- Кузьмич, ты спишь?

- Чего тебе? – что за привычка, вопросом на вопрос отвечать.

- А, хозяева не придут?

- Нет, они в ментовке. До утра точно не придут. Спи, пока есть возможность в тепле…

- Ты сам видел, как их забирали? – Пчёла хотел убедиться, что никто их до утра не потревожит и он, наконец, выспится по-человечески.

- Сам…. Спи. Ночь только кажется длинной…

- Кузьмич…. Хорошо у них тут, тепло, - Пчёла потянулся, хрустнуло в коленях, откинул полы куртки, - Кузьмич, а другие не придут? Может, кто еще видел, как их менты хапнули, – Пчёле очень не хотелось, чтобы другие появились здесь. Двоим и места вполне хватает, и спокойно. Капающая с труб вода – не мешает, даже успокаивает. Тихо и тепло. Пчёла вытянул ноги, ноющие тупой болью. Улегся поудобнее, зевнул широко.

Дед, кажется, уже сопит…

***

Пчела всегда гнал от себя воспоминания о детстве. Они мучили его. Да и чего было вспоминать? Годы детдома? Нет…. Боль и унижение…. Сейчас он, в очередной раз вернул из прошлого маму. Он не помнил ее лица. Помнил только руки, мягкие и теплые руки…. Вот он, голышом стоит в большом овальном оцинкованном корыте по колено в мыльной воде. Вода теплая и ласковая. Мама, намыленными руками гладит его по спине. «Моем, моем, чисто-чисто, мылом моем трубочиста…» - читает она с напевом. Корыто стоит на двух самодельных стульях. Пашке высоко, но не страшно. Небольшая кухня деревенского дома уютна и чиста. Круглый стол в переднем углу покрыт ажурной вязаной скатертью с длинной бахромой по краям. А как раз в самой её середине два уже затертых пятна. Пашкина работа, за которую мама всегда укоризненно качала головой и грозилась пальцем. Кое-где бахрома скручена в косички, а местами просто висела нитями. Пашкина работа! Мама вечно занята – руки не доходят исправить. А для гостей имеется новая, фабричной работы. Над столом на поблекших обоях старые часы с кукушкой и боем. Теперь – просто часы. Пашкина работа!

В правом углу, на самом виду – икона в потускневшей рамке: медь давно окислилась. С иконы смотрит строго и, одновременно по-доброму Боженька. Мама иногда плачет ему свои слезы. Слева, за перегородкой печка. Дрова в топке весело потрескивают, отражаясь яркими бликами сквозь неплотно прикрытую дверцу. Печной, сладкий дух разносится по дому, наполняя его теплом и уютом. Вода греется, шумит в баке. Старенький холодильник в дальнем углу усердно рокочет. Окошко, украшено тюлем и кружевными белыми занавесочками. На подоконнике стоит герань в большом глиняном горшке и алоэ в банке из-под томатной пасты. Герань цветет красивыми, пахучими розовыми букетами. А алоэ Пашка пробовал на вкус, не понравилось. Рядом с окошком – вожделенный численник. Столько листочков в нем! Почти все с картинками. Мама дает только по одному. Пашка их рассматривает, ровняет аккуратно оборванный край, собирает в коробочку. Уже много собрал.

Окно запотело от пара. Оно совсем черное. За ним холодно и страшно. Зимний вечер на дворе. А дома тепло, светло, мама трет Пашку шершавым махровым полотенцем. Вот сейчас оботрет и отнесет к печке ближе, чтобы не простыл. Пашка шумит, мама улыбается.

Редко она улыбалась после смерти мужа. Нелепой смерти. Молния сожгла его.

Маму увезли в больницу однажды вечером. Целый день терпела боли в животе, а вечером послала Пашку к соседке. Соседка прибежала, поохала и ушла. Вскоре приехал доктор. Долго осматривал стонущую маму. Вышел он хмурый, позвал водителя машины. Тот пришел с носилками, они вместе вынесли маму. Тогда последний раз Пашка видел ее живой. Ее бледное лицо в обрамлении темной шали.

Почему Пчёла не помнит ее лица?

Похороны он почему-то тоже не помнил. Потом сразу детдом. Потом все было плохо.

