Дорогой автор, мне несложно понять, что вы хотели услышать от меня по поводу вашего стихотворения. Вы, совершенно точно, ожидали, что рифма «случиться/приснится» будет настолько заметна, что я определю ее в фиговые. Несомненно, вам хотелось бы прочитать мое негодование насчет недопустимой плотности местоимений на один сантиметр текста. И, конечно же, ваше желание узнать, что количество штампов в произведении переполняет чашу приличествующего, также переполнило эту самую чашу.
Поэтому, чтобы обмануть ваши ожидания, чтобы сделать их напрасными (а это, конечно, дешевый прием, но, как назло, всегда остающийся в нашем загашнике последним-ох-распоследним), попробуем поговорить о других вещах.
Есть такая штука – иерархия смыслов. Она определяет иерархию слов в нашей семантической жизни. Вот, скажем, что вам милей – рубанок или говядина? Что вам теплей и ближе? Могу предположить, что второе. Второе, даже если вы в этом никогда не признаетесь )) Но тут, после этого утверждения, меня сразу берет сомнение. А вдруг, вы практикуете вегетарианство? Или живете в деревне, растите с малолетства телочку, сдружились, прикипели с ней? Одна маленькая девочка носила гусей в ведре. Всюду с гусями. Они ее не щипали, кстати – и этот случай является антиподным тому, как меня больно ранили ваши глагольные рифмы (ой, договорились же, больше не буду). Ну, так вот, когда родители зарезали гусей и позвали девочку к столу, она, не приближаясь к тарелке, разрыдалась, после чего убежала далеко-далеко. А родители, пожав плечами, принялись уминать за троих (самих себя и недостающего одного). Вот пример иерархии смыслов. То, что потом с этой девочкой стало, как она отказывалась на подушках спать, вспарывая каждую, попадавшуюся на ее жизненном пути (ведь она не была уверена, что подушка не набита гусиным пером) и погружаясь жадными губами в облако мелких, пестрых, куриных, к ее разочарованию, летучих корабликов, как она, узнав, что один художник-деревенщик, срисовал крылья для своего ангела с шикарного, первого на селе гусака, совершила покушение на дорогостоящую картину в музее (бросив в полотно воздушный шарик, наполненный чернилами), и никуда не скрылась, и понесла за это наказание – все это нам не интересно. И вам.
И теперь, после некоторого взрыва словоблудия, позвольте мне утвердить две важные вещи. Первая: вы, как автор, должны быть готовы к тому, что для читателя все смыслы вашего текста будут равнозначны. Вторая: вы, как современный человек, должны подготовиться к некоему «эффекту сглаживания вашего ценностного ландшафта». Если вы не в состоянии быть во всеоружии во втором случае, то наверняка будете повержены в первом. И это очень важно – остановить каток, утюг (ну, можете сами подобрать тут метафору), который уже навострился проехать по вашей гористой иерархической местности смысла.
Вы ничего не понимаете? Ну, тогда, приблизимся к вашему произведению. В нем, как мне понюхалось, есть несколько штучек, которые должны, по идее, быть выше (глубже) других. Вот они: «условное Я», «условное Ты», «окно», «зеркало». Между ними и остальными единицами стихотворения должно быть максимальное различие. И его должен сообщить автор, чтобы вздыбить мою читательскую равнину.
Что же вы сделали, дабы раскрыть «условное Я» и «условное Ты». По-моему, не заморачивались по этому поводу )) «Условное Я», несмотря на то, что не так сильно заточено в штампы, как «условное Ты», у вас не работает. Впервые оно прямо появляется в строчке «я возьму твою душу и бедным на тряпки раздам...», и является всего лишь местоимением, которое произносит проговаривающий свой текст лирический герой для того, чтобы просто подтвердить идентификацию его как «Я». Ничего больше. Ну, может быть дальше за «условным Я» стоит какая-то глубина, хотя бы помогающая отделить его от второго полюса произведения – «условного Ты»? Нет, нет и нет. Текст «условного Ты» даже стилистически ничем не отличается от оппонирующего. Это похоже на урок литературы в 8 классе, где преподаватели заставляют оболтусов «читать по ролям».
Возникает мысль, что автор умышленно хочет соединить «условное Ты» с «условным Я», и на это косвенно намекает строка «а потом - нас с тобой - словно псов - разливать, разнимать…». Но как только я намереваюсь в это поверить, на арену выходит сильнейший по своему разъединительному потенциалу образ зеркала. «Зеркало» давно уже не объединяет, отражение не только физически невероятно (ни для кого мы не можем существовать такими, какими являемся в зеркале), но и наполнено гигантским количеством опровергающих нас смыслов. Зеркало, способное взять нас в конкретный, но всегда прошедший относительно нашей мысли о нем, момент времени лживо как каждая фотокарточка (ох уж эти юморные советские инженеры, назвавшие свое зеркальное детище «Зоркий»), как любое воспоминание. И ваше «… из зеркала – Я…» в сочетании с плоским «условным Я», не отделенным и не присоединенным к «условному Ты» не только ставит под сомнение две возможные версии взаимоотношений «Я» и «Ты» в стихотворении, но и уничтожает смысл «зеркала».
Остается «окно». Чтобы долго не распространяться по этому поводу, приведу один пример, внешне очень похожий на фрагмент вашего текста: «Засмеешься от боли, тоскливо посмотришь в окно.../ Там кресты без имен, и фамилий, и дат…».
Это стихотворение Роберта Фроста «Домашнее кладбище» (уж коль скоро вы выдержали всю предыдущую мою ерундень, то вам по силам будет прочитать и сие произведение).

