Я придам строфам классический вид, поскольку это стихи, с размером и рифмой. Начинается с анапеста, переходит в ябм с облегчённой стопой и ещё во что-то, поскольку неважно. Это джаз, а в джазе всё можно. Джаз как символ свободы чёрного народа от мёртвых скелетов косного мышления приземлённо-бескрылых ретроградов. Джаз как апофеоз безумной жажды летать. Джаз как последняя песнь песней.
Песня взлетает ввысь и мечется между небом и землёй. Между холодным растерянным небом и уставшей пустой землёй, захламлённой нашими хрупкими костями. Мечется в поисках мечты, зажатая между любовью и ненавистью, ищет себя, своё место и бьёт крыльями, сметая мусор повседневности, заполняя собой пространство, объединяя собою небеса и землю, примиряя их между собой.
Боль рождения в этом стихотворении. Мучительный поиск, джазовая импровизация, тянущая душу и влекущая за собой.
Очень эмоционально - о глубоком, о философии восприятия, о поиске себя и смысле жизни, о хрупкой незащищённости этой самой жизни. Ощущение высокого накала души поэта - и способности этот накал выдержать.

Образ мелодии, приходящей с чёрного винила, танцующей на костях (образ подсказан полу-подпольными записями музыки на рентгеновских снимках). Образ Земли, как огромного винилового диска с записанной на нём мелодией. Образ Земли, как рентгеновского снимка, хранящего изображение костей всех, кто когда-то прошёл по ней. Филигранное переплетение образов создаёт и персонифицирует картину Смерти, танцующей под джазовую мелодию. Холод обречённости.
Хочется быть приземлённо-бескрылым, перестать бунтовать, стать законопослушным... но ведь это бы убило танец? получается, что танец смерти - и есть жизнь.

Никогда ещё не было небо так близко,
так ярко, так странно, так незачем больше.
Тебя ненавидеть и грезить тобой же,
и слушать мелодию с чёрного диска
Земли, что лежит граммофонным винилом
на мёртвых скелетах гигантских дельфинов,
и джаз на костях заполняет глубины,
и хочется быть приземлённо-бескрылым.

Ни о чём не жалеть, потому что действительно не о чем.
Рентгенограммам не больно.
Бунт против себя не готовить подпольно,
а место в партере занять, словно зритель
законопослушный и небезбилетный.
Простить тебя, небо — найти в себе силы
простить тебе то, что ты мне не простило
мой джаз на костях, обнажённых и бледных.

На последнем свидании с небом решиться,
обнять, протереть с него пыльные капли,
бродить по Земле, наступая на грабли,
и видеть на лицах пустые глазницы.
Последняя альтернативная нежность
звучит, заполняя молчание джазом
на тонких запястьях последнего раза,
на хрупких конечностях слова «конечно».