***

Тихо и тепло! Как долго эти два ощущения не приходили вместе.

Два месяца, как начались холода. Сначала они приходили на ночь, потом стали поедать день.

Давно уже он так хорошо не спал. Вот теперь можно и куртку расстегнуть. Хе, расстегнуть! Это бывшее драное пальто, ныне переведенное в статус куртки, уже не помнило нормальных застежек. Куски алюминиевой проволоки скрепляли полы не хуже обычных пуговиц, лишь изредка приходилось их менять. Пчела раскинул убогую одежку на полу и облегченно вздохнул: «Надо же, можно и не укрываться!». А через некоторое время, полнее оценив обстановку, он, еще более довольный, добавил про себя: « Градусов на двадцать потянет!».

Тепло…. Как давно ему не хватает такого тепла по ночам! Почти два месяца. С начала зимы…

***

В связи с участившимися терактами в нескольких городах России, власти не придумали ничего другого, как начать профилактику их с подвалов домов. Все почти закрыли на замки, забили, заварили входы, а крепкими стальными решетками - все отдушины. Зачастую, не утруждаясь проверить подвалы на наличие жильцов. Обреченные на вымирание от голода и болезней бездомные кошки и собаки, недолго орали и завывали, взывая к справедливости. А спустя некоторое время, участились находки трупов животных, погибших в заточениях. Но обывателей эти факты мало волновали. У властей и чиновников и без того забот хватает. «Время все выветрит!» - успокаивали они свою совесть.

***

Пчела, вместе со многими бомжами вынужден был искать новые места ночлега. Им с Кузьмичом, к сожалению, повезло меньше других. Пока отходили от очередной случайной попойки, все теплые места уже были забиты их братом да дикими собаками. Чудом не замерзнув в первые же холодные ночи, они занялись поисками жилья. На задах гаражного кооператива, там, где трубы отопления уходят под землю в тоннели, нашли заброшенный кем-то подкоп. Почистили, притащили картон для стен, ночью наломали в парке елового лапника на пол и щели. Обосновались. Худо-бедно, а ночлежка есть.

А еще через неделю Кузьмич, спьяну, позвал с собой Коробка и Сёму. Двух выродков с рынка. Еще выпили. Те, проспавшись, наутро прогнали хозяев, побили, а на прощанье еще и хорошенько припугнули, чтобы не шебаршились.

Кузьмич старый и больной, а Пчёла маленький инвалид не смогли постоять за себя, дать отпор здоровым, жестоким мужикам.

А сегодня им повезло. Мишку Хромого с Клавкой забрали в ментовку. Кузьмич, вовремя почуяв облаву, свалил с рынка. Надо же, не забыл о Пчёле, позвал с собой в опустевший на время коллектор.

Пчёла тихо лежал на спине, продолжая наслаждаться теплом. Ему ничто не мешало – ни запах тухлой воды из дальнего угла, ни шум пара в трубах, ни черная темнота. Его тело, истосковавшееся по теплу, каждой клеточкой жадно вбирало в себя давно утраченное ощущение домашней защищенности, постоянства, уюта. Неожиданно проснулся голод, шумно заворочавшись в пустом желудке, но угорел от невыдохшегося смрада алкоголя и притих там, внутри. Позже замутило, и Пчёла судорожно сглотнул липкую слюну, задержал дыхание. Капель словно продолжила ритм притихшего пульса. Выдох принес облегчение. Ненадолго, так как на голове уже шла борьба за первенство между местными и залетными блохами, переходя иногда на лицо и шею. Плевать! Их война Пчёлу не волновала, привык...

- Кузьмич, а Кузьмич! Это ты бормочешь или трубы?

- Заткнись! – ответствовал тот.

Пчёла нисколько не обиделся. Догадался, что старик молится там, в темноте. Кузьмич верил, все еще верил в Бога. В своего Бога. И всегда молился перед сном, даже пьяный в дупель, он бормотал Ему молитвы. Несмотря на то, что получалось невнятное мычание, Кузьмич стойко сохранял выразительность текста.

***

Пчёла давно оставил своего Бога. Устал. Нет, он продолжал верить тому, что Он есть. Ведь Кто-то же постоянно его наказывает? И позволяет его унижать?