Домашнее кладбище.

На лестнице увидел он ее,
Она глядела вниз, его не видя,
И смутный страх сквозил в ее глазах.
Шагнула было вниз, переиграла,
И снова этот взгляд. И начал он,
К ней поднимаясь: 'Что оттуда, сверху,
Тебе открылось - я обязан знать!'
Она в ответ отпрянула, поникла,
И мраком страх сменился на лице.
Он начал вновь: 'Так что ж тебе открылось' -
И поравнялся с нею. 'Отвечай!
Немедленно! Прошу тебя, родная'.
Но не дождался помощи. Жена
Стояла вся напрягшись и молчала,
Уверенная: ничего, слепец,
Он не увидит. Он и впрямь не видел
Сначала, а увидев, завздыхал.

'Ну что', - спросила.
'Только то, что вижу'.
'Не верю, что ты видишь что-нибудь'.
'Странней всего, что не увидел сразу
И вообще отсюда не видал.
Не замечал, поскольку примелькалось.
Все кладбище семейное - в окне,
Да и само - размером с нашу спальню.
Три каменных надгробья и одно
Из мрамора. Приземистые камни
Блестят на солнце. Вряд ли ты глядишь
На них, но я, конечно, понимаю:
Могила сына'...
'Нет, - в слезах, - не смей!'

Из-под его скользнувшая руки,
Лежащей на перилах, вниз метнулась
И снизу вверх взглянула на него
С таким презреньем, что, и сам забывшись,
Воскликнул: 'Что же, мне о нем нельзя?'

'Тебе - нельзя! Где шляпа? К черту шляпу!
Пойду пройдусь. Мне надо подышать.
Об этом вообще нельзя мужчинам'.

'Но, Эми! Не сбегай хоть в этот раз.
Послушай-ка, я приставать не стану. -
Зажал он подбородок в кулаках. -
Но кое-что спросить хочу, родная'.
'Ты не сумеешь'.
'Помоги суметь'.

В ответ она схватилась за задвижку.

'Ты разозлишься, что я ни скажу.
Я разучился говорить с тобою,
Но подскажи, но намекни мне как.
Согласен - а на что, - и сам не знаю.
Я как мужчина с женщиной готов
На крупные уступки. Хоть на сделку:
Ни слова, если хочешь, ни о чем,
Что было бы тебе невыносимо.
Хотя не может быть подобных тайн
У любящих. Нелюбящие могут
Жить в полутьме, а любящие - нет'.
Задвижку отодвинула. 'Не надо.
Не уходи, не уноси беду
Другим - хоть в этот раз. Я твой мужчина.
Пусти меня в свою печаль. Пойми:
И у меня терпенье на пределе.
Меня убьет разлука. Дай мне шанс.
Хотя ты все же чуть пережимаешь.
Да, горе, да, огромная беда
Смерть первенца, - но быть столь безутешной
Весь век в счастливом браке по любви?
Ты думаешь, он этого хотел бы?'
'Твои издевки?'
'Что ты, никаких!
Скорее злость. Спущусь к тебе, пожалуй.
О Боже, что за женщина! И я
Не смею говорить о мертвом сыне'.

