянул на вошедшую. Это была молодая женщина, лицо которой скрывала очень плотная вуаль. Длинное белое платье, похожее на свадебное, волочилось за ней по земле. Подойдя к Альваресу, незнакомка открыла лицо. Перед испанцем стояла Жанетт, девушка, которую давно он обманул и использовал в своих целях, прикрываясь фальшивой любовью. На маленьких губах застыло выражение грусти и одиночества. Голубые глаза, смотревшие так по-детски наивно, блестели от слёз. Локоны волос тускло свисали с головы, дополняя картину не проходящей печали. Диего сразу всё вспомнил; впервые в жизни ему стало стыдно. Слова любви, которые говорил он ей - неискренние, притворные; и те, что шептала ему на ухо она – нежные и трогательные. Радость, связывавшуюся у неё с его приходом. И боль, отражённую на девичьем лице, когда он её бездушно бросил. Эта боль была и сейчас, но глаза по-прежнему смотрели любяще, смиренно и жалобно... Словно молния пронзила сознание Альвареса. Вдруг он понял, как надо было ответить на вопрос Сфинкса. Всего лишь одним словом, таким простым и вместе с тем таким всеобъемлющим; словом, стоящем жизни, стоящем всех царств мира, более привлекательным, чем безмерные богатства, чем слава величайших; словом, которое само по себе дарит невыразимое удовольствие, радость и счастье. Альварес искал глазами Сфинкса, он кричал это слово, догадку, пришедшую, увы, слишком поздно, но ответом ему была лишь тишина. Диего хотел обнять Жанетт, молить её о прощении, но когда он протянул к ней руки, то схватил лишь неприятный, больно ранящий ладони песок. Колонны стали рушиться. Альварес бросился к выходу, к открывшейся двери в спасительный коридор. Едва он покинул храм, как тот исчез среди мириадов песчинок, круживших вокруг бешеным вихрем. И пески разверзлись под ногами... Ожерелье случайно зацепилось за крохотную веточку, торчавшую из земли над обрывом. В холодных гранях сапфира отражалось только мёртвое тело, которое яростно трепал бурливший внизу поток. |
Администрация // Объявления