А унижают все, кому не лень: братья-бомжи, торгаши, менты, местные пацаны. Брезгливо унижают взгляды боязливых прохожих, оттого и злых, будто взгляды собак. Унижает весь мир. Постоянно. Еще с детдома. Клеймо униженных. Оскорбленных.

Пчёла мечтал в полудреме. Грезил о теплых странах и … острове. О солнечном острове, с горячим песком и пальмами. Как на картинке…. Или в Краснодаре, куда мечтал уехать Кузьмич, но там нет таких пальм – уходящих в высоту безоблачного неба. … Ну и пусть, ведь главное, что там тепло…

Сквозь слипшиеся веки Пчёла увидел рассеянный свет сверху. Сон уплывал, куда то вправо, краски сменялись титрами, белым по черному… чайки на пашне… белые чайки…

***

Разум медленно возвращался в грешный мир.

«А-а, в коллекторе!», - вспомнил Пчёла. Понял, ощутил, что уже утро. Позднее утро. Там, наверху, за неплотно прикрытым люком, уже рассвело. Выспался. В кои-то веки выспался.… Так и лежал бы вечность…. Однако, надо валить отсюда. Везения много не бывает. Потянувшись, размял затекшее тело, хрустнул суставами. Привычной болью отозвались покалеченные ноги – неправильно сросшиеся переломы болят уже который год.

Пчёла тогда, четыре года назад, умудрился заснуть под квасной бочкой во дворе продмага. Эх, знал бы он, что рано утром, еще в потемках, крадучись, подъедет грузовик. Двое, крадучись и тихо, быстро зацепят бочку и спешно увезут куда-то, не подозревая, что колесами бочки переедут согнутые в коленях ноги Пчёлы. Тот, чуть вскрикнув, потеряет сознание от боли, а очнется уже в шалаше в посадке, у знакомых бомжей. Бывший ветеринар, спившийся бродяга, с умным видом попытался вправить переломы. Плохо, но получилось. Закончив, с усмешкой посоветовал: «Покой и хорошее питание». Выпил заработанные сто граммов и, свалил. Позже, Носатый раздобыл где-то несколько пузырьков с пеннициллином и, с уверенностью знатока, насыпав на черствый хлеб, заставил Пчёлу съесть этот бутерброд. «Эт, чтобы, значит, гангрены не было!». Гангрена чудом, или с помощью пенициллина, обошла Пчёлу. Но ноги покривели.

Месяц подкармливали они его. Еще месяц ушел на то, чтобы, с горем пополам, научиться передвигаться.

Отрабатывать свое спасение пришлось полгода. Клянчил мелочь у прохожих возле универсама. Всяко было…. Кончилось тем, что однажды братва пропала. Неделю еще ждал Пчёла. Работал, деньги собирал. Потом, решив, что долг им отработан сполна, уехал на другой конец города. Там, на рынке и прибрал его под свою опеку молчаливый старик Кузьмич. Кузьмич добрым не был, чаще пьяным и злым на всё. Но Пчёлу не бил и не гнал даже в гневе. Чем уж приглянулся старику этот хромой и невзрачный заморыш? Скорее без особой симпатии и жалости прибрал его дед, понимал, что хромой инвалид – это дополнительный заработок, да и легче вдвоем прожить. Так и живут с тех пор вместе. Не дружат, а молча терпят друг друга. Тихий и неприхотливый – Пчёла, строгий, скупой, но справедливый Кузьмич. Деньги, жратва, одежка, выпивка – все поровну. А на большее денег и не хватало. Почти все остальное, а порой и вообще все, забирали ежедневно бичи Арама. Его рынок, а значит и заработки – его. Справедливо.

***

Пчёла, кряхтя сел, отмахнулся от блох и мошкары. Да уж, отмахнешься, их тут рой, и они – хозяева. Плевать на мух! Голова с похмелья побаливала, язык был, сухой и противный на вкус. Пчёла сплюнул в темноту, облизал потрескавшиеся губы, потянул из-под себя куртку – надо одеваться.

- Кузьмич, просыпайся, пора… - прохрипел Пчёла. Кузьмич молчал. Вот ведь характер!