'Не смеешь, раз не знаешь даже как.
Бесчувственность твоя... Его могилку
Ты выкопал недрогнувшей рукой.
Я за тобою из окна следила -
Из этого окна! Как ты махал
Лопатой, перебрасывая гравий
Туда-сюда, туда-сюда, туда-
Сюда... Кто это? Я его не знаю,
Я думала, по лестнице снуя
Прочь от окошка и к окошку снова,
А ты копал, копал... Потом вошел,
На кухне зазвучал твой хриплый голос,
И я, сама не знаю, почему,
Пошла туда и на тебя взглянула.
А ты сидел с землей на башмаках,
С землей со свежевскопанной могилы
Ребенка твоего - и рассуждал
О чепухе какой-то. И лопату
К стене приставил. Именно! К стене!'

'Я слушаю тебя - и душит смех.
О Господи, я проклят, трижды проклят!'
'Твои слова я помню наизусть.
- Дождливый день и три туманных утра -
И весь в труху березовый забор. -
Нашел о чем грустить в такую пору:
Березовый забор!.. А почему
Завешены все окна? Чей здесь гробик?
Об этом ты как будто знать-не-знал.
Откуда в людях равнодушье к смерти?
Ближайшие друзья - и те скорей
Изображают горе, не горюя,
Чуть заболев, останешься один
И встретишься со смертью одиноко,
Потом они на кладбище придут,
Но прежде чем засыпят прах землею,
Вновь обратятся к собственным делам,
Потянутся к живым, вернутся к жизни,
А мир жесток. Я б не грустила так,
Будь в силах изменить хотя бы малость,
Но я не в силах. Нет, и нет, и нет!'

'Что ж, высказалась - вот и полегчало.
И некуда, и незачем идти.
И дверь закрой. И дома можно плакать.
Послушай, Эми! Кто-то там идет!'

'Ты думаешь, я высказалась? Ты же...
Да как же я... Хочу отсюда прочь!'
'Но если ты'... А дверь-то нараспашку.
'Куда ты собралась? Сперва ответь!
Верну тебя силком. Верну, поверь мне!'

Видите, у вас диалог, и здесь диалог. Но какова разница! В стихотворении Фроста прямо-таки бергмановский дух витает. Эти скрытые глубоко в нас царапины выходят на первый план внезапно. Что здесь является первым, поднимающим подспудную трагедию, образом? Окно, в котором разворачиваются могилки. У вас, вроде бы, тоже. Но далее вы перестаете копать, отделываясь скачком по вершкам. Однако, гору не изведать, стоя у подножия, либо на вершине, понимаете? Только спуск или подъем. Пусть будет 200 строк вместо 20. Пусть, не получится красиво зарифмовать, вставить в размер, это все фигня. Главное выстроить эту вершину, чтобы она возвышалась, чтобы была самоценной, важной, чтобы бросала тень на все, находящееся вблизи.
Вы беретесь за тему взаимоотношений двух людей. Вам кажется, что достаточно пережить трагедию – и стихотворение готово. Или, допустим, представить ее. Ничего подобного. Драму надо разрабатывать. Ее надо по крупицам переносить в текст, бережно, не дыша, кусочками один за одним. Вашего впечатления от трагедии катастрофически мало. Вашего понимания не хватит для истинной глубины. Из каждого «Я» в тексте должна идти такая волна, такой сквозняк, такой гул и вой, как из бездны.

"А откеда же это все взять?" - спросите вы. Не знаю ;)
Ну, на крайняк, можно приобрести билеты в Америку, постоять над Ниагарским